Что касается шведского короля, то они ничего не имеют об этом в наказе, о чем они могли бы говорить, а он, если захочет отправить послов о мире, пошлет их не напрасно.
Гарабурда же, который когда-то участвовал в посольстве к великому князю вместе с Горностаем, сказал, что вел переговоры только на основании того, что имел в поручениях. Им нужно придерживаться: только того, что содержится у послов великого князя, в границах данного им поручения, а они обещали королевским послам ливонские крепости: Пернов, Пайду, Корстин, Гунтец, Карславу, Порхов.
Королевские послы стали снова требовать возвращения всей Ливонии и отказа от титула и самого права на Ливонию, но А. Поссевино еще раньше узнал о том, что королевским послам не была дана возможность [решать вопрос] о возвращении в полном объеме крепостей, взятых королём. Оказалось очень кстати, что Антонио, прежде чем уехать из лагеря, разузнал об этом у короля. У тех и других послов были свои соображения о шведском короле, об уступке титула и права на Ливонию, но он [Антонио] просит послов ради крови Иисуса Христа и ради того уважения, которое они проявляют по отношению к святому апостольскому престолу, отказаться при обсуждении столь значительного дела от поспешности. Он спросил: разве для [решения] столь важного дела им не нужно времени для размышления, пока не возникнет более удобный для дела [момент] и не появится возможность для заключения более прочного мира? Они с ним согласились, и следующий день будет свободен от заседания. Что же касается передачи всей Ливонии, хотя послы великого князя уже предложили шесть других крепостей, однако королевские послы заявили, что не скажут ничего другого, если им не отдадут остальных крепостей. А так как и те и другие недостаточно откровенны, пусть они пересмотрят свои инструкции и посмотрят, что и в какой мере они могут предоставить, чтобы на следующее заседание прийти подготовленными и не допустить отклонений от справедливости.
После ухода королевских послов послы великого князя оставались у Поссевино до поздней ночи (они это делали часто). И на его вопрос (а это могло бы помочь более быстрому заключению мира), что они имеют в наказе относительно Ливонии, они ответили довольно ясно и доверительно, и это дало ему возможность написать обо всем и отправить [написанное] с быстрым гонцом Яну Замойскому, великому канцлеру королевства польского и главнокомандующему, ведь ему король предоставил полную власть вести дела. В эту же ночь письма были отправлены в лагерь. Ответ на них пришел довольно не скоро (прошло почти 4 дня), и Антонио потратил много [усилий], чтобы уничтожить подозрения московских послов по отношению к королевским и чтобы как-то оправдать этих последних, которые говорили, что в записях их [полномочий] содержится самая полная возможность вершить все дела, поэтому [их полномочия] кажутся более полными, чем полномочия московитов, которые выражены в более кратких словах.
Прошло два дня, прежде чем Антонио убедил королевских послов принять участие в беседе, в которой по крайней мере могла бы пойти речь о шведском короле, и на четвертое [заседание] все опять собралить по обычаю у него.
18 ДЕКАБРЯ. ЧЕТВЕРТОЕ ЗАСЕДАНИЕ
Антонио Поссевино, которому отдали дело на рассмотрение, сказал: он признается, что то дело, о котором просили польские послы: о шведском короле, об отказе от титула и от права на Ливонию, имеет большее значение, чем могло бы показаться. И от верховного первосвященника он имеет поручение, чтобы при этом деле речь шла о шведском короле, как о друге святого престола. Ведь в Старице, где он [Поссевино] пять раз с большим усердием вел переговоры с великим князем как от имени его святейшества, так и от имени короля Стефана, великому князю не была неприятна мысль послать (а он это делал и раньше) в Швецию письма обо всем этом деле. И теперь ему кажется, что королю Стефану никаким образом нельзя отказаться от этой обязанности по отношению к своему родственнику и брату, и будет очень хорошо, если пресекутся поводы к новой войне. Поэтому, если послам великого князя есть что ответить по этому поводу, прежде чем он перейдет к другому вопросу, он охотно это выслушает.
Московиты ответили, что ничего (как они говорили и раньше) не имеют от великого князя в наказе об этом деле, но это может осуществиться с помощью шведских послов; они уже спрашивали у королевских послов, не имеют ли они каких-либо полномочий, касающихся шведского короля. Те ответили отрицательно, тогда они [московские послы] сказали: «Как же вы хотите вести переговоры об этом, даже если бы нам и была предоставлена какая-нибудь возможность, ведь ничего серьезного из этого выйти не может, в особенности потому, что между нашим великим государем и королем шведским есть и другие разногласия. Ведь в течение этих двух лет кроме ливонских крепостей и Корелы, он захватил Ивангород, Ям и, может быть, еще другие [крепости]».
Тогда Антонио, отметив отношение королевских послов к шведскому королю, а также ответив на вопрос московских послов, на который не смогли легко дать ответ королевские послы, сказал, что остается только одно, чтобы по крайней мере прошло [некоторое] время, пока не возникнет у короля шведского и великого князя московского взаимная возможность с помощью послов (даже если бы они этого и не захотели) обсудить все это дело. После того как московиты ничего не ответили на это, так как у них не было на это поручения от великого князя, все послы единодушно согласились перейти к другим [вопросам] (опустив только это дело). В особенности это касалось королевских послов, так как они имели в своих поручениях не приостанавливать дело заключения мира, если даже и будет исключен [шведский] король. Что же касается передачи титула и прав на Ливонию, московские послы сказали, что не имеют решительно ничего другого, кроме того, о чем они говорили [раньше]: [им] кажется несправедливым, что государь совершенно устраняется из Ливонии.
Так как из лагеря пока еще не прибыли письма от Замойского, которых ожидали Антонио и королевские послы, чтобы решить какое-нибудь из важнейших дел, был положен конец этому заседанию.
20 ДЕКАБРЯ. ПЯТОЕ ЗАСЕДАНИЕ
После окончания вышеописанного заседания Замойский прислал к Антонио Станислава Жолкевского, сына бельского воеводы, своего родственника с верительными (credititus) грамотами и через него сообщил: для блага мира можно передать послам великого князя Новгородок Ливонский и две другие ливонские крепости, с помощью которых московитам мог бы открыться доступ к морю, в то время как во власти короля должны оставаться крепости, взятые им: Великие Луки, Заволочье, Невель и Велиж. Хотя можно вернуть Великие Луки (если иным способом нельзя заключить мира), но тогда ничего [другого] в Ливонии московитам не отдавать. Он [Замойский] надеется, хотя ни о чем подобном не говорится в поручениях, данных ему королем, что это будет одобрено сословиями и королем. Антонио был весьма обеспокоен таким решением потому, что Замойский не прислал никакого собственноручно подписанного [документа] (хотя, как уверял Жолкевский, на верность и суд Антонио отданы передача крепостей в Ливонии и возвращение Великих Лук), а [только] с помощью такого собственноручного [документа] это дело могло бы быть доведено до конца; и если бы когда-нибудь отчет об этом деле нужно было довести до сведения польского королевства, это можно было бы сделать достаточно точно. А если бы впоследствии это решение было изменено (что не один раз случалось с Антонио при других обстоятельствах) или бы вызвало по каким-нибудь важным причинам возражение со стороны королевских послов (а они утверждали, что у них нет никакого предписания на этот счет от короля), тогда оказалось бы, что Антонио ложными обещаниями ввёл в заблуждение или даже обманул послов великого князя, что впоследствии вызвало бы большие затруднения для распространения истинной веры в Московии. Далее. [Жолкевский] много раз повторял, что король требует всей Ливонии, даже пяди которой он не может уступить, если бы и захотел. Король при этом связан постановлением сословий (decreto ordinum) и своей клятвой, о чем было сказано в другом месте и о чем также весьма красноречиво говорили королевские послы.
Антонио же несколькими днями раньше просил в письмах к королю и Замойскому [о следующем]: если московский князь не захочет уступить всю Ливонию, пусть [поляки] позаботятся о возвращении Антонио в Московию и о том, чтобы послы великого князя прибыли в Варшаву в марте будущего года на сейм (comitia). Ведь таким образом легче будет отказаться сословиям королевства от этого постановления (то есть чтобы какая-нибудь часть Ливонии была уступлена великому князю), или, если государственное решение сведется к тому, чтобы настаивать на прежнем плане продолжать войну, московские послы, увидев своими глазами единодушие королевства, легче согласились бы на предложенные условия мира, а между тем зима не прервет продолжения начатых военных действий. Однако Замойский в письмах, датированных 15 декабря, через другого посланца в тот же самый день, когда прибыл из лагеря Жолкевский с другими короткими верительными грамотами, написал Антонио, что нет никакой нужды менять решение. Король и сословия придерживаются такого мнения: если московит не захочет передачи всей Ливонии, дело нужно будет решать силой оружия. После того как обо всем этом было сообщено королевским послам, они решили, что не должны говорить о ливонских крепостях и при этом вообще [что-нибудь] предлагать: ведь московские-послы, которых достаточно убеждали, что король Стефан хочет всей Ливонии целиком и которые [в свою очередь] предоставили уже немаловажные аргументы для ее возвращения, получат надежду, что король Стефан оставит великому князю что-нибудь иное, дела же королевские находятся в худшем положении, чем раньше. Следствием этого может быть заключение мира. Кроме того, Замойский предложил эти крепости только устно, через Жолкевского, а это для королевских послов недостаточно надежно, чтобы обещать их московиту от имени короля. Таким образом, они решили написать ответные письма Замойскому. Антонио также послал ему письма следующего содержания: многое, что имеет самое прямое отношение к скорейшему и почетному заключению мира, если оно дойдет до завершения и не будет упущен столь удобный момент, он [Поссевино] передаст через Жолкевского, не доверяя письмам.