Она накидывает белую блузу и беззвучно скользит мимо запертых дверей. Сердце стучит, словно она идет на свидание.
Подойдя к могиле Яна, она опускается на колени. Мрамор надгробной плиты холодит ее лицо. Розы благоухают. Струится аромат гелиотропа. Сквозь кружево листвы плакучих берез блестят золотые буквы: «Я люблю того, кто строит Высшее над собой и так погибает».
Она не замечает слез, бегущих по ее щекам.
Потом она садится на скамью у могилы.
Шесть лет промчались с того утра, когда Ян сказал ей: «Я дам вам ключи счастья. Самое ценное в наснаши страсти, наши мечты. Жалок тот, кто отрекается от них!»
Липы лепечут над головой. И она слышит в них его тихий голос, пронизанный страстью и верой. «Ваше тело, ваши чувства, ваша жизнь принадлежат вам одной. И вы властны сделать с ними что хотите. Но душу вашу не отдавайте любви!»
Обняв руками колени и сцепив пальцы, она глядит в высокое небо, сверкающее сквозь листву, и думает:
«Вот я пришла к тебе, Ян. После трудного и долгого пути вверх я вернулась на твою могилу. Я исполнила твой завет: я не отреклась от мечты и душу свою освободила от любви. Я плачу над ней, как плачет любитель над бесценной вазой, разбившейся вдребезги. Но благославляю мои слезы. И страдания мои люблю»
Липы шепчут над ее головою. Пятна светотени трепещут на песке дорожки. Она как бы слышит голос Яна: «Есть цель выше счастья, Маня. Ты стала свободной».
«Да, думает она, душа моя распрямилась, и печали забыты. Пусть побледнела Мечта, которой я пожертвовала счастьем! Зажигается другая. Она озарит всю жизнь до конца, когда бы он ни наступил, где бы он меня ни настиг. Прошлое прекрасно. И прекрасна любовь. Но то, что отвоевала я у жизни, мне дороже моего бреда, моего безумия, того, что люди зовут счастьем. Ты доволен мною, Ян?»
Липы шепчут что-то наверху.
Нежный, светлый, кроткий Ян. И мрачный, несокрушимый, не знающий слабостей Ксаверий, с его тонкими губами и глазами как сталь. Эти два образа слились для нее в одно. Теперь ей все ясно, весь этот мучительный разлад души, начавшийся в Париже три года назад и закончившийся ее уходом со сцены. И не потому ли такая радость в душе, что она поднимается все выше на высокую башню и ступени уже не дрожат под ней?
Вдруг знакомые шаги звучат по гравию.
Я знал, что ты здесь, робко говорит Штейнбах.
Как задумчиво и прекрасно ее лицо! Он тихонько садится рядом и целует ее руку.
Помнишь, Маня, тот день? после долгой паузы шепотом спрашивает он.
Она молча наклоняет голову.
Ты пришла тогда сюда, бедная Золушка в стоптанных башмачках, но гордая и смелая, с целой жизнью впереди. А я, нищий-крёз, молил твоей ласки и дрожал перед тобою. Оглянись, Маня! Этот парк, этот дом, и степь, и дальвсе твое! Но радует ли это тебя, моя загадочная Маня? Почему мне кажется, что ты не ценишь ни этого богатства, ни своей власти? И даже нежности моей не ценишь? Нет, не качай головой! Ты стала другой. Я все прежний Марк. Годы прошли, а я все так же дрожу перед каждым изменением в твоем лице. Все так же боюсь твоей задумчивости и твоего молчания.
Она поднимает голову и смотрит в его глаза.
Не считай меня неблагодарным, Манечка! Эта ночь была так волшебна! Так горячи были твои ласки. Столько экстаза было в этой минуте, И ты плакала, как раньше. И тогда я спросил тебя, счастлива ли ты? Ты ответила: «Я вижу небо, Марк» Помнишь, что ты ответила мне? И вот теперь мы сидим здесь по-старому, как в тот памятный день. И ты жена моя. Но разве я знаю тебя больше, чем знал тебя тогда? Все так же непонятны мне твои глаза, твои губы, твоя душа. Я только тело твое знаю, Манечка. Но и его не смею назвать своим. И почему мне кажется, что вот еще немного, и ты встанешь, далекая и равнодушная, как в то первое утро, и покинешь меня одного на этой скамье. И уйдешь в свою жизнь, в которой мне не будет места?
Ее ресницы опускаются.
Милый Марк, шепчет она, пожимая его пальцы.
И ему становится холодно от этих простых слов.
Маня, с отчаянием срывается у него, и он прижимает ее руки к груди. Позови меня с собою туда, куда ты уйдешь!
Она пристально и печально смотрит на него.
Хорошо, Марк, позову.
Они сидят за завтраком, когда камердинер докладывает:
Федор Филлиппыч из Лысогор и барышня.
Маня бежит навстречу. Штейнбах спешит за нею.
Милые мои! Дорогие! радостно говорит Маня, из объятий Сони кидаясь на грудь сконфуженного дядюшки.
Уж как звать теперь, не знаю
Маня, конечно. Дядюшка, вы такой же элегантный!
Где уж там! Мохом оброс, кокетливо возражает дядюшка, приглаживая поседевшие виски. А вот вы действительно красавица.
Ты! кричит Маня, хватая его за плечи. Маня и ты Хочу быть прежней девочкой для вас.
Ее левая бровь поднята, глаза искрятся. Ямочки на щеках. И все-таки не прежняя. Что за гибкая, стройная фигура! И это платье. Соне немножко совестно. Платье обтягивающее, ни одной складки, кроме узенького шлейфа. Точно нет на ней юбок. И все линии и формы ее тела видны сквозь тонкую ткань, словно Маня раздета. Но дядюшка в восторге.
Это новая мода в Париже, объясняет Маня. Юбок нет. Одно трико. Она, смеясь, приподнимает платье и показывает голубые ножки в светлых туфельках.
Соня краснеет. Мужчины хохочут.
Ты хоть на улицу не выходи в таком платье! За тобой дети побегут, шепчет Соня. Совсем как в гимназии.
Милая ты моя пуританочка! У меня других платьев нет.
Их ведут в столовую и знакомят с дядей Иосифом и Надеждой Петровной Дядя быстро встает.
Куда ты? огорченно спрашивает Маня.
Но старик мягко отстраняет ее руки и сгорбившись спускается со ступеней террасы. Он исчезает за поворотом аллеи.
«Как поседел! думает дядюшка с облегчением, глядя на виски Штейнбаха. Кожа еще как слоновая кость. Но глаза совсем погасли. Нелегка, видно, жизнь с Манечкой. И до чего похож стал на дядю! Вечером не различишь, если надеть на него такую же шапочку»
Моя дочка, говорит Штейнбах, беря Ниночку за руки с ее высокого стульчика.
И дядюшка опять конфузится, «Неужто он не видит? Ведь на одно лицо с Нелидовым»
Какое очаровательное дитя! лепечет он.
Надежда Петровна со светским тактом поддерживает разговор. Она одна здесь вполне владеет собой. Расспрашивает Соню о парижских впечатлениях, о русской колонии.
«Прелестное лицо! думает Соня. И чья это тетя? Его или Манина?»
После кофе Маня берет Соню под руку.
Пойдем в парк, шепчет она.
И вдруг сквозь чуждые ей черты Соня видит лицо прежней Мани, ее огромные, жадные и мечтательные глаза.
Тебе нравится тетя?
Ужасно! Откуда она явилась?
Маня звонко смеется. Потом наклоняется к уху Сони, хотя они одни под густым сводом лип, и что-то шепчет.
Глаза Сони широко раскрываются. С испугом смотрит она на губы Мани.
Та самая? срывается у нее шепотом.
Ну да.
И они обе невольно озираются.
Я обожаю ее, Соня. И она тоже меня любит. Но, что мне еще дороже, она любит мои танцы. Один раз она даже заплакала и сказала: «Это от восторга».
Трогательно. Где же она тебя видела?
Дома, у нас, я пляшу часто. А потом я давала вечер в пользу русской столовой в Париже. Потом в пользу рабочего клуба. Меня просила Глинская. Помнишь ее?
Еще бы! Я так и думала, что вы будете друзьями.
А помнишь Денизу? Работницу-анархистку, которая говорила на заседании Лиги? Нет? Она пришла ко мне во главе депутации благодарить меня. Сбор был огромный. И я видела, как она растерянно оглядывалась. В доме Марка такая роскошь! И видно было, какой разлад в ее душе! А я стояла перед нею, красная, униженная. Но теперь довольно! Довольно! Со старым покончено. Мне уже не придется краснеть.
Но почему? Почему ты чувствовала себя униженной?
Ах, Соня, Соня! Я думала, ты поймешь меня с полуслова. Между гобеленами и бронзой это темное пятно ее платья. Глинская сказала мне: «Все-таки и в этот раз вас видели только богатые». Я ответила: «Ну, устройте вечер для одних рабочих! И я буду танцевать с радостью, о которой давно забыла». Я обернулась к Денизе. Она так странно и горячо глядела на меня. «Хотите видеть мою пляску? спросила я ее. Доставит ли это вам радость?»И она ответила таким глубоким голосом: «О, да! Такой вечер мы не забудем. Немного радости мы видим в нашей жизни!» Ах, Соня! Какие дивные минуты пережила я тогда! Я приехала в рабочий клуб. Сцена там маленькая. Развернуться негде. Но зато какие лица! Какие непосредственные восторги!