А под стволами толпились тени. Или солнечные пятна. И всё это чередовалось, и потому в лесу не было скучно. Иногда деревья расступались, обнимая полянку, красную от земляники. Она уже переспела и приелась. Иногда среди толпы вязов и берёз попадалась смуглая черёмуха. Она тоже уже осыпалась. Но черёмуху не обойдёшь...
Через несколько минут мы уже качались вместе с её вершиной, сдаивая тёмные, как осетровая икра, ягоды. Они лопались в руках, и руки становились чёрными. И рты становились чёрными. И лица. И не отмывались.
Потом, шурша непослушными языками по нёбу, мы ругали черёмуху за то, что она такая вязкая. Старались её заесть малиной. Той в нашем лесу целые плантации, хотя её и вырубали, прорежая лес. Но малинник живуч. И не боится тени. Да и солнышко ему не помеха.
А чтобы мы не уходили далеко, матери нас пугали медведями и волками. Но мы их ни разу не видели и потому не боялись. Да и бабушка моя как-то сказала, что последнего медведя застрелил барин. Ещё в девятисотом.
Бабушка знала многое: например, о том, что двухэтажная кирпичная школабывший дом барина. И ей лет двести. Но школа как новенькая. Видно, раньше здорово умели строить дома. Ещё бабушка говорила, что нашему лесу нет ни конца ни края. И мы в этом не однажды убеждались.
...В то утро над лесом сбрасывали парашютистов. Транспортный самолёт сорил их цепью белых ромашек, поначалу малюсеньких, едва видимых. Потом ромашки росли. Их было одиннадцать. И ветер разогнал их по голубому небу.
А под вечер по посёлку у нас ходили Максимыч и какой-то военный и просили жителей помочь в розыске одного из этих парашютистов. Он не вернулся после приземления. Искать пошли немногиекто был дома: это Колькина мать и другие женщины, с ними были Портянкин, Максимыч. Даже моя бабушка взяла посошок и потихоньку заковыляла в лес.
Портянкин, как всегда, никому не верилворчал дорогой:
Парашютист сбежал... а ево искатьтерять время...
Нехорошо судить о человеке, не знаючи,упрекала бабушка.
Как же могли отстать от взрослых мынаша тройка. И Колька сказал:
Без нас не найдут...
И велел собираться.
Ну, а что собираться? Я набил карманы брюк сырой картошкой, огурцамипоесть, если застанет ночь. Разыскал за печкой гребешковые спички, зажигалку и свою старенькую рогатку. Лёнька прихватил из дому корзину, будто бы ушёл за ягодами. А в неё положил подсолнечного жмыху. Его мать держала свинью и кормила этим жмыхомждала, пока та накопит мяса. Мы тоже любили жмых не хуже свиньи. Он вкусный, хотя и цветом неприятныйсерый. А Грач взял с собой котелок для воды. И картошку. И, конечно, саблюнастоящую, только с отломленным концом. У самой рукоятки на нейдвуглавый орёл. Эту саблю мы нашли на свалке.
Перед уходом в лес пришлось зайти к Портянкиным. Зачерпнули из колодца воды, стянули заодно комовой соли, которую лесничий давал лизать коровам и лошади.
Соль в сорок третьем ценилась дорого, почти как хлеб. У наших матерей она имелась не всегда.
Поначалу было хорошо идтилес знакомый, исхоженный не однажды. Тут где-то на зелёных клёнах мы ели по весне кашку. В стороне острыми камышами мелькнуло утиное болото и знакомая берёза.
И Лёнька довольно усмехнулся:
Нет соколихи!
А тут в ложбинке мы собирали сморчки.
Ведущим, как всегда, был Грач. Босые ноги Кольки топтали тропу уверенно. Я тоже был босиком, только Лёнька в сандалиях. Первый привал сделали в знакомом малиннике. Посидели на траве среди колючих кустов. Поели жмыха и попили воды со сладкой лесной малиной. Нарвали ягод в дорогу и ему, тому парашютисту, насыпав их прямо в котелок. Это было выгодно: вода перестала плескаться. А что мы пропавшего найдём, почему-то все трое были уверены.
Тут, над этим местом их примерно бросали,сказал Колька.Надо начинать смотреть.
Я возразил, что ветер отнёс парашютистов в сторонув сосновый лес.
Но мы всё равно пошли потихоньку, глазея по кустам.
Где-то далеко в лесу аукали поселковыетоже искали. Лёнька, светясь веснушчатым лицом, мечтал:
Вот найдём его, премию дадут. Как Портянкину за Жорку.
Дурак, ты, Лёнька!сказал Грач.
И я так подумал, потому что найти парашютиста нам хотелось не из-за премии. Просто жалко его былопропадёт ведь. Иногда Лёнька вспоминал, что ушёл из дому без спроса, беспокоился:
Мы назад нынче придём?
Придём, придём,успокаивал Грач.Ещё успеет мать тебе всыпать.
Вдруг Лёнька спросил:
А если парашютист убился?
Не должно.
Но, возразив, Колька нахмурился и недружелюбно покосился на Лёньку. А в лесу уже чуть слышно перекликались поселковые, они, наверное, возвращались.
И наша тропинка начала временами исчезать, сужаться. Потом растворилась в незнакомом нам затемневшем лесу. Навстречу падали длинные тени, солнышко было впереди, низко. Лёнька совсем уже забеспокоился.
Может, вернёмся?предложил он.А то мать задаст.
Вытерпишь,вновь успокоил Грач.
А если заблудимся?
На это ни я, ни Грач ему не ответили: так далеко нам уходить ещё -не приходилось. Только минутой позже Грач вдруг нервно оглянулся на нас и сказал:
Надо же его найти.
И махнул саблей в сторону растаявших голосов:
Они-то не нашли...
Не нашли,подтвердил я.И вернулись.
А если волки? Тут глушь.
Лёньку как подменили. Таким трусливым он не был.
На дерево залезем,успокоил я.К тому же у меня спички.
Ещё с километр пройдём,выдохнул Колька,и остановимся. Костёр разведём. А сейчас давайте покричим. И он посчитал:
Раз, два, три...
Дя-адень-ка-а! А-а-ааа!
В три голоса получилось громко. Но нам откликнулось только эхо. Оно плутало где-то по лесу, повторяясь всё дальше и дальше, наконец замерло. Потом мы кричали ещё раз. Много раз. До хрипоты. И, потеряв надежду, что кто-то отзовётся, остановились. Грач нарубил саблей сушняку. Я сложил дрова шалашом и быстро разжёг костёр. Блики огня румянили нам лица, ползали по близким стволам. А за ними затаилась в лесу тьманемая, жуткая. Дым от костра, как серый волчий хвост, полз в небо. Около пищали комары, но кусались мало. Они незлые к концу лета. Мы вскипятили в котелке малиновый компот. В горячей золе испекли картошку. Поели шикарно.
Ночевать на берегу реки или в лесу нам тоже не привыкать. Мы разгребли костёр, затоптав угли, легли на нагретое место и укрылись ветками. Хорошо.
Над головой мерцало россыпями звёзд небо. О чём-то мирно шептались вершины дубов.
Мать задаст,опять вздохнул Лёнька.
Ты замолчишь?!спросил Грач.
Я тоже долго не мог уснуть. Представил, как лежит где-то в глухой чаще парашютист со сломанной ногой.
Максимыч говорил, что у него ракетница. Почему же тогда он не даёт о себе знать? Может, верно, сбежал? Может, прав Портянкин? И мне сразу стыдно сделалось от такой мысли.
Днём, низко над лесом, летал «кукурузник». Лётчик всё высматривал белый парашют. Не нашёл. Но, может, его нашли наши матери или Портянкинон такой: как сыщик. Но верить в это не хотелось. Хотелось, чтобы его, парашютиста, нашли именно мы. И никто больше.
Утро встало обычное в незнакомом лесу. Между деревьями путался дымной бородой туман. Где-то пела иволга, затем, мелькая жёлтым брюхом, пролетела над нами. Иволгапредвестник удачи. Так считали все мы, жители лесного посёлка. И Колька радостно крикнул:
Вставай!
И, сев по-татарски, начал протирать кулаком опухшие глаза. Мы нехотя поднялись, слегка озябнув, пососали отсыревшего жмыху и, растянувшись цепочкой, двинулись дальше. Лес по-прежнему толпился вокруг. Он был словно зелёная туча: дубы, осины, за ними опять дубы и осины. Изредка промелькнёт среди них, как сирота, белоногая берёзка или выстроятся полосой краснокожие липы, и опять дубы, дубы. Многим из них лет по пятьсот. Их не обхватишь втроём. Они видели, наверное, былых людей, ещё полудиких, с лукаминаших прапрадедов и их дедов. Теперь они молча и равнодушно смотрели на нас. И может быть, доживут до наших правнуков. Смешно: у Лёньки и у Грача будут правнуки. Будут они, наверное, и у меня. А нас в то время не будет...
Это уже грустно, а не смешно, потому что умирать не хочется. И кто только придумал эту смерть?! Хорошо бы вечно вот так идти, идти. Но бабушка сказала: