Софья Борисовна РадзиевскаяРам и Гау
Рука Природы
Читателю, который держит в руках эту книгу, предстоит переместиться во времени на сотни тысяч лет назад и вместе с её автором, Софьей Радзиевской, отправиться в путешествие по древнему миру. Ну и что, скажете вы, сегодня стоит включить нужный канал телевизора, и можно отправиться в парк юрского периода. А в книжных магазинах яркие обложки так и кричатодно приключение необычнее другого
Однако эта книга особенная, в некотором роде даже единственная в мире. Почемуобъясню чуть позже. Мне же эта повесть о маленьком человеко-зверёныше дорога ещё и тем, что она возникала, глава за главой, на моих глазах. Я видел, как из ниоткуда, из фантазии моей бабушки, которая уже тогда, в середине 60-х годов прошлого века, была известным в стране писателем, появлялись один за другим эти странные существа из другого мира. Вот мальчик Рам, оставшийся без матери и усыновлённый рыжей собакой. Вот силач Урр, победивший самого грозного врагасаблезубого тигра. Вот предводитель орды Гау. Вот старый Мук, которыйединственный из всехумеет обтачивать камни, превращая их и в грозное оружие для защиты, и в подобие ножа для разделывания добычиобезьяночеловек, которого можно назвать Мастером
Я был первым читателем, вернее, слушателем всего, что в те годы писала бабушка, она проверяла на мне, будут ли интересны детям её очередная повесть, роман или просто короткий рассказ. И всегда внимательно относилась к моим словам. А я, исполненный гордости, оттого что моё мнение так ценно, входил в роль настоящего экспертадавал советы, спорил, настаивал на изменении каких-то событий. Самое удивительноебабушка иногда шла навстречу. Например, в одной из повестей она вернула к жизни отважную собаку, которая, спасая людей, вступила в схватку с медведем. Я рос, был уже подростком, юношей, наконец, стал журналистом, писал свои книги, но в нашем ритуале с бабушкой ничего не изменилось: если была возможность, и мы оказывались рядом, она усаживала меня, доставала папку с завязочками, извлекала из неё странички, исписанные уверенным почерком с неповторимыми живописными завитушками и бесчисленными аккуратными вклейками. У неё, конечно, была хорошая пишущая машинка с дарственной надписью от Татарского Союза писателей (в то время мы жили в Казани), но писала она всегда от рукидо последних дней. И вот слушая её голос, которым она очень точно очерчивала эпизод за эпизодом, я, как и в детстве, испытывал наивное нетерпение: что же произойдёт дальше? Только теперь уже, как профессионал, мог по достоинству оценить её особенный дархрустальный слог, тонко проброшенную интригу, точно угаданную кульминациювсё то, что составляет драматургию в любом виде искусства. И отмечал верность того внутреннего слуха, который определяет чувство меры. Ей было уже глубоко за восемьдесят, но проза её оставалась свежей и современнойразве что лёгкий намёк на сентиментальность выдавал в ней женщину, родившуюся в девятнадцатом веке, выросшую в дворянской среде, где почитали Карамзина и Жуковского.
А сегодня мы читаем нашему внуку-дошкольнику её повести и рассказы, и я думаю ещё об одном удивительном свойстве бабушкиной прозы: она и доступна, и интересна для всех возрастов. Ребёнку нравитсяи это, конечно, хорошо, ведь моя бабушка всю жизнь считалась детским писателем. А искушённый взрослый читатель отметит пластичность и точность литературного языка. И глагольную образность. Это когда действие создаёт картину, а не желание автора расцветить описание всеми красками. Отчасти это традиция пушкинская: при сравнении его стихотворных строк со стихами других известных поэтов той же эпохи выясняется, что у него меньше всего эпитетов, которые, казалось бы, и должны создавать колорит и цветопись. Но у него эту роль выполняют глаголы. С их помощью он вырисовывает и героев, и все события. И они воспринимаются зримо.
То же легко отнести и к прозе, если она поэтически и ритмически легка, соразмерна дыханиютак и просится для чтения вслух в кругу семьи. Это присуще и книгам бабушки. Простота её строк естественна и понятна детям. Но в этой простоте нет упрощения, что делает её вневозрастной.
Описанные бабушкой истории всегда необычны, неожиданны. В то же время её книги объединяет одна особенность: их герои всегда оказываются в обстоятельствах, которые, кажется, преодолеть невозможно, но они их преодолевают. Не потому, что это супергероитеперь наше жизненное пространство заполонили именно такие книги и фильмы. На этом фоне сейчас, возможно, даже больше, чем в те годы, когда бабушка писала свои книги и не было этой бездумной коммерческой лавины фэнтези, её истории нужны как глоток воды в пустыне.
Представьте себе, например, как во время войны фашистский десант уничтожает случившуюся на его пути деревнюдетей, стариковвсех под корень, чтобы не осталось свидетелей. Но все же некоторым удалось спастиськто-то спрятался в лесу, кого-то из малых детей засунули в печку, и она уцелела после пожара. Словом, образовалось маленькое сообщество, которое спастись могло только на острове посреди непроходимых болот. И никто не знал к этому острову тропинки. А дальшеда, приключения, опасная трясина, дикие звери, ни еды, ни питья, и надо было даже детям не потерять мужества и найти спасение в самой дикой природе, из которой мы все вышли, разгадать её секреты, научиться тысяче полезных вещей. Читая такую книгу, ты сам оказываешься в описанных обстоятельствах и проживаешь чужую судьбу как свою, испытывая то страх, то гордость и восторг от его преодоления.
Или эпопея, единственная в своем роде, не сказка, а быль, превращённая писателем в повесть, которую я отношу к шедеврам. 1797 год. Трое поморов и с ними десятилетний мальчик занесены бурей на дикий заполярный остров Шпицберген, где их тут же встречает коварный и очень голодный белый медведь. Опасность смотрит из-за любого выступа снежных торосов, а у охотниководно ружьё и двенадцать зарядов Даже день продержаться в таких условияхподвиг. Но помощи ждать неоткуда, и они проводят во льдах целых шесть лет! Испытания Робинзона Крузо бледнеют по сравнению с тем, что пришлось пережить им. Но поморы нашли спасение в умении приложить свой житейский и охотничий опыт к обстоятельствам.
В таких книгах бабушка пыталась ответить на вопрос: что такое человек в этом огромном мире, и так ли уж ограничены его возможности?
Вообще, мне кажется, жизнь самой Софьи Радзиевской, начавшаяся в XIX веке и закончившаяся во времена перестройки, вместила в себя несколько самостоятельных и очень насыщенных событиями жизней. Да и сама она словно бы соединяла в себе несколько людей, каждый из которых был по-своему глубок.
Она была полиглотом, то есть свободно владела всеми европейскими языками и еще шестьюпользуясь словарём. Это позволяло ей в подлиннике читать редкие рукописи и добираться до ценнейших источников знаний.
Она была энтомологом (закончила в Петербурге Бестужевские высшие женские курсы), автором учебного пособия, которым на протяжении нескольких десятков лет пользовались студенты. Исследуя природу Средней Азии, она верхом изъездила многие горные районы. Спустя годы ей приходилось слышать сложенную горцами легенду о хрупкой русской женщине, не уступавшей в скачках отважным джигитам и с удивительным искусством стрелявшей из «короткого ружья». Легенду о самой себе. Увлечение энтомологией было так серьёзно, что в поисках большой и яркой, как птица, бабочкиголубого махаонаона отправилась в далекую Маньчжурию, где попала в руки жестоких хунхузов и спаслась только благодаря своей необыкновенной находчивости. Вот как она сама описала тот случай в автобиографической повести «Голубой махаон»:
«Хунхузы меня окружили, начальник перевёл им, что я сказала.
Они качали головами, тыкали пальцами в моих бабочек и жуков и что-то повторяли.
Начальник снова повернулся ко мне.
Ты нам лекарство сделай.
Я украдкой посмотрела на баночку с цианистым калием, висевшую у пояса. Это морилка для насекомых, но смертельный яд и для людей.
«Что если Нет, не могу!»
Я сама лекарства готовить не умею, продолжала я, всё больше входя в роль. Я в Петербург везу, там продаю.