Дверь распахивается, входит Сондра, она все еще пьяна и очень зла.
Сондра. Ну, и кто тут сучка? (Идет к Кате.)
Катя. Ты о чем?
Сондра. А то ты не знаешь! Что ты тут плела, мочалка театральная? Пиявка закулисная, а? Кто это сутки на очке сидеть будет? (Выхватывает у Кати стакан.) А может, это ты хочешь в тубзике покуковать, а?! А ну, давай, лакай в темпе!
Катя вскакивает, отбегает к выходу.
Сондра. Куда?! От судьбы не убежишь!
Кидает в Катю стакан со всем содержимым. Стакан попадает в стену, разбивается, Катя стремглав вылетает из гримерки, Сондра с криком: «Мочалка, уродка, страшила!» и т. п. выбегает вслед за ней. Несколько секунд тишина, потом входит Костя, держа в руке свернутый пополам листок бумаги, подходит к столу, берет стакан, залпом выпивает содержимое, смотрит на себя в зеркало, ложится на кушетку лицом к стене, листок кладет в задний карман джинсов.
Костя. Погнали (Замирает)
Звуки падающего тела, чертыхание, дверь снова распахивается, в гримерку летит одежда Михаила, потом Михаил в трусах и Катя вволакивают Олега, тоже в трусах и одном носке, и сгружают на вторую кушетку.
Михаил. У-ф-ф. Кать, прикрой его этим хваленым одеяльцем, а то смотреть как-то жутко.
Катя (замечая Костю). Тихо, Костю не разбуди, не видишь, спит уже!
Михаил (декламирует). После тяжкого дня трудового спи спокойно, родная страна!
Катя. Тише, дурак, ну разбудишь ведь!
Михаил. Разбудишь такого! (Смотрит поочередно на Костю и Олега.) Уморились бедняги! Кстати, Катерина, а почему ты, собственно, костюмы до сих пор после спектакля не собрала, так ведь и уволить могут!
Катя. Конечно, как же. Кто с вами, идиотами, долго продержится?
Михаил. Долго, не долго, а девочки симпатичные в очередь выстраиваются, чтобы у нас в театре работать! Хоть прачками, хоть уборщицами! (С любовью смотрит на Костю и Олега, заботливо поправляет на Олеге символическое одеяльце)
Катя. Ради вас на все готовы!
Михаил. Да вот.
Катя. И как Сондра?
Михаил. Сондра? А кто это?
Катя. Не совсем нормальная девушка, с которой ты только что занимался этим самым
Михаил. Сексом, что ли?
Катя. Ага.
Михаил. Баба как баба. Мозгов ни хрена, на заднице целлюлит. Грудь, правда, ничего, только висловата.
Катя. И теперь она, висловатогрудая эта, твоя новая пассия?
Михаил. Пассия? Моя новая? С ума сошла! Перепихнулись по пьяни, делов как дров. Кать, я с женой сейчас мириться буду. По мобильнику. Одобряешь?
Катя. Одобряю! Только ты штаны надень.
Михаил. Ща, ван момент. (Одевается, достает сотовый, звонит.)
Катя собирает разбросанные костюмы.
Михаил. Але! (Быстро.) Зайка, не бросай трубку! Блин (Набирает опять)
Олег (неожиданно приходя в себя). Как хреново-то
Катя. Водички попей.
Олег. Тазик, тазик!
Михаил. Але! Солнышко, солнышко! Блин (Набирает опять.)
Катя. Там банка была на подоконнике, трехлитровая.
Олег (борясь с приступом тошноты). Ой, ща кончусь, ой. (Кате.) Тазик дай мне, банка узкая.
Михаил (через плечо, Олегу). Господи, Олежа, какая у тебя морда-то красная! (В трубку.) Зая, у меня важная новость. Какая? (Кате) Какая?
Катя. А я откуда знаю?
Олег. Таз где?!
Михаил (Олегу, зло). Хватит орать! Не видишьпо телефону говорю.
Олег. Ну, если тебе пофиг (Приближается к Михаилу, зажимая рот.)
Михаил. Что, совсем крыша съехала? (Отбегает, в трубку) Нет, нет, не тебе! Мне тут «народного» дают! (Олег смеется.) Да нет, какой прикол? Черт, опять трубку бросила.
Катя. Я бы не только бросила. Миш, «народного» обычно после пятидесяти дают, а тебе сколько?
Михаил. Исключенияподтверждение правил. (Олегу) Да сходи, дурак, в сортир, чего мучиться-то так? Какие тут тазики к чертовой матери!
Олег (ложась на кушетку). Фу, вроде отпустило чуть-чуть. Только про воду ничего не говорите.
Михаил (в трубку). Солнышко, я хотел сказать не «народного», нет, «заслуженного» тоже пока не дают. Я хотел сказать «на море поедем». Зачем на черное? На синее. Тьфу, на Средиземное. Нет, никто тут не кричит. Это Олежек колбасой отравился. Вечно жрет гадость всякую, кретин. Что говоришь? Стакан марганцовки и клизму? Сейчас скажу. (Кате.) Клизму тащи.
Катя. Я вам что, неотложка, что ли? Где я вам клизму-то возьму?
Олег. Ой-ой-ой, как плохо-то!
Михаил. Да сейчас поставим.
Олег. Ща я тебе самому поставлю!
Михаил. Я? Нет. Только тебя всю жизнь любил. Всегда любил только тебя. Из какой пьесы? Это мои слова. Другая баба? Какая другая? Зачем? Тише, зайка, тише. Ну, дурак я, дурак, идиот.
Олег (слабым голосом). Раздолбай. Дубина.
Михаил (Олегу). Заткнись. (В трубку.) Нет, нет, не тебе. Тут клизму принесли, и Олег очень боится. А я ему и говорю: «Ничего страшного». Да его Катька щас подержит. Зайка, ну так что, я еду? Ну куда, домой. Конечно куплю. А завтра купим тебе ту курточку на меху. Купальник? И купальник купим, зайка. Да, а водные лыжи возьмем в прокат.
Олег. Лыжник херов.
Михаил. Заткнись. Конечно ему. Он же так боится клизмы. Нет, я бы вытерпел все, если бы это делала ты. Ну, так я еду? Да, да. Белый и две Хеннеси, да.
Олег. Блин, ведь просил про воду не говорить! (Кате.) Хватит мучить человека.
Катя. Я в тебя, между прочим, эту водку паленую не вливала.
Михаил. Целую тебя, солнышко, люблю. (Кладет трубку в карман, Олегу.) Сейчас я тебя, идиота, вылечу.
Лезет в тумбочку, достает початую бутылку коньяка, наливает полстакана.
Олег (отворачивается к стене, закрывая голову руками). Уйди, дубина! Лучше клизму.
Михаил (подходит со стаканом к Олегу). Ну, давай, маленький. За маму, за папу, за дядю Мишу с дядей Костей. Давай-давай-давай.
Олег. Фу-фу-фу-фу!
Михаил. Давай-давай-давай.
Катя. Миш, зачем ты его поишь? Он уже до тазиков допился.
Михаил. Кать, ты замужем была?
Катя кидает в него ботинком.
Михаил (уворачиваясь). И не будешь. Потому что каждая женщина должна знать, что подобное лечится подобным.
Олег пьет коньяк.
Михаил. Господи, ну и рожа у тебя, Олежа.
Олег. На себя посмотри! (Удивленно.) Кстати, а какая сволочь меня раздела? (Разглядывает ногу в носке, шевеля пальцами. Катя с Михаилом смеются.)
Михаил (начальственным басом, серьезно). Ну, порадовал, порадовал, ничего не скажешь, молодец, сынок! Так зажигательно, с таким огоньком, с таким задором!
Олег. С каким таким задором, ты это о чем? (Стыдливо оборачивается одеяльцем поверх трусов)
Михаил. Даже в приват кабинках квартала красных фонарей славного города Амстердама такого не увидишь! (Смеется вместе с Катей)
Олег. Да чего не увидишь-то?! Огоньки у них какие-то! Опять шутки шутите, а человек чуть не умер.
Михаил. Мы тоже чуть не умерли. Катьке вон рассказал, пока тебя из вестибюля волокли.
Олег. Из какого вестибюля?
Михаил. Обычного вестибюля, нашего.
Олег. А что я там делал?
Михаил. Жутко вспомнить, Олежа!
Олег. Что? Ну, говори уж!
Михаил. Катя, что он там делал?
Катя. Не знаю в полном объеме, но когда я подошла, он спал на спине, раскинув руки и ноги, а там ну
Михаил. Ну смелее, смелее, должны же мы донести сию душераздирающую историю до нашего товарища!
Катя (решительно). А поверх трусов у него на причинном месте лежал черно-белый фотопортрет девяностодвухлетней артистки Мясоедовой Ирины Степановны!
Олег. Ну да?!
Михаил. Точно, Олежа. Все так и было.
Олег. Ну да?!
Михаил. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Катя собирает и отдает Олегу раскиданные вещи, Олег одевается.
Олег. А Костя спит?
Михаил. Нет, он чечетку бьет, не видишь, что ли?
Слышны мужской и женский пьяные голоса, исполняющие «Ой, мороз, мороз», вваливаются пьяные Егор и Сондра в обнимку.
Сондра. Катя, ты меня теперь не будешь выгонять?
Егор. Буду! Ты работать мешаешь.