Баба, позвала Леля неуверенным голосом.
Ну, Потвора, вот это волхва, сказал рядом некто голосом Тумаша. Сильна. Такого Змеищу, закляв, от града отвести! Сама-то она где?
Бабушка! закричала Леля в полный голос.
Не иначе, как Змей с собой уволок за такое ее небывалое дело, испуганно сказала за Лелиной спиной какая-то баба. Леля стремительно обернулась.
Куда унес?! Да я тебя за такие слова, заорала она, не сдерживаясь. Искать! Всем! Живо! Живо! Живо!
Сзади кто-то сгреб ее в охапку, прижал к себе и забухтел в ухо дедятиным голосом увещевательные слова:
Ну, тихо, ну, успокойся, уже ищут, уже все ищут, ты только не волнуйся, все будет хорошо, вот увидишь.
Леля рванулась, выдираясь из цепких Дедятиных лап:
А ну пусти, сам что стоишь?
И я уже иду, сказал Дедята, отпустивши Лелины плечи, но тут же схватив ее за руку. Мы с тобою вместе идем, поняла? Вместе.
Снизу Тумаш и еще какие-то родовичи осторожно поднимали Потвору. Глаза у волхвы были закрытые, руки бессильно свисали к земле, и даже под грязью заметна была восковая бледность ее лица. Леля с отчаянием бросилась к бабушке: дышит ли, бьется ли сердце? А Дедята, крякнув, заорал вдруг диким голосом, что сейчас же проклятые ворота самолично разнесет в щепки, и побежал к тем воротам, ругаясь такими словами, что и последнему запойному пьянице в пьяном угаре произносить зазорно.
13
Доставить старую волхву в таком ее состоянии домой на болотное капище нечего было и думать. Потому и понесли ее в вежу, в общинную трапезную. Распоряжалась всем Леля, и ни одной живой душе даже в голову не приходило ее распоряжения оспорить. Слушались все, и Дедята слушался, и Радимир-воевода тоже слушался беспрекословно.
Несли Потвору на руках благоговейно и нежно очевидцы небывалого ее деяния, грязные, рваные, все в крови. Вокруг, чувствуя вину, суетились привратнички, и набегавшим сородникам рассказывали, закатывая глаза, такое, что дух перехватывало у сограждан от ужаса и изумления.
У входа Радимир выставил сторожу, чтобы бездельный народ возле хворой бы не толпился и исцелять бы ее Леле не мешал.
Бабушка была без памяти, и что Леля ни делала, в сознание не приходила. На капище Леля тут же сварила бы нужное снадобье, да ведь пока туда доберешься, пока обратно, уж и поздно будет. Градские бабы по ее велению тащили травы, какие имели, но хорошее снадобье из тех трав не составлялось, хоть убей. Конечно, под руками корень лютика в немыслимых количествах, но был он свежесобранный, лютее некуда, чем ту его лютость умерить? Как ядовитость его в лекарство перевести? Ни вымачивать, ни вываривать времени не было.
На вежевом крыльце за неплотно прикрытой для свежести воздуха дверью завозились, стуча сапогами, и громко о чем-то заспорили мужики. Опять! разъярилась Леля. Ну, я вас сейчас! И выскочила на крыльцо страшнее Мстильниц.
Сторожа заслоняли дорогу Тумашу, и, по всему видно, дошло у них дело уже и до рукоприкладства.
У ворот бы службу несли, как положено, и горя такого великого не приключилось бы! Б-б-ояры́! Из-за вас она жизнью рисковала, ветхая бабушка, а вам бы ее на руках носить и пылинки с нее сдувать, проходимцам, рычал на сторожу Тумаш, и у Лели после таких Тумашовых слов вся злость куда-то пропала. Остыла Леля.
Пропустите его, велела она сторожам, и уставилась глазищами в раскрасневшееся лицо Тумаша. Что у тебя?
Дело чародейное, волхебное, без тебя его никто не решит, твердо сказал Тумаш. И дядя говорит: иди, мол, к Леле. Как она велит, так по ее велению с той рыбой и сделаем.
С какой рыбой?
Ну как же? удивился Тумаш. Сом, которым владыка подземный от бабушки откупился. Здоровенная рыбина, с человека ростом. Поперек ног ее лежал. В град-то мы его внесли, а как дальше быть, не знаем.
Леля обмерла. Лоб ее покрылся испариной, а колени ослабели настолько, что ухватилась она за поручни крыльцовые, чтобы на ступеньки того крыльца не упасть бы. Как же это она позабыла! Желчь рыбная! Ай-да, Горыныч! Ай-да, Владыка подземный!
Ступай быстро к тому сому, вырежь и принеси мне рыбную желчь. Да гляди, пузырь не проткни, богами всеблагими умоляю. А рыбу вели в холодный погреб, в ле́дник положить до Бабушкиного выздоровления пузырь, пузырь береги!
Меж тем, вести о небывалом от века событии расходились по волости, как круги по воде. В граде случилось сущее нашествие. Ближние селища стояли пусты, а со стен видно было, что и дальний народ к граду валил валом. Число очевидцев небывалого дела множилось и множилось, само оно обрастало удивительными подробностями, так что теперь его и узнать было нельзя.
Толпа косилась на бояро́в-привратничков, в них усмотрев виновников и предателей родовых заветов. Ослябю, раз уж был до полного отупения пьян, оставили в покое, пусть-де протрезвится, тогда и поговорим, что с него сейчас спросу, с пьяного. Остальных потребовали к ответу немедля. В воздухе запахло самосудною расправой.
И себя, и товарищей спас Кривой Махоня. По его рассказу вышло так, что как только увидали они, бояры́, Владыку Кощного, так и вспомнили, что тут, в граде находится виновник гнева его, ложный волхв и обманщик Бобич, коий неправедным своим волхованием вызвал Змеев праведный гнев.
Вот тогда-то, говорил Махоня со всей возможной убедительностью, и побежали мы его ловить, чтобы от Горыныча им, виновным откупиться, а ворота заперли для того, чтобы не сбежал. Да если б знать, что снаружи сородичи остались, да мы бы да ой
Сородичи верили и не верили, однако же гнев их переключился на Облакогонителя. Где ж он, негодяй? Куда спрятался, мерзавец?
В самый разгар суматохи в град явились Новопогостовые волхвы в полном составе. Даже Колдуна престарелого притащили. Волхвы выглядели смущенно, а как подступил к ним разъяренный народ, выдали Бобича головою на его, на народного веча суд, буде удастся его, ложного волхва и самозванца изловить.
Бобич, однако, будто сквозь землю провалился, нигде его не было, чтобы из града он уходил, никто того не видал, не невидимкою же утек? Но тут в толпе появился неожиданно протрезвевший Ослябя, потолкался, пошептался с Махонею, да и заявил громогласно, что негде ему, супостату было скрыться, кроме как в самой веже, а туда без Лелиного дозволения доступа никому нет, да и ловить его там теперь бестолку, сбежал, небось, давным-предавно через подземный ход.
Меж тем, на крыльце показалась Леля. Разговоры тотчас же смолкли, все с тревогою глядели в ее осунувшееся лицо. Леля хмуро оглядела толпу, высмотрела в ней верховных волхвов и сказала устало:
Заходите. Зовет.
По толпе, будто выдохнутый из единой груди, пронесся облегченный вздох. Люди оживились, радостно загалдели, хлопая с треском друг друга по спинам: жива, мол, великая волхва, да и что ей сдеется? Ей, великой, и силы подземные нипочем. Кое-где принялись восторженно орать славу.
Волхвы с трудом протиснулись через ликующую толпу, поднялись на крыльцо, скрылись в дверях вежи и чуть ли не тотчас вышли назад с наиважным для народа сообщением. Погостом-де решено и с великою волхвою Потворой улажено, что как только станет на Наре лед, отслужить Владыке царства кощного новый молебен в глупой Бобичевой службы несуразной место. А в жертву Змею определить неезженую белую кобылку, не знавшую доселе жеребца, как нагадала только что Леля, молодая болотная волхва. И поскольку за болезнью ту службу великая волхва Потвора служить не может, обряд вести надлежит внучке ее, молодой болотной волхве Леле.
Часть 3. Три совета
1
Малуша сидела на груде метальных каменьев на самом на вежевом заборале и глотала злые слезы обидные. Отчего ж она такая горемычная? Отчего судьба ей выпала злосчастная? Даже ежели родитель, грозный батюшка в граде старшим воеводой быть сподобился, так и должно ему дочку-сиротинушку утеснять-томить и всячески примучивать?
Слова у Малуши складывались такие жалостные, такие ладные и складные, хоть под гусли на посиделках как песню пой, так что принималась она незаметно для себя самой подвывать в лад тем своим собственным мыслям.
Высоко над градом кругами ходил ястреб. Пускай, пускай бы утащил кого-нибудь, хоть и отцовского любимого петуха, то-то стало бы бате в досаду. И поделом, не гоняй дочь наверх для боярской для сторожевой службы, а на тайны его всякие воеводские ей, Малуше, тьфу! А если стал бы орать, то ему и сказала бы, что неча, мол, горло драть! И пускай потом не то что зад исполосует, пускай хоть шкуру спустит со всей спины. Но уж коли дочь у тебя за сторожа с вежи купецкие лодьи сторожит-выглядывает, то тогда пускай бояры́ бы сторожили курей, бездельники, вот так вот. Где они, бояры́ твои, э-эй, мужики, ку-ку?.. нету! Кто, небось, дрыхнет, кто зеленое глушит. Один Махоня юлит вокруг и вьется, как муха возле вот именно, возле этого самого. Рожа хитрая и даже, вроде как, нос заострился, с чего бы? Оглядится быстренько на все четыре стороны, скажет Малуше: "Сидишь? Ну, сиди, сиди". И опять к себе в башню навратнуюнырь. Вот его и посадил бы батюшка следить столичных купцов, все равно ему, кривой заразе, как видно, делать нечего, и даже ему браги не пьется.