Только теперь мы немного пришли в себя, вспомнили, что надо собрать и успокоить разбежавшееся стадо. Взглянули мы на стадо и оторопь нас взяла. Трупы зарезанных животных валяются в несчетном количестве: одни животные еще борются со смертью, блеют и пытаются подняться, другие бегут с распоротыми брюшинами, третьи хрипят, залитые кровью. Господи, ужасно и больно смотреть на них!
Когда приблизились их хозяйки, вся окрестность огласилась жуткими рыданиями и проклятиями. Мы с Арандолом невольно отступили поближе к своим бычкам.
Погоня за волками вскоре вернулась ни с чем.
Мы горевали вместе со всеми и пытались оправдаться, что сильно боролись, но звери на нас не обращали никакого внимания.
В суматохе нам удалось незаметно спрятаться в кусты. Добивали и свежевали овец до самого вечера. Их оказалось не менее сорока, да еще подранков штук до тридцати. А несколько козлят погибли, как говорили, просто от страха.
До чего же пораспустили мы своих пастухов безнаказанностью! Несколько юрт совсем без пищи оставили, как говорят детишек с перерезанным горлом оставили переговаривались между собой мужчины, свежуя овец.
В любом аале, возьми, совсем маленькие дети спокон веку овец пасут, и почему-то у них все благополучно бывает, ни овцы, ни ягнята не теряются, и не слышно, чтоб вот так средь белого дня звери нападали бы на стадо при пастухах, пусть даже совсем маленьких!
Трудно поверить, что так осмелели хищники ведь это не голодное зимнее время
А ты так и поверил, что они неотступно при стаде были оба и не запускали своих глаз куда не следует? И сомневаться не приходится забавлялись чем-нибудь! Пакостники!.. Вот и нагрянула беда. Другие маленькие пастухи постоянно на возвышенности сидят, а стадо ниже пасется. Они все вокруг видят, шумят, кричат или песни поют. Поэтому и не осмеливаются четвероногие разбойники нападать на их стада!..
Палками не угощали мы своих пастушков вот в чем причина! По-моему, их следует привязать на веревку да перекинуть через толстый сук, а после хорошенько угостить прутьями, чтоб те переломались, как солома, об их спины
Крики, плач, проклятья и угрозы щедро сыпались со всех сторон, а мы, затаясь в кустах, даже друг с другом не осмеливались словом перемолвиться.
Все, как один, и взрослые и дети, ругали и проклинали нас, только бабушка пыталась смягчить нашу вину. Она говорила:
Ну, не хватит ли вам? Что это все сегодня вдруг так много разума набрались? Разом все на двух несчастных мальчишек напали. Будто все забыли старое поверье наших скотоводов, что звери теперь лежат и радуются: «Ругайте, ругайте да бейте покрепче своих ротозеев пастухов, чтоб у них ноги охромели, чтоб глаза от побоев ослепли, чтоб уши их перестали слышать. Все это за то, что нас, бедных волков, они долго заставляли голодать! А еще лучше будет, если они совсем откажутся пасти после вашей ругани». Ведь в старину пастухов не ругали, если случались такие беды!
Отец Арандола не проронил ни звука, даже когда к нему подошла тетка, мачеха Арандола, и начала скороговоркой ему выговаривать. Когда же тетка стала причитать громче, дядя крикнул:
Да замолчите! Я не стану волчьих объедков собирать! Пусть воронье и сороки ими насытятся! Лучше уж я сварю хотьпак и выпью араки. Не лезьте ко мне больше с этим, если хотите от меня доброго!
Арандол тихо сказал:
Если нам суждено умирать, так пусть хоть наши уши будут спокойны! Убежим, как наступят сумерки.
Я давно решил так! ответил я, обрадованный, что наши мысли совпали.
Мы подобрали лепешку сухого кизяка, сделали в серединке отверстие, незаметно утащили из костра уголек, положили его в кизяк и укрылись в соседнем лесу. Главным огнем мы обеспечены. Потом стали обсуждать, куда податься. Решили, что здесь, в Амыраке, оставаться нам никак нельзя, лучше подняться вверх к зимовью, в узкое ущелье. Наступила ночь, холодный ветер смелее стал ворошить опавшие листья, заставляя настораживать уши нет ли погони? Путь наш лежал в горы. Мы спешили, но не забывали об осторожности все время останавливались, прислушивались. А когда взбирались на возвышенность, всматривались в ночь, полную своих отличных от дня очертаний и звуков
Прошло двое суток. Днем мы не разжигали костра, опасаясь, что могут заметить наш дым. Ночь проводили в старых кошарах. Наступили уже третьи сутки нашей голодовки. Арандол предложил:
Давай сегодня ночью спустимся к аалам, незаметно проберемся к бабушке в юрту и выспросим, что там о нас говорят. А главное, ведь там всюду полно сейчас еды. Мы можем совсем незаметно взять себе сколько угодно мяса и убежать снова сюда.
Но я возразил:
Насчет мяса ты прав, Арандол, его мы возьмем, оно развешано прямо на деревьях. А вот разговаривать с нашей бабушкой, по-моему, никак нельзя. Там, наверное, так и думают, что если мы появимся в аале, то непременно раньше всех пойдем к бабушке.
За полночь мы подошли к нашему аалу. Аал спал. Ночную тишину разбудил лай собак, но, когда мы спустились ближе, собаки узнали нас и смолкли.
Мы сняли с одного сучка переднюю лопатку вместе с ребром, да с соседнего дерева четверть тушки барана. Ноша для двоих достаточная. Потом, как заправские воры, таясь, поспешили покинуть родной аал и удалиться в безлюдную глушь.
Утром мы развели костер на вершине горы у выступа скалы. На углях поджарили большие куски шашлыка, крепко наелись и тут же заснули, забыв о всякой осторожности. Проснулись только на следующее утро. После еды принялись за устройство шалаша, этой работы нам хватило ненадолго, но играть что-то совсем не хотелось, занять себя было нечем. Мы сели на выступ скалы и стали всматриваться в ту сторону, где расположен наш аал. Молчали. Радость не возвращалась, и песни любимые не приходили на ум. Мы чувствовали себя несчастными и никому на свете не нужными существами. Хотелось заплакать, но мы старались не показать друг другу слез. Смотрели вниз в ущелье, где еле заметным ручейком вилась дорога в Амырак. А на западе медный таз солнца уже катится навстречу зубастой скале, и снова наступала ночь. «А что будем делать завтра?» думал каждый из нас
Вдруг послышался человеческий голос. Он доносился снизу и был полон тоски, словно плакал кто-то по умершему. Мы замерли, вслушиваясь в этот плач. И вот на повороте дороги мы увидели отца Арандола. Он, наверное выпивши, плакал и звал сына:
сыно-ок, Аранд-о-о-ол, где ты?..
Мы, не сговариваясь, спрыгнули со скалы и, словно листья в бурю, бросились с криком и плачем вниз.
ВЕДЬМА ПРОГЛОТИЛА ЛУНУ
Как-то вечером уже был разгар листопада я вместе с ребятишками аала гонялся за телятами и козлятами, чтобы отлучить их от маток и привязать на прикол. Совсем уже стемнело и на небо выплыла полная луна, когда мы с двоюродным братишкой, у родителей которого я жил теперь бесплатным батраком, возвратились в юрту. В юрте было темно, на треноге очага что-то кипело. «Может, мясо варят?» подумал я, но тут услышал голос тетки:
Тащи дров! Подложи под чашу, пусть доварится вам кулеш. Похлебаете да спать!
Сегодня я был особенно голоден и утомлен весь день пас овец, а вечером очень долго гонялся за телятами. В ожидании кулеша я присел у входа и задремал. Разбудил меня крик двоюродного братишки:
Ой, оммани! Страх-то какой! Вставай-ка!
Я услышал, как прошлепали к выходу его стоптанные маймаки (сапожки с загнутыми носками), и открыл глаза. В юрте никого не было, на очаге, булькая, кипел кулеш. Неподалеку от входа в юрту разговаривали взрослые; я высунулся и услышал, как дядя приказал:
Тащи нашу кремневку с пистонами. Она вообще-то плохо стреляет пусть шумнет. Я порох на полку насыпал.
«О ужас! Наверное, волки в аал прибежали!» подумал я и выскочил из юрты.
Недалеко от входа собрались все жители нашего аала, разговаривали торопливо, странно-приглушенными голосами, дети плакали.
Ужасное страшилище! Ой, да еще чернее становится.
Это кровь течет
Ой, лучше молчите, нельзя этого говорить. О, оммани!
Дяде принесли кремневку, он сказал, чтобы детей увели в юрту, а то напугаются. Я дернул за рукав братишку и спросил, что же случилось. Он ничего мне не ответил, продолжал, дрожа, глядеть на небо.