Я хотел давно поговорить с тобой, он поднялся с колен, одернув китель. Но это трудно Аманда, ты просто должна доверять мне, понимаешь?
А почему ты не доверяешь мне? щеки леди тронул румянец, на длинных черных ресницах заросились слезы.Я знаю, что люблю тебя, знаю, что ради тебя даже готова стать православной, но не знаю, кто ты?! Что ты? Почему всё держишь в секрете? Скажи правду
Даже если бы она разлучила нас?
Это так? белые пальцы поймали его руку.
Алексей не отнимал ее.
Нет. Но может ли человек загадывать? он покачал головой.
Только Господь ведает, что уготовила нам судьба.
Часы с вкрадчивой мягкостью напомнили о времени. Князь дернул плечом, как от мухи, но тотчас встал с канапе, играя золотом эполет.
Она поднялась следом, на щеках ярче зарделись алые пятна, губы покорно приоткрылись.
Алексей осыпал поцелуями ее глаза, лоб, щеки, губы и шею, а когда, наконец, оторвался, Аманда едва стояла на ногах. Он тоже прерывисто дышал, но, посмотрев в лицо любимой, одарил ее светлой улыбкой и твердо сказал:
До встречи.
* * *
До кареты, ожидавшей у парадной дома Нессельроде, князя Осоргина проводил «аршин проглотивший» лакей. В белых чулках и златой ливрее, пестро, до рези в глазах расшитой галунами, он источал английскую непробиваемость чопорно поджатых губ и самомнение сонных глаз.
Алексей, с бобровой шубой внакидку, опустился на мягкую седушку.
По глазам заморского холопа, который натирал его взглядом, что щетка паркет, офицер подумал: «Этот жук знает, почем фунт лиха! Ишь, как смотрит на шубуне иначе по чинам раскладывает, подлец! Холопон и в Англии холоп!»
И то верно, шубы «чины имели». Ежели с крупной сединой мехдля тайных советников да полных генералов. Где бобрового серебра толику поменьшетот для действительных статских и генерал-майоров. «Ну а уж где крохи, как у меня, либо совсем без седого блеску, то статским советникам и старшим офицерам. Ни енота, ни даже спелую лису этот басурман и в грош, поди, не ставитпривык, видать, дело иметь со зверьем покрупнее».
Вам запискав карете пахнуло дорогими, милыми сердцу духами. Алексей сунул розовый конверт в перчатку.
Ответ будет, ваше сиятельство?
Нет.
А на чай?
Тем более. Российским языком брезгуешь, шельма, а на чаевые губу раскатил! уже по-русски, в сердцах, отрезал Алексей и захлопнул дверцу перед вытянутым лцом. Ко дворцу графа Румянцева, жги! Опаздываем, Прохор! крикнул он через оконце в заснеженную спину ямщика.
Глава 6
В миниатюрном конверте покоилась любовная запис-ка, всего три слова, но каких: «Jaim, espere, tattende! »
Каждое из них князь поцеловал в отдельности, радуясь, что в карете он был один, и положительно никто не зрел его глаз, так как в них легко читалась известная смесь страха и надежды
Бусогривые орловские рысаки, вычесанные скребницей на масляных крупах в щегольскую «бубновую шашку», шли бойким наметом.
Прохор, подбитый морозцем, застуженно «нукал», на совесть возжал лошадей в угоду барину и скорому горячему чаю с мясным пирогом, коим уж непременно попотчуют на конюшенном дворе графа Румянцева, и строжился: «Ну и мороз: плевок стекляшкой по мостовой бренчит!»
Алексей привалился к дверце. Только сейчас он почувствовал, как продрог, и уже без куража запахнулся покрепче шубой. Холод в карете стоял, что на улице. Тончайший, сверкающий глянцем хром сапог ноги не грел. Пальцы сделались словно гипсовые, икры и бедра покусывал холод: забирался в рукава, за воротник, стягивал кожу студеными мурашками и ужом полз по телу.
За цветным оконцем вьюжил снежок, мелькали дома и люди, чугун мостов и бравая «вытяжка» заиндевевших фонарей. Столица вяло, подобно бурлаку, тянула лямку делового дня. Она вздыхала, любезничала, ругалась, потела и мерзла, оглашая свое пасмурное чрево храпом лошадей, стуком каблуков акцизных и звоном колокольцев в приемных.
Народ на улицах, серый, что мокрицы, расползался кто куда, некоторые кривыми гвоздями жались у ямских пристаней, нервничали, стучали зубами в ожидании лениво тащившихся крытых саней; когда последние прибывали, люди заскакивали в них на негнущихся, одеревеневших ногах и уезжали, тая в промозглых лабиринтах города.
Хлыст Прохора застрелял чаще, карету пару раз дернуло: кони подзамялись на схваченной ледком мостовой, взялись недружно, но в следующий миг снег под полозьями взвизгнул шибче, и карета полетела вдоль гранита Невы.
Угревшись теплом шубы, Осоргин предался любезным воспоминаниям. Аманда Он был пропитан ею, как парус морской солью.
* * *
Леди Аманда Филлмор объявилась в Санкт-Петербурге под осень, когда листья дубов и кленов Летнего сада завершали свой век, кружась и падая на темное стекло Лебяжьей канавки.
«Кто она? Откуда? Зачем?» об этом мозолили языки в каждом салоне. Ровным счетом никто не ведал о существовании леди Филлмор, и вдруг ее видят во дворце Юсуповых на Мойке, у Шереметьевых на Фонтанке, в салоне у Воронцовых на Садовой «Да Боже мой! Вполне довольно оказаться меж первых двух фамилий, чтоб имя простого смертного уже стало бессмертным А она?.. Однако, господа, однако!»
Она была неотразима и тотчас заметна. Ее изумительные платья из атласа, шифона и шелка, ее прическа, уши, шея и руки, искрящиеся бриллиантами, были вершиной изысканности и совершенства. Многие, очень многие дамы кусали губы, полагая, что их туалеты по-азиатски тяжелы и вульгарны в сравнении с загадочной англичанкой.
Манеры ее были под стать нарядам: изящны, в меру беспечны и строги. На приемах она легко говорила, но более расточала улыбки, полные обескураживающей снисходительности и той учтивости, которой взрослые одаривают детей. И многие умудренные мужи тушевались, как лицеисты, вставали в тупик и, глухо раскланиваясь, бранились в душе:
«Вот чертова баба! Свяжись с ней попадешь как кур в ощип!»
С каким умыслом на брегах Невы леди Филлмор, никто не знал. Сама она отвечала просто: «Хочу посмотреть снега России, которые погребли великую армию Голиафа».
Однако, в салонах спорили до пота:
Бьюсь об заклад: она фаворитка Великих Князей! и тут же «на ухо» журчало имя.
Вот как! Первый раз слышим! Но это колоссально! Пирамидально!
Ах полноте, сударь, время и стыд иметь! Суть надо знать, а уж потом «вокать»! Лучше меня послушайте, нынче-с провел время меж двух высокопревосходительств признаюсь, сердца наши с графиней разбиты, но справедливость неумолима: с миссией она, господа, у нас, с миссией Так сказать, невеста с приданымзасланная птица. Тсс!
Однако!
И по всему, секретная.
Ей-ей, последние крохи собрал, из первых уст, так сказать
И что?
А то, что остановилась она во дворце графа Нессельроде. Самого нетв ставке с Императором При ней компаньонка. Та тоже, шепнули, не из простых Но это не суть, первостатейно другое: по всему, сия пташка завязана в узелок с лордом Уолполом. Слыхали, надеюсь, о таком?
Новый посол Англии у нас в Петербурге? Тот, что сменил Катхарта?
Он самый, господа
Вот так игра!
Однако, эта досужая болтовня оставалась за ширмой курительных комнат да душных спален На поверку все были влюблены в леди Филлмор, боготворили ее и втыкали записки в шоколадные пальцы посыльных арапчат: «Премного просим премного будем рады ежели вы соблаговолите осчастливить наш дом»
«Викториями» Аманда не пренебрегала, но при этом всегда ограждала себя удивительными шорами английского такта. Была мила, но учтиво сдержанна с тем «звоном шпор», что силился наскочить в знакомстве поближе, пока судьба не свела ее с синеглазым князем Осоргиным. Флотский офицер, капитан Алексей Михайлович Осоргин, служивший при графе Румянцеве, жил неподалеку от Фонтанки в славном особняке, где на каждом шагу ласкала око рос-кошь, но не скороспелая, а та особенная, с глубокими корнями, коя дается не «бешеным выигрышем», а «наследственным червонцем», переходящим из поколения в поколение. Единый сын в семье, он во главе грядущего наследства имел повадку широкую и гордую, но более того пылкую, любящую свободу.