В минуты отчаяния я даже готов был согласиться, чтобы мне, как некоторым одноклассникам, совсем вырвали эти никчемные наросты в горле, хоть и знал, что это настоящая операция под наркозом, и куда больнее, чем выдрать зуб, но ради настоящей любви я бы все вытерпел, вот только врачи операцию никогда не предлагалиможет, жалели меня, а скорее всего мои капризные гланды недостаточно «созрели», чтобы их вырезать.
Днем я всегда оставался с бабушкой, потому что мама допоздна чертила на работе какие-то чертежи, а папа постоянно пропадал в ответственных командировкахбывало, целые месяцы. В общем, возиться со мной больным (да и со здоровым) приходилось в основном моей любимой бабуле. Она была хоть и старенькая, но вполне еще крепкая и активная, вот только постоянно жаловалась на склерознет-нет да и забудет что-нибудь по хозяйству, зато во всем остальном память у нее была прекрасная. Она могла часами рассказывать о своей долгой жизни, о молодости, о прежних временах, любила наизусть читать стихи (между прочим, выходило у нее не хуже, чем у некоторых артистов) и даже порой пела романсы, аккомпанируя себе на старом пианино. Поэтому с ней было интереснее, чем с деревенской бабой Маней, доброй и мудрой, но постоянно занятой то скотинкой, то огородом, то хлопотавшей у печки и потому малоразговорчивой
Нет, бабушка Лёка, Леокадия Евгеньевна, была совсем другая. Казалось, о чем ее ни спроси, она все знает, все может объяснить. Ей самой все было интересно. Всю жизнь бабушка Лёка была учительницей литературы, или, как она говорила, служила преподавателем словесности. Она успела даже поучиться в гимназии и окончила университет в Ленинграде (бабушка говорила «в Петрограде»), поэтому никогда не называла скамейку лавочкой, а мои любимые леденцы в круглой жестяной коробочке всегда называла только «монпансье». Сама она объясняла это грамотным петербургским произношением и строго следила за моей речью.
Мама говорила, что именно бабушка Лёка настояла на том, чтобы мне дали имя Тиллим, в память о герое давно забытого, но любимого ею галантного французского романа. Иногда у нее вырывались отдельные слова и целые фразы по-французски, но такое случалось нечасто и только дома. Бабушка объясняла это тем, что соседи не поймут или поймут неправильно (мне тогда было не ясно, почему неправильно), а она не хочет никого смущать.
Однажды во время очередной ангины бабушка сидела возле моей постели, и я, вспоминая о своей школьной любви, поинтересовался:
Бабуля, а откуда такая фамилияШтукарь?
Она, часто посещавшая родительские собрания, с хитринкой посмотрела мне прямо в глаза:
А разве не из вашего классного журнала? Я помню, что у вас есть такая девочка, по-моему, даже живет в нашем дворе Так ты, выходит, уже за барышнями ухаживаешь?
Я покраснел до кончиков ушей.
Ну вотты всегда шутишь, а я серьезно
Да уж вижу, вижусерьезный кавалер вырос, а мы и не заметили.
Сев на постели, я не унимался:
Нет, правда! Ты должна знать, что за фамилия такая странная.
Действительно, редкая Как, впрочем, и наша. Бабушка-словесница задумалась. У фамилий бывает самое неожиданное происхождение, а Штукарь Вероятно, кто-то из предков твоей обже торговал штучным товаром: были раньше такие лоточники, коробейники. Другая версия: был он искусным мастером и выпускал штучные вещи, в одном экземпляре А может быть, здесь совсем иное и эта девочка из циркового рода, из акробатов, фокусников, которые выделывали разные штуки, потешали публику. Одним словом, были «штукари» А сейчас схожу-ка я в аптекутебе за лекарством.
Как здорово, бабуль! восхитился я. Ей последнее больше всего подходит: над ней некоторые потешаются, а она такая привлекательная У нее кудряшки на затылке Ее Оля зовут.
Я люблю вас, Ольга задумчиво пропела бабушка Лёка, подошла к пианино, открыла клавиатуру и тотчас закрыла, но инструмент успел прозвенеть. Просто «Евгений Онегин»: Пушкин и Чайковский одновременно Послушай, Тиллим, а ты ей случайно не писал? Не отпирайся! Ты ведь у нас стихотворец Неужели потешался над девочкой, как «некоторые»?
И тут я не выдержал и признался бабушке, что посвятил Оле стихотворение, даже прочитал, а та обиделась. Снова краснея и запинаясь, я продекламировал свое сочинение бабуле. Она со вниманием, серьезно (мне, во всяком случае, так показалось) все выслушала и тоном ценительницы поэзии произнесла:
А по-моему, недурно. Конечно, не Александр Сергеич, но уж не хуже Ленского. Мне особенно понравилось вот это: «толстая станом есть неустанно». Красиво! Сам чувствуешь, какая звукопись?
Сам-то я в глубине души чувствовал, но был очень удивленполучил ведь именно за это, но бабушка пояснила:
Только вот дамам не нравится, когда им прямо говорят, что у них есть, так сказать, лишний вес. Мог бы как-нибудь поизящнее выразитьсяполная, пышная А вообще-то не подходитзвукопись теряется Да ты не расстраивайся, дружок: поэтов никогда не понимали! Хотя я тебя хорошо понимаюлирическая грусть, элегия. Вот и напиши теперь что-нибудь лирическое Ну, полно! Совсем ты свою бабулю заболтал, а у бабули склероз. Поспи-ка ты лучшево сне быстрее выздоравливают, дорогуша! А я сейчас в аптеку сбегаю. В аптеку, пока не забыла, как лекарство называется
Именно в этот момент мне так не хотелось никуда отпускать бабушку Лёку, которой я доверил самое сокровенное, мою самую чуткую на свете бабулю, которая со своим опытом педагога и воспитателя детских душ так тонко оценила то, что со мной творилось, и тогда я жалобным тоном, каким иногда (очень редко!) выпрашивал у математички оценку, попросил:
Бабушка Лёка, расскажи мне, пожалуйста, как вы познакомились с дедушкой, как он за тобой ухаживал Ну расскажи, бабуль!
Уволь, mon enfant! Рассказывала уже, неоднократно рассказывала. Бабушка картинно зевнула, прикрывая ладонью рот. Впрочем, раз уж ты у нас метишь в кавалеры, давай-ка я расскажу тебе о своей первой любви, ну а послеза лекарством.
Я затаил дыхание: раз она вспомнила французский, значит, обязательно расскажет что-нибудь очень дорогое для нее, откроет мне тайну, которую, наверное, хранила много-много лет.
Voila. Ты, Тиллим, знаешь, что твоя бабушкаособа допотопная и старорежимная и поэтому успела пять лет отучиться в гимназии, тихо начала она. Ах, как это было давно и какое славное это было время! Жили по-другому, учили по-другому и учились тоже Я училась в женской классической гимназиидевочки тогда ведь воспитывались отдельно от мальчиков. Но мы, конечно, находили возможности для общения, да и нельзя сказать, что нас в детстве разделяли каменной стенойвсе было в рамках разумных приличий. За мной очень трогательно ухаживал один кадет. Он был нашим соседом, учился в Оренбурге, в корпусе, но часто приезжал домой в отпуск. Очень был бойкий и вместе с тем галантный казачонок. Помню, меня смешила его большая папаха, из-под которой всегда вызвался подвитой русый чубчик. У него были шаровары с лампасами и сапожки, которые всегда были начищены и блестели, как лаковые. И все-таки он казался мне настоящим военным, будущим есаулом, и я очень смело для своего отрочества отвечала на его озорные взгляды. Что уж скрывать: по-девичьи любовалась им. А он Вот ведь и имени его теперь не припомнюсклероз, внучек, склероз Да, он ходил передо мной этаким бравым офицериком, фертиком таким (да вы теперь и слова этого не знаете). И решился раз мой кадетикчто бы ты думал?
Что я мог думать по этому поводу, когда даже само слово «кадет» было для меня малопонятным? Я лишь ждал продолжения рассказа.
Так вот, мой кавалер вызвался на глазах барышень-гимназисток переплыть Миасс
И переплыл?! И без того больное горло перехватило от любопытства и нетерпения. Я закрыл глаза и представил себе нашу главную челябинскую реку, совсем не узкую, быстротекущую.
Разумеется, с достоинством кивнув, будто бы она сама совершила этот заплыв, ответствовала моя бабушка Лёка. И, известное дело, обратно вернулся героем. Он ведь имел понятие об офицерской и о казачьей чести Да-с, то были времена! Как-то потом сложилась судьба этого мальчика