Мне это не нужно, умоляюще шепчу.
Иди, говорю. Это поможет выбраться из стресса. Дурочка! последнее девушка бросает так резко, что я послушно ступаю дальше: шаг, и еще один. Словно по горящим углям.
Теперь меня мучает любопытство. Кто он? Почему он? Почему я? Каждый метр, как приближение к пропасти: волнительно и страшно. Будто, если я подойду слишком близко, назад дороги уже не будет.
Первое что вижуего ресницы. Длинные, но местами оборванные, опаленные. Густые брови, тоже пострадавшие и свалянные. От гематом щеки и скулы обвисшие и красно-синего цвета. Смолистые волосы венчиками торчат из-под бинтов на лбу, они длинные, часть лежит на подушке, другая касается рельефного плеча, тоже иссеченного порезами и приукрашенного ранами и синяками.
Руки мужчины лежат вдоль тела. Бегу взглядом от его шеи до сгиба локтя, перескакиваю трубку капельницы, устремляюсь к предплечью, кисти и пальцам: крупные кости, выраженные вены, на безымянномкольцо. Смотрю на свою рукутоже кольцо. И как я не заметила сразу? Не могу вспомнить, было ли оно вчера.
Осторожно касаюсь золотистого металла на правой руке и от беспомощности выдыхаю горячий воздух, скопившийся в легких. Меня трясет, как контуженную. Под кольцомбелая полоска незагоревшей кожи. Не может быть! Это игры памяти? Пытаюсь снять «оковы», но сбитая припухшая косточка не пускает.
Склоняюсь над мужчиной и внимательно осматриваю его кисть. Прикладываю рядом свою. Кольца похожи, цвет и стиль совпадают. Но это еще ничего не доказывает!
Оборачиваюсь. Марина ждет у выхода, строго глядит на меня и кивает на больного.
Давай! Ну?!
Не понимаю, что она хочет. Мое лицо перекашивает от непринятия настоящего, от этого больно тянет порез на щеке. И, впервые за утро, простреливает под грудью.
Поцелуй его, подсказывает медсестра.
Я непроизвольно прыскаю смешком. Еще чего! Но застываю взглядом на губах Марка, изрезанных и вспухших. Сейчас трудно сказать какой они формы, цвета, но, у меня возникает нелепое ощущение неги и желания коснуться их. Вот это уже слишком!
Случайно задеваю его руку: прохладную и гладкую. Прикладываю уже смелее свою ладонь так, чтобы сравнить кольца. От неудобной позы стреляет в ребрах. Перевожу дыхание и приседаю рядом. Вцепляюсь в его пальцы грубее и, словно в лупу, разглядываю оба украшения. Сквозь кожу чувствую его тепло, и меня бросает в дрожь.
На кольцах очень мелко выбиты буквы, слишком крошечные, чтобы прочитать. Холодеет сердце. Я обманута своим же сознанием. Значит, правда, все-таки? Или нет?
Рука Марка чуть вздрагивает и тут же сжимается. Мужчина хрипит, губы приоткрываются, и он что-то говорит, но я не могу разобрать и слова.
Резко отпускаю его и отступаю.
Пора, вдруг оживляется Марина. Слышу за спиной скрип двери.
Аппарат тикает и тикает: действует на нервы. Кажется, пиканье участилось. Рука Марка собирается в кулак, и трубки от капельницы натягиваются.
Е у ои
Долетает мычание.
Марина вытягивает меня из палаты.
Я иду покорно и стараюсь дышать не часто, чтобы не упасть от головокружения. Тошнота уже привычно поднимается по пищеводу, и я едва переставляю ноги.
В каморке позволяю себе прилепиться к стене и съехать на пол, не обращая внимание на боль под грудью. Марина тщетно пытается поднять и потащить меня на кровать. Я не кричу: просто смотрю на кроваво-красный настил и понимаю, что все теперь не так, как раньше. Все чуждое и ненастоящее.
Кто я? Вика.
Ты уверена?
Внезапно в палату заходит Бенедикт Егорович.
Ну, что? Готова к осмотру? О, а что это мы разлеглись? Мариночка, давай, неси капельницу.
Приподнимаю голову, и умоляюще смотрю на девушку. Она всем видом показывает: «Я же говорила».
Не нужно. Просто голова закружилась, оправдываюсь я хриплым голосом и осторожно встаю. Шатает. Медсестра помогает добраться до кровати, затем быстро уходит. Уже у двери замечаю ее улыбку и подмигивание. Благодарно киваю.
Как спалось? доктор Бенедикт подтягивает стул и усаживается. Неприятный скрип режет по ушам. Что за старье? возмущается он, а я, пользуясь его промедлением, думаю, как правильно ответить.
Без сновидений.
Хм, неплохо для начала. Есть новость.
Меня коробит от его слов, но я стараюсь это скрыть.
А когда меня выпишут? решаю перевести тему.
Погоди ты, отрезает доктор и прикусывает шариковую ручку. Она уже прилично изжеванная, видимо, у доктора застарелая привычка, а мама, наверняка, говорила, что так делать некрасиво. Хочется истерически засмеяться, но я сдерживаюсь.
Рассматриваю Бенедикта Егоровича, пока он молчит и думает. Сегодня вид получше: на его лице совсем нет красных пятен, и от мужчины пахнет свежестью.
Вика, твой муж пришел в себя. Хочешь увидеться с ним?
Чувствую, как по спине ползет холодная рептилия страха. Это все игры памяти. Я должна вспомнить, ведь не бывает таких совпадений.
Автоматом киваю, потому что не знаю, что сказать.
Марктвой муж. Помнишь?
Хочу замотать головой «нет», но снова киваю. Я не хочу в «дурку», не хочу, чтобы в моей душе ковырялись и, что еще хуже, пичкали меня антидепрессантами и подобной гадостью. Я хочу выбраться из больницы, а потом уже разбираться, где, кто и что напутал.
Бенедикт Егорович удовлетворенно выдыхает.
Несколько минут он прощупывает мои ребра, слушает стетоскопом. Когда опускается к груди, подозрительно стреляет змеиным взглядом. Только сейчас подмечаю какие у него золотистые и узкие глаза. Густые брови сходятся на переносице.
Точно все в порядке, Вика?
Сжимаю губы, криво улыбаясь. Короткое «да».
Отлично! Вот сейчас и убедимся, он набрасывает стетоскоп на шею, встает и зовет за собой.
Снова странный холод забирается под футболку и неприятно щекочет щупальцами душу.
Глава 2. На краю иллюзии
Один, два, три шага, а дальше все смазывается, словно я задела банку с краской и испортила холст с многолетней работой. Сердце стучит вне ритма, пульс врывается в висок и бьет до одурения, до тошноты.
Бенедикт Егорович ведет меня к мужу. А мне кажется, что я иду на расстрел.
Что я должна сказать? Как себя вести? Скажу, что не помню: и меня будут мучить анализами и лекарствами, притворитьсятоже не выходзаметят.
В коридоре сталкиваюсь взглядом с Мариной. Ее лицо усеяно конопушками, что сейчас при свете дня, почти как крошки корицы на белом хлебе. Она улыбается и подмигивает, что-то показывает рукой. Идем дальше. Я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть получше. Девушка прикладывает палец к губам: «Молчи».
Попадаю в полумрак. Пока глаза привыкают мне хватает времени, чтобы выровнять дыхание.
Вика, проходи, доктор тянет меня за руку. Его пальцы шероховатые и холодные, отчего меня бросает в дрожь. Осторожно отстраняюсь.
Иду одеревеневшими ногами. Спотыкаюсь на ровном месте и чуть не растягиваюсь по полу. Зуев успевает подхватить. Я благодарно улыбаюсь, а затем поворачиваю голову
И, кажется, время заклинивает, словно встала заржавевшая шестеренка в часах.
Застываю, глядя на Марка, и он неотрывно смотрит на меня. Во взгляде ловлю нежность и радость. Редкие, оборванные ресницы трепещут, словно крылья колибри.
В уголках его глаз собираются слезы. Они катятся по щекам, падают на шею и исчезают под воротником. Я тоже плачу. Не знаю почему.
Его лоб размотали. Лицо напоминает расплющенный пирожок: швы, царапины, да и отечность такая, что едва просматриваются черты лица. А вот глаза Нет, я не узнала. Они такие глубокие кажется, что глянул раз и захлебнулся. Такие глаза я бы запомнила навсегда. Если там, в закромах памяти, когда-то что-то и былосейчас оно, словно нарочно, сводило с ума безмолвием.
Марк тянет руку.
Подхожу и касаюсь его теплых разбитых пальцев. Мне жалко его: по-человечески жалко. Но я не чувствую привязанности или чувств, даже симпатии. Я его не знаю.
Это жестоко. Хочу вырвать пальцы и убежать, но он сжимает руку так сильно, что я невольно присаживаюсь рядом.
На вид Марк взрослый: лет тридцать пять, тридцать восемь. У него широкие скулы и крупная шея. Опускаю взгляд ниже: по силуэту под одеялом вижу внушительную грудную клетку. Снова скольжу взглядом по его руке: бицепс, трицепс, что там ещенастоящий качок. Таких не берут в балет. Щупаю его пальцы. Они словно из металла: цепкие и жилистые.