И в городу-то заживет Секач, и коней своих держать станет, и семьей-домом обзаведется, гостей именитых хлебом-солью кормить будет.
Говорит спиртонос голосом ровным, а Секачу все чудится, что не он, а кто-то другой, совсем чужой, говорит и смеется, ровно блеет.
Даже раз-другой бродяжка опаско оглянулся, да не приметил другого, чужого человека. Спиртонос же хихикает и гомыры подливает. Секач знает, что говорит он сам много и громко, знает, что руками он размахивает и встать силится на ноги, да только трудно это, гомыра разморила, с ног, что обухом, валит, и опять сидит бродяжка и слушает, как булькает в баклаге, как бросает слова мелким, ровным говорком спиртонос и как он блеет тонким, чужим смехом.
А потом еще увидел Секач сквозь тусклый туман, что спиртонос поднялся и топором размахнулся, увидел, как что-то закопошилось и как тогда метнулось в темноте и даже удивился Секач.
Опять вспомнился ему темный пруд, черное море людей кругом и копошащиеся и выглядывающие из пучины и тины черные, злые чудовища, страшные и неведомые.
Вспомнилась и опять шелохнулась горячая, как огонь, зависть и обожгла всего, полоснула по сердцу, и даже схватился Секач за грудь от боли и крикнуть хотел, да не мог.
Поперхнулся и захлебнулся чем-то липким и горячим, что само текло в горло и путало все мысли и желания Секача.
«Гомыра? Не гомыра?»неслись обрывки мыслей.
И все больнее и больнее ныло в груди и все труднее становилось дышать.
Секач открыл глаза и увидел черное чудовище, вскинувшееся вдруг перед ним и, когда озарил его потухающий костер и сделал его красным, бродяжка понял, что перед ним спиртонос и что замахнулся он огненным блестящим топором.
Потом услышал Секач блеющий, чужой смех, глухой хряск и почувствовал боль, злую и острую, в груди, в голове, опять в грудии вдруг, сорвавшись, он полетел туда, в пучину пруда, где возились призраки, неясные и тревожащие, убегавшие все глубже и дальше от людей, кричащих и смеющихся, где тогда впервые почуял Секач ненависть и зависть и откуда попал он на Лену, на дикую Ныгри и в ложок с увалом, где богатство, золото и куда забрел этот маячащий перед ним с топором юркий спиртонос, бросающий слова, как мелкие камни, и блеющий смехом невидимого чужого человека
БЫКРассказ из приисковой жизни
Последним вернулся сегодня в казарму Бык.
Новый разрез по целику вели и ему не хотелось уходить. Он знал, что давно на этих местах кто-то копал ямы-шурфы и неглубоко, тут же под мягкой землей, находил большие самородки, а потому и Бык до поздней ночи рыл землю по проведенной инженером метке и, когда последний нарядчик уже собрался уходить и только для вида осматривал фонарь, недовольно оглядываясь на грузную, как из камня высеченную фигуру Быка, тот все еще копал и бил землю острой лопатой и киркой.
Пока шли еще торфа, и ни золотины, ни «жука» никто из приисковой артели не нашел.
Пойдешь ты, што ли? нетерпеливым голосом бросил ему наконец нарядчик. Ишь ты! Здоров работать! НедаромБык
Бык хотел ему было ответить, но в это время кайла ударилась во что-то твердое. Он нащупал в мягкой земле твердый камень. Обмыв его в стоящей рядом бочке, Бык поднес к фонарю и осмотрел камень.
Маленький, жирно блестящий белый обломок прорезывался тонкой, зеленоватой жилкой, расплывающейся местами в пятнышки. Бык улыбнулся. Он понял, что начинается россыпь, и что зеленые жилка и пятнышки это уже золото; бедное, но верное золото.
Грузный человек спрятал камень в карман рваных штанов и со спокойной улыбкой выпрямился, решив, что завтра, встав до артели, он первым будет на своем месте и отсюда поведет свой «урок».
Идем, нарядчик, что ли?! сказал он, уже на ходу вскидывая на широкие плечи армяк.
В казарме, когда вошел Бык, было темно. Почти все спали, и только в одном конце на нарах светился огонь и слышался громкий разговор, прерываемый пьяным смехом.
Бык удивился, так как знал, что в такое горячее время водка особенно строго преследовалась на прииске.
Переодевшись и напившись чая, Бык направился в шумный угол, где сын утонувшего в прошлом году артельного старосты, Сенька Косой, встретил его раскатистым смехом и веселым криком.
А! Чимпион! привет с кисточкой! Извольте к нашему шалашу пристать!
Бык не любил Сеньку, задирчивого, наглого малого из фабричных, труса и доносчика, постоянно трущегося около приисковой конторы. Однако, Бык все время присматривал за парнем, так как был дружен с его отцом и считал себя обязанным, насколько мог, заменить Сеньке и его сестре Варе отца.
Ты чего бражничаешь? строго глядя на Сеньку, сказал Бык. Гляди, кабы с прииска за «гомыру» да и совсем не согнали! Когда разрез ведутне полагается это.
Не бойсь! бойко ответил парень. Мне нонче все можно
Видя недоумение на лице Быка, Сенька обвел лукавым взглядом своих собеседников и со смехом сказал:
Я намедни для главноуправляющего богатое золото нашел. Сегодня попозднее, когда темь совсем падет, пойду отдавать из полы в полу.
Н-ну?! обрадовался Бык. Говори, Сеня, как так?!
Но парень, громко смеясь, протянул ему чарку и сказал:
Знай, пей, чимпион!
Чарка ходила по рукам, булькал спирт в большой баклаге, и в углу на нарах росло веселье.
С щелканьем падали на нары «святцы», засаленные карты, шли разговоры, и старательно пели глухими, охрипшими от сырости и водки голосами.
Вспоминали, как лет двадцать тому назад тут же рядом Званцовы и Бахрушины копали и мыли золото, и как оно потом вдруг ушло куда-то, как трудно жилось последние годы на прииске, как владельцы то хотели их бросить, то продать, и как вдруг нашлись англичане, купившие эту, казалось, уже истощенную землю и нашедшие новые россыпи.
Заживем теперь по-старому! крикнул старатель Григорий Крошкин и залпом выпил большой стакан разбавленного спирта. Шабашпрошло лихое время!
Ну, расскажи, Бык, как ты-то жил в чимпионах, предложил вдруг Сенька и, нагибаясь к нему, налил полный стакан спирта. Расскажи-и!
И старик начал свой рассказ. Он был атлетом и ворочал большие тяжести с легкостью паровой машины, удивляя неприхотливую публику провинциальных цирков.
А потом какой-то немец приехал в Козельск и увидал мою «работу», рассказывал Бык. Приходит ко мне в цирк и говорит: «У вас гриф борца». Я тогда и не знал ничего о грифе. А это значит, пальцы и ладонь очень крепкие и твердые. У меня это и теперь осталось.
Сказав это, Бык пошарил в кармане и, вытащив медный пятак, упер его в ладонь и, нажав пальцами другой руки, рванул. Монета сначала погнулась, а потом разорвалась, как кусок толстой кожи.
Бык презрительно отшвырнул куски сломанной монеты и продолжал:
И стал это он меня учить, как бороться надо. Потом возить начал по заграничным городам и, наконец, в Париж привез. «Борись, говорит, здесь. Ежели всех положишь, первым борцом будешь на свете. Богатым, знатным станешь, газеты писать о тебе будут, портреты твои печатать. Женщины, самые что ни на есть красивые, полюбят тебя, перстни с алмазами дорогими дарить будут». И начал он мне рассказывать о житье тех, кто был победителем в Париже, и про Жирара де Монро, и про черного Дамбука. Ну, понятно, молод, глуп я был. Голова кругом пошла, и уж так я старался в Париже, что и не упомнить, скольким я там повредил спины, руки и шеи, но получил золотой пояс и звание чемпиона мира.
И что же, был богатым и знатным? с любопытством вытягивая голову, спросил юркий цыган Малек.
Был неохотно протянул Бык и опрокинул стакан спирта в рот.
Был повторил он раздумчиво и грустно. Все было, как немец мой, Майер, говорил. Ни в чем не обманул меня немец.
Ну! ну! понукали рассказчика слушатели. Говори ужбольно занятно все сказываешь!
Был и дом у меня в Москве и в банке тысяч сорок лежало, угрюмо глядя на огарок свечки, говорил Бык, когда в Москву явился борец, старый швед Оскар. Знаменитый был когда-то чемпион. Гроза! Первому мне с ним пришлось встретиться. Гляжу, лет за сорок, большой, сутулый, кряжистый, но бледный, и губы дрожат. Схватились. Чувствую, что сломить его нетрудно, и все жду приема, чтобы покрасивее вышло. И только хотел я изловчиться, а он вдруг как зашептал: «Не клади на лопатки, не клади! Сделай вничью! Не губи! Мне еще полгода надо побороться. Долги заплатить, семью поднять. Не то пропал я. Если не положишь сразувсе будут знать, что Оскар еще борец перворазрядный». И таково жалобно просил меня Оскар, что я было подумал, стоит ли его класть, но потом вдруг метнул его через голову и распластал