Николай ОгневИсход Никпетожа
АБИТУРИЕНТ(ИЮНЬ-СЕНТЯБРЬ 1925 ГОДА)
12 июня.
Я только сейчас с вечеринки, которая была за городом у одного товарища, Михальского, и продолжалась два с половиной дня. Вечеринка была устроена по случаю окончания всеми нами второй ступени.
Все мы теперьабитуриенты и, конечно, не такие совсем люди, какими были в школе. Но мы все же еще и не вузовцы, не студенты.
Какие же мы такие? Это интересный вопрос и я постараюсь в нем разобраться. Тут прежде всего лезут в голову совершенно естественные практические вопросы современной жизни: кем быть, то-есть выбор факультета, и затем: как попасть в вуз?
В прежней жизни все это делалось просто. Отец или мать скажут:
Будь военным или, там, попом или белогвардейцем,и парень сейчас же слушается. А дочь тоже сейчас же становится торговкой или выходит замуж. Теперь все это приходится решать самому, а это очень трудно.
Что же касается того, как попасть в вуз, то здесь важно не только выдержать, но еще и путевку получить. У меня, кажется, дело обстоит благополучно в этом отношении по одной причине. А вот у другихкак-будто довольно нескладно.
Командировка по второй ступени из нашей школы приходится только на троих, да еще на двоих по отцовским профсоюзам. Комсомол выдвигает одногои все. Двадцать шесть человек как-будто остаются без путевок. По этому поводу у Михальского было много разговоров, но они пока что ни к чему не привели.
Во времена царизма, разумеется, дети рабочих и крестьян и вообще бедноты в вузы совсем не попадали, а попадали дети буржуа, поповщины и белогвардейцев. А если бывали какие-нибудь конкурсы, то тут тоже вопрос решался просто: кто больше даст. Таким образом, в высших школах учились только дети аристократии, плутократии, бюрократии и буржуакратии.
Во время вечеринки около меня недалеко все околачивался один парень, тоже из нашей группы,Виктор Шахов. Я сначала не обращал никакого внимания. Парень он совершенно неинтересный, если не считать того, что он стихи пишет. А так вообщебледный и вялый какой-то... Говорят, что это он такой, что вхлопался в Стаську Велепольскую. В футбол Шахов никогда не играл, но с ним иногда бывала такая странность, что он ни с того ни с сего врежется в самую середину игры и начинает своими длинными и нескладными ногами стараться попасть по мячу. Его отгоняют, толкают даже, но ему это даже как-будто бы лучше. В конце концов, когда игроки уже окончательно рассердятся и надают ему тумаков, он отойдет и опять нахохлится. Или ходит по залу во время перерыва, никто его не трогает,как вдруг набросится на кого-нибудь из ребят и начинает валить на землю. Повалити отойдет. Конечно, тот парень, кого он повалил,вскочит, подбежит сзади и отвесит ему красноармейский паек, а Шаховукак с гуся вода. Когда об этом говорили Зин-Палне, она обыкновенно смеялась и отвечала: «Это потому, что он поэт». Его так и звали в школе «Поэт без котлет». Почему без котлет,сказать трудно, но ведь в школе, если привяжут какую-нибудь кличку, то от нее отделаться трудно. Впрочем, в последние две группы никто Шахова никакими кличками уже не называл,наоборот, все относились к нему с уважением, и говорили, что он посылал в журнал стихи, и их там приняли и напечатали. Какие это были стихи, я не знаю. Кроме того (и это, пожалуй, самое главное, из-за чего к нему начали относиться с уважением), Шахов всегда выступал с докладами. Он был беспартийный, а вовсе не комсомолец, но, несмотря на это, всегда делал такие доклады, что все только ахали. Шахову в школе можно было поручить доклад по любому вопросу, и он никогда не подгаживал.
Так вот, этот самый Шахов все время за мной ходил и надоел мне до такой степени, что я не вытерпел и спросил его:
Чего тебе от меня, в конце концов, надо?
Ступай ты сам к чорту,отвечает Шахов.
Тут меня зачем-то отозвали девчата,кажется, кататься на лодке, и я об этом забыл.
Вечером, когда ложились спать (а спали мы в амбаре при даче у Михальского), слышу, кто-то спрашивает:
Шахов, а ты куда собираешься поступать?
Убирайся ты к чорту!
Да, ведь я по-товарищески спрашиваю.
Ну, и чорт с тобой!
Утром мы купались на пруду, вдруг Шахов нагишом подходит ко мне и говорит:
У меня есть к тебе просьба. Хочешьисполни, а неттак убирайся к чорту.
Знаешь что, Шахов,сказал я в ответ.Кончили мы оба с тобой среднюю школу и прочее,и странно, что ты никаких других слов не можешь найти в разговоре. Просьбу я твою, конечно, исполню...
А... идиот,буркнул Шахов себе под нос, бросился в пруд и поплыл.
Чего это он такой?спрашиваю я Володьку Шмерца, который тут же, рядом, болтался.
Не знаю наверное! Похоже, мучится тем, что не сможет в вуз поступить. А верней всего, из-за Стаськи Велепольской. Ты слышал, ведь она...
Знаешь что, Шмерц,перебил я его.Бил я тебя и не раз и не два, и если хочешь, чтобы я тебе причинил копф-шмерц...
Да нет, не хочу, не хочу,ответил Володька и спешно полез в воду. А копф-шмерц, это по-немецки значит: двинуть в морду, и так Володьке угрожали всегда, когда он начинал сплетничать.
Но Шахов все-таки очень странный. По-моему, он какой-то недоделанный.
14 июня.
Был я у Ваньки Петухова на фабрике. Оказывается у них теперь Никпетож работает кружководом по обществоведению.
Вот, небось,говорю я Ваньке,здорово вам с ним!
Здорово, да не больно,отвечает Ванька.
А что? Ведь, он хороший парень.
Парень-то он, может, и хороший... по вашему, по-второступенскому. А у нас... не совсем.
Да чем же?спрашиваю.
И даже обиделся чуть-чуть за Никпетожа. Но узнать не удалось, потому что Ваньку сейчас же оторвали. Ванька на фабрикесловно милиционер на перекрестке. Делает он сразу тысячу дел. Всюду его тянут, то-и-дело отрывают, так что говорить с ним совершенно нельзя (а мне как раз нужно). У него чортова партнагрузка. Как раз тогда, когда я с ним говорил, в фабком входит какой-то длинный парнинаи Ванька, перервав разговор, прямо на него:
Ты чего, Пашка, портками трясешь?
То-сь, как трясу?.. Я, стал-быть...
Стал-быть! Что сегодня вечером делаешь?
Я... вот такая вещь... Я вот, что тебе хотел сказать...
Ну? Что же? Ну? Да говори скорей, у меня время считанное,торопит Ванька и все время на часы смотрит.
А тот завел:
А вот слушь-ка... У меня есть одно дельце... так, секрет один... это, видишь, касаемо земли... разработка тут есть одна у меня...
Эк, хватил! Это весной надо, тогда и поговорим А сейчас мне даже и некогда. Ты вот что, Пашка: шлындаешь без дела, портками все трясешьотправлялся бы к староверцам, к сезонникам этим. Загни им про землю, про всякую, там, огородную овощь,они это любят, я знаю, я сам раньше староверцем был.
Ладно-ладно, сговоритесь там как-никак! Хряй.
Парнина ушел, а я спрашиваю Ваньку:
Однако ты командир. Какие это староверцы?
А, тут сезонники, в комсомол не идут, драться все лезут, сорганизовать надо... Тебе что, Зыкова?
Вошла девчина, сама маленькая, а кепка громадная, аккурат зонтик на двух ножках, покосилась на меня и говорит:
Я, Вань, опять насчет Герасимовой.
А что такое?
С Кульковым связалась. Сест она его. Ну, прямо до тла парней выедает. Бешенство матки у ней, по- моему. Посоветовал бы ты ей, что ли.
К доктору? Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. На кой чорт к доктору? Я сам раньше доктором был.
Да ведь ты говорил, Петухов, что ты раньше певчим был?
Певчим? Может, и певчим. Вот Коська знает, кем я раньше был. А? Да не слушай ты меня! Ты ведь знаешь, что я бузотер!
Ну, кабы все такие-то бузотеры были!криво как-то усмехнулась эта Зыкова.А как же с Герасимовой-то быть? Станешь ей что говорить, она сейчас же:«Очень вами тра-та-та»и хвост винтом. Грозилась я ей на ячейку вынести, а она:«Какой ге-пе-ужас!». Это и будем мы с ней разводы разводить!обозлилась Зыкова.Любой парень, как с ней свяжется, так от этого фабрика страдает, потому что у него производительность понижается до 75 процентов. Сволочь, шлепохвостка! «Очень вами тра-та- та!». Да вот сама по двору задом вертитвидишь?
Зыкова кивнула в окно.