Еще что хочу отметить: первый стаканчик после перерыва пресловутая «первая рюмка» в нем всегда есть что-то ковбойское! Да, у меня на корабле в помине нет никакой рюмки, а есть небольшой стаканчик. И начинаю я чаще не с водки, а с виски наверное, таким же дрянным, как на том же Диком Западе. Хорош был бы револьвер, брошенный тут же, на столе, и серая от пыли шляпа wool felt. Но эйфория и душевное возбуждение не длятся долго. Менее, чем через час все оборачивается серьезным делом. Как точно подмечал Довлатов, появляется цель, и все остальное становится лишним.
А к самому концу дня, если не повезет полностью слететь с чертовых катушек, приходит и наваливается такая тоска и такая жалость к самому себе, и такая беспомощность, что с этого момента мое состояние все больше напоминает тотальную капитуляцию организма перед инфекцией, вирусом гриппа: вжух! и ты в постели, в соплях и в лихорадке. Пусть говорят, что пьянство это заболевание воли, порок ленивых, распущенных, самовлюбленных эгоистов. Все, конечно, так и есть. Только вирус тоже не разит кого попало, а выбирает людишек проблемных, ослабленных, плохо подготовленных к сопротивлению. Вроде меня.
Что же произошло на этот раз? Что явилось толчком, спихнувшим меня на орбиту, а потом дальше, и дальше в еще не исследованные отроги Вселенной? Известная жадина «Глобал Фармасьютикалс», которая неожиданно щедро выплатила кучу денег за серию рекламных статей, набитых мною в самый дедлайн двумя пальцами на полумертвом лэптопе в туалете, в перерывах между приступами жестокого пост-абстинентного блева. Клавиши «х», «ж», «э», «ю» и «ъ», а еще и «Enter» я залил чем-то липким, и они не работали. Это бы и ничего, ерунда, но еще западала «с»
Халявные деньги упали частью на мой личный счет в банке, другую половину я получил на руки, это меня и погубило. Оказались бы они все сразу в одном месте, возможно, не захотелось бы тратить так быстро и бездумно. Что-то следовало бы отправить жене, заплатить по счетам за квартиру Но это было еще не все. На карточку с почти годовым опозданием мешком свалился гонорар за перевод «Слепого банкира». А теперь попробуй не запей! И ведь я прекрасно понимал, что мне противопоказано даже думать о больших межгалактических путешествиях!
Логичнее было бы просто отложить, сколько необходимо, и надраться, купить водки и еды и надраться один раз как следует. Но я приобрел бутылку «элитного» коньяка за пять тысяч вот и билет на синий «Шаттл»!
Еще одна байка из времен, когда я еще мог но уже с заметной натяжкой, походить на нормального бюргера (жена, ребенок, машина): жил у нас сосед Александр, который почти каждый месяц приходил занимать небольшую сумму, рублей пятьдесят. Фактически, это была дань, а мне было стыдно отказывать ну, действительно, что такое полтинник в месяц? Человек же просит, вежливо. А то, что врет при этом так это ерунда. Он же чистое дитя! Спрячется и бухает потихоньку, добрый, безвредный, ангел во плоти, только без крыльев. Вот и внутри меня как будто сидит такое существо, маленький космонавтик, и я слышу его трогательный голосок: дяденька командир, миленький, давай полетаем, давай накатим чего-нибудь вкусненького? Ну, пожалуйста! Ведь на этот-то раз ну точно все будет четко, гладенько, культурненько!
Верил ли я этому голосу? Смешно, конечно, нет. Нелепо думать, наступая на грабли в пятисотый раз, что ручка сделана из поролона. Но я быстро сдавался, я «таял» от умиления и тогда в моей голове собирался короткий совет скажем, некоторых ее обитателей для принятия окончательного решения: пить или не пить, а если пить а пить однозначно! то как срочно и на что. Совет расходился, космонавтик радовался, и в моей душе на время воцарялась знакомая туповато-серьезная целеустремленность, и мир вокруг наполнялся мелодиями космической романтики
В то далекое июньское утро я так же мог услышать знакомое: «дяденька!..», я, признаться, даже и хотел это услышать, чтобы слабое течение моей никчемной жизни хоть как-то стронуло и повлекло куда-нибудь мое безвольное тело, но возможности мои явно приблизились к последнему пределу, да и сам мой маленький друг, вероятно, уже налетался до полной тошноты. И я придумал повторять, как мантру: я больше не пью! Господи! Я. Больше. Не пью! Все, все, теперь точно и бесповоротно если выкарабкаюсь брошу навеки! И пусть эти фразы переводились в чувства с прямо противоположным смыслом, пусть эти слова я прежде произносил сотни раз это было неважно. Важно было выиграть время. Точнее обыграть. Никак нельзя было допустить его полной остановки!
Совсем недавно, в беседе с «нормальными», не пьющими людьми я столкнулся с такой задачей: какими средствами, примерами, образами можно описать абстинентный синдром запойного алкоголика не тривиальный бодунчик, добреньким домашним доктором приходящий после разовых «посиделок» с друзьями состояние легкое, дурашливое, быстро излечиваемое огуречным рассолом или крепким чаем, а то умопомрачительное балансирование между жизнью и смертью, зависание над пропастью дантовского ада, которое испытывает тело и мозг, отравленные многодневным употреблением спиртного, вводимого в организм без еды, вместо еды. Глубину нравственных мучений вину перед близкими, страх перед увольнением, стыд перед теми, кто был свидетелем твоих диких, непростительных выходок, сожаление о потраченном, проданном за бесценок надо умножить на десять. Физическое недомогание лихорадку, озноб, головную боль, сердечные кульбиты, асфиксию, обезвоживание и тошноту как при температуре за сорок умножить на двадцать. И все это растянуть во времени: секунда за минуту, минута за час.
И на этот раз все было почти так же за исключением того, что все было гораздо хуже, страшнее, больнее, тоскливее, безумнее. Но благодаря ли хорошей погоде за иллюминатором или многозначительным послевкусием дивного сна, мне мерещилось, будто где-то там, в заоблачной канцелярии, некой благой долготерпимой персоной на мое имя подписан еще один милосердный циркуляр, и я получил шанс, надежду, и нужно было хотя бы встать и хоть куда-нибудь пойти
Подворачивался старый проверенный способ, как облегчить страдания и пережить невыносимую пытку минутами, навечно застывшими мезозойскими мухами в рыжем янтаре летнего солнца способ технически несложный, но при этом болезненно радикальный: так называемая «тупая нарезка». То есть, надо тупо выходить из корабля прямо на улицу и тупо нарезать куда попало, кругами, часами, до полного, тупого изнеможения. Так, вроде, начинает понемногу, тупо отпускать
Сначала нужно подготовиться, отключить себя от систем бортового жизнеобеспечения, найти и одеть что-то земное, то, что было частично снято перед полетом. Может, еще сходить в туалет. Почки действуют плохо, не совсем понятно, хочется или нет. Тошнит с хрипом, с воплями. Голова кружится так, будто не помнит, где раньше было место соединения с шеей. Все тело трепещет, пронизанное нехорошей дрожью и ознобом тело жестоко отравлено, на сердце панический страх. Уже кажется совершенно абсурдным недавний порыв записать что-то при помощи карандаша, хотя, если откровенно что касается, например, мемуаров, это была моя давняя идея fixe.
Однажды в погоне за музой я отправился на чужую дачу, в пустую холодную избу с мышами на окраине псковской деревни Малые Ляды. То был октябрь какого-то года, чудесная, «болдинская», то есть, на самом деле, лядская такая осень, с проливными дождями и грязью по колено. На второй день я с замиранием сердца, как в бездонную яму сорвался в смертельное пике.
Мне говорили потом, что, на самом деле, был уже такой рассказ у другого писателя о том, что один писатель (скорее всего, сам автор) приезжает в глухомань сочинять роман и тыдыщ! Все туда же в кроличью нору, в синюю червоточину! Я про это не читал, зато, получается, повторил его сюжет своей собственной историей. Историей не вполне книжной: я только пил сутками, не мог есть и топить печь, испытал встречу с «белкой», унижался-побирался по соседям, сдался родственникам, закончил мытарства в больнице.
Справедливости ради замечу, что кое-какие достижения при всем при этом у меня таки имелись. Пытаясь зарабатывать литературными «халтурками», статьями и переводами, я еще сумел издать два сборника рассказов, хотя не особо продаваемых. Что же касается более серьезных вещей исторические события никогда не цепляли моего интереса, все эти пыльные музейные, антикварные экспонаты и якобы факты особенно до золотого 19-го века, мне были полностью до фонаря, а иногда так и вовсе неприятны: читаешь и будто гуляешь по кладбищу. Современную жизнь я находил чуждой, почти враждебной, она раздражала и пугала меня своей шумной суетой, жестокой, бескомпромиссной, бессмысленной дарвинистской соревновательностью. Теперь я понимаю: исследовать прошлое мне не позволяла лень (в архивах копаться?) и отвращение ко всему мертвому, а настоящего я просто боялся страхом вечно виноватого пьяницы-изгоя. Потому и лез в фантастику там куда ни глянь везде про будущее