К шести часам (разумеется, без обеденного перерыва) мы почти замкнули кольцо, подойдя к скотным дворам, откуда начинал в свое время Крис. До финиша, следовательно, оставалось лишь три точки, установленные на территории свинофермы. Мы сели рядышком на траве и выпили теплое от беготни и тряски молоко.
О своем феноменальном рекорде мы, как по уговору, молчали. Было приятно разговаривать о незначительных вещах и помалкивать о главном.
Ох и несет же от этой свинофермы! лопотал Левка. Молоко струилось по его жадному подбородку. И как тут девчата работают! Нет, окончу школу и пойду в институт мяса и молока, займусь проблемой машинного синтеза пищи.
Мы перелезли через загородку и пошли по территории искать точку. Запах был действительно первосортным: баллов семь-восемь, и это в полумиле от эпицентра.
Ага! радостно сказал Левка. Наши точки с наветренной стороны!
И вдруг лицо его изменилось: веснушчатый нос стал острым и желтым, глаза округлились.
Смотри, смотри! показал он пальцем назад.
Я оглянулся и помертвел.
Это было как в страшном сне: тренога одиноко торчавшего в стороне нивелира вдруг грустно покосилась и, дрыгнув в воздухе выдернувшейся ножкой, рухнула в навоз.
Я подбежал к нивелиру и поднял его с земли. Линзы, к счастью, почти не пострадали. Большая по-прежнему отсвечивала фиолетовым блеском, а в малой появилась лишь небольшая белая трещинка. Но зато уровень был в ужасном состоянии: по стеклянной трубке бегал уже не один, а два овальных пузырька. Свести их в один мне так и не удалось.
Вечером мы с Левкой сидели за столом и, склонившись над полевым журналом, подсчитывали результаты всех нивелирных ходов. Крис лежал на полу, деловито развинчивая нивелир, и время от времени бросал на нас любопытный взгляд. Катастрофа с прибором его нисколько не потрясла. Наше сообщение о том, что мы кинули все пятьдесят три точки, он тоже встретил не моргнув и глазом.
В сумасшедшем доме еще не то бывает, хладнокровно объявил он.
В принципе все это было довольно несложно. Мы прошли с нивелиром по замкнутому кольцу. Если, допустим, на первой половине пути мы шли все время под гору, то на второй обязательно должны были подниматься в гору, так как пришли на ту же точку, с которой начали. Значит, что?.. Значит, суммы всех плюсов и всех минусов должны сойтись, иначе получается не кольцо, а спираль. Так я понимал свою работу, и считать было весело и нетрудно: ведь это очень приятноделать то, что хорошо понимаешь.
Переписав все показания в чистый журнал, я приказал Левке подсчитать превышение с плюсом, а сам стал считать минуты, как это делал позавчера Крис. Я кончил первым. Получилось у меня минус 11673. Я встал, обошел стол и снисходительно заглянул через Левкино плечо.
Ну, что там у тебя? спросил я. Ошибка в две-три единицы не имеет большого значения. Участок большой, раскидаем.
Порядок! сказал Левка. У меня плюс сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна. А у тебя?
И он поднял на меня свои чистосердечные глаза.
Сколько, сколько? переспросил я хриплым шепотом.
Сорок одна сразу испугавшись, ответил Левка. Сейчас я проверю
Да, уж ты, пожалуйста, проверь, похолодев от ужаса, проговорил я. А то тут, понимаешь, небольшая, понимаешь ли, разница
Я покосился на Криса и сел. Крис отложил в сторону нивелир и стал с интересом прислушиваться.
Сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна со знаком минус, четко отрапортовал Левка.
Наступила тишина. Я бессмысленно листал журнал, как будто такая гигантская ошибка могла заваляться между страницами.
Крис легко, как гимнаст, поднялся. Потянулся всем своим тренированным телом, сел за стол.
Ну, а у тебя? деловито спросил он.
Я молча протянул ему журнал. Крис взглянул, нахмурился от напряжения, потом лицо его озарилось.
Что, мальчики? спросил он, глядя на нас по очереди, и широко улыбнулся. На секунду у меня появилась надежда, что он нашел ошибку в подсчетах и все можно исправить. Тридцать тысяч потеряли?
Мы подавленно молчали.
А допустимая разница сколько? неуверенно спросил я, но Крис даже не слышал моего вопроса.
Утратили тридцать тысяч! И Крис, захохотав, взбрыкнул в воздухе ногами и повалился вместе со стулом навзничь.
Мы с Левкой молча наблюдали, как он грохнулся на мешки спиной и перекатился через голову. Гибко вывернулся, как кошка, и с хохотом растянулся на мешках.
Роскошная ошибочка! оскалившись, смеялся Крис. Ему даже не приходило в голову, что видеть такое откровенное злорадство может быть противно. Он наслаждался своей победой, потягиваясь от удовольствия на постели, как огромное животное.
Постой, вполголоса сказал мне Левка. А может быть, так и надо?
Я махнул рукой и углубился в подсчеты.
О-хо-хо! смеялся Крис. Ну конечно, так и надо! Так и должно быть у таких пеногонов, как вы! Вы первыми в мире нашли клочок земли, где есть только понижение, а повышения никакого. Ну что ж, постройте здесь город, где все улицы идут под гору, а в горуни одна. Нет, тридцать тысячэто размах. Терять так уж терять, а то что тамкакие-то жалкие десятки или единицы!
Знаешь, Крис, простодушно сказал ему Левка, а ведь ты подлец.
Крис перестал смеяться.
Сыроежка ты блатная после этого, проговорил он равнодушно и отвернулся к стене.
Нашел! неожиданно крикнул я.
Левка радостно встрепенулся и подскочил ко мне:
Где? Покажи!
Крис не оборачивался.
Вот она! И, водя пальцем по строчкам, я показал Левке на ошибку.
Ну, этого мало разочарованно протянул Левка. Я думал, что по крайней мере тысяча
Крис долго молчал, наконец не выдержал, обернулся.
Сколько нашли? бесстрастным тоном спросил он.
А что это тебя так волнует? огрызнулся я.
И тут наступила такая тишина, что у меня зазвенело в ушах. Крис поднялся и сел на мешках, положив на колени нивелир. Глаза у него были необыкновенно светлы. Это был взгляд пирата, настоящего пирата. На меня еще в жизни так не смотрели: только с экрана кино.
Вот что, ребята, тихо сказал Крис. Делать вам здесь больше нечего. Собирайте потихоньку свои вещичкии к завтрашнему вечеру чтоб духу вашего здесь не было Указания ясны?
Мы молчали. Я положил на стол бесполезный теперь журнал и посмотрел на Левку. Он был бледен как полотно. Потом я взглянул на Крисакапитан был непривычно серьезен.
Вот так, продолжал Крис. Я вижу, вы очень хотите чистенькими уехать. Пожалуйста, я вам мешать не буду. Прибор разбилина себя возьму, и не потому, что добрый, а потому, что действительно виноват: доверять его вам не следовало. Я не подошел вам в капитаны, а вы меня как матросы не устраиваете. Давайте и расстанемся по-человечески, без лишних сцен. Об одном вас прошу: не дожидайтесь, пока я сам заговорю с Петровичем. Лично мне это будет неприятно, хотя самодеятельность ваша успела мне порядком надоесть. Вопросы будут?
Вопросов не было. Мы с Левкой сидели и растерянно озирались, маленькие, ушастые, нашкодившие щенки. Тяжелое молчание длилось, наверное, не больше минуты. Но мне показалось, что прошел час. Крис с интересом нас рассматривал.
Значит, гонишь нас? медленно спросил я.
Значит, гоню, твердо ответил Крис. Он снова лег и отвернулся от нас, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
А мы с Левкой сидели за столом и смотрели друг на друга. Меня трясло от сознания полной своей беспомощности: хотелось вскочить, закричать что-нибудь страшное, сорвать со стены свой новый костюм и топтать, топтать его ногами. Но это было бы в равной мере нелепо, как и то, что мы делали: подавленно, пристыженно молчали. Левка встал, заходил по комнате, старательно обходя вытянутые ноги Криса, я бесцельно следил за ним, думая лишь об одном: только бы он не споткнулся, только бы он не споткнулся Стосвечовая лампа низко качалась над столом. В комнате было темновато и уютно. А на полу у дверей лежал не Крис, нет, лежал какой-то незнакомый страшный человек.
Теперь-то я понял, как ошибался, когда думал, что Крис не может ударить. Он мог ударить, еще как мог, и не делал это лишь потому, что до сих пор это было нерентабельно.