Нетерпеливо стягиваю с него пиджак, расстегиваю рубашку. Срочно прикоснуться к нему, почувствовать под пальцами загорелую, поросшую жесткими волосами кожу. Мне нужно больше его. Всего!
Слишком сильно дергаю ткань рубашки, и несколько пуговиц катятся по начищенному до блеска кафелю.
Ты такая жадная, детка, смеется Рон. Я ведь никуда не убегу, у нас полно свободного времени.
Я почти не слышу его слов. Веду себя так, будто в запасе у нас только эта минута есть сейчас, чтобы насладиться близостью так, что никакие машины для очистки памяти не отнимут у меня этот счастливый миг.
Он ставит меня на ноги, отстраняется, чтобы расстегнуть брюки. Я почти падаю, лишённая его поддержки. С замиранием наблюдаю, как обнажается его прекрасное загорелое тело. Мощные мускулы перекатываются под кожей от каждого движения. Прижавшись разгоряченной спиной к прохладной сене, смотрю, как Рон расстегивает молнию на штанах, выпуская наружу внушительную длину. При виде его члена у меня перехватывает дыхание. Словно почувствовав мой зовущий взгляд, он качнулся вверх вниз, и у меня непроизвольно сокращаются женские мышцы. Я должна почувствовать его внутри себя, немедленно!
Тебе тоже не терпится? спрашивает Рон игриво.
Я лишь киваю в ответ и облизываю внезапно пересохшие губы.
От этого моего движения Рон, зарычав, точно голодный зверь, шагает вперед, сокращая дистанцию между нами. Тянусь к его бедрам с жадностью и страстью. Но Рон внезапно обхватывает меня за талию. И разворачивает спиной к себе. Я прогибаюсь, точно кошка. Опираюсь ладонями о стену, жду резкого и немного грубого проникновения.
Его член касается моего входа. Замирает.
Ну же! не выдерживаю я. Не дразни меня, достаточно!
Он скользит внутрь меня и снова замирает, давая привыкнуть. Я не могу дышать ровно, а сердце колотится в груди как сумасшедшее. Не могу думать ни о чем, кроме того, что наши тела соединились.
Рон выходит из меня и медленно возвращается обратно. Так мучительно медленно. Я нетерпеливо кручу бедрами, подгоняя и подбадривая. Приказывая продолжить.
Моя девочка, с глухим стоном произносит он.
Двигается все быстрее, проникает глубже. Подаюсь бедрами в такт, помогая и распаляясь еще сильнее. Лицо мое горит, но еще ярче пылает то место, где Рон проникает в меня. Вот-вот для меня зажжется собственная яркая звезда. Ее свет ослепляет и исцеляет. Меня. Его. Вместе мы так сильны, что, кажется, непобедимы.
Каждый сантиметр моего тела горит и сжимается, и я полностью теряю над собой контроль. Бурный оргазм накрывает с головой, как молния, пронзает тело насквозь. Почувствовав это, Рон двигается быстрее и жестче, растягивая мое и свое удовольствие. Пока, наконец, сам не достигает пика удовольствия.
Боже, малышка, как же я тебя люблю хрипло произносит он, гладя мою спину. Прости, что заставил тебя делать это здесь, в не слишком удобной и подходящей обстановке. Я просто не мог ждать дольше.
Ничего, переживу, отзываюсь с блаженной, немного дурацкой улыбкой на губах. У нас осталось не так много ночей, ты помнишь?
Все твои ночи принадлежат мне! с полнейшей уверенностью отзывается Рон. Я не отпущу тебя. Ты моя навсегда!
Глава 5
Он соврал. И избавился от меня, когда наигрался. Мерзкий ублюдок!
Это первая мысль, которая приходит после пробуждения. Сейчас мои сны приобрели еще большую реальность. И в каждом я вижу подсказку, тайный шифр к своей прошлой жизни.
Сажусь на постели и тру лицо, прогоняя последнюю сонливость.
Итак, что мы имеем? По какому-то долбаному стечению обстоятельств я оказалась в борделе, будучи при этом неискушенной девственницей. И Рон Купринг стал первым клиентом. Кажется, единственным.
Он не просто оплатил мои услуги, но купил полностью, со всеми потрохами и всеми вытекающими последствиями. Водил меня на приемы, развлекал, не забывая обещать золотые горы.
Но я не помню, чтобы верила ему. Вернее, не верила от слова совсем. Но отчего-то оставалась с Роном и покорялась ему. Хотя, даже по рассказу сто шестой, я никогда не была покорной. Нечто иное заставляло меня оставаться с Купрингом, и я обязана выяснить что. Что-то дорогое осталось у меня в запретном городе. Кто-то или что-то, о чем меня заставили забыть.
После завтрака направляюсь на отработку, хотя в архиве больше нет ничего интересного для меня. А то, что есть, скрыто семью паролями.
Проходя по главному коридору, с ненавистью взираю на огромную фотографию в рамке. На ней Говард Купринг собственной персоной. Он удивительно похож на своего потомка. Вернее, это Рон ужасно похож на него. Практически копия, только более строгая, жесткая. На фото Говард улыбается, а глаза его светятся счастьем. Возможно, он еще не знает, к каким ужасающим последствиям привело его изобретение. А может быть, дело в том, что рядом с ним на фото его любимая жена Луиза. Они всегда вместе, даже на снимках.
Ненавижу шепчу сквозь плотно стиснутые зубы.
С удовольствием плюнула бы в портрет человека, изменившего жизнь потомков, обрекшего меня и сотни других на вечную изоляцию. Но нельзя. За нами постоянно следят, и Говарду Купрингу положено выказывать почет и уважение. На него чуть ли не молятся, но я не разделяю этих верований. Не признаю, что мне просто повезло. Нет в жизни случайных последствий, да и я вовсе не побочный эффект.
Как бы нам ни затыкали рты, все знают: нас, отверженных, становится все больше. Ширятся территории, где происходит захоронение отработанного ядерного топлива. И стена, что отгораживает запретный город от остального мира, расширяется с каждым годом. Ее переносят понемногу, на несколько сантиметров, с помощью передовых технологий. Почти незаметно для человеческого глаза, но запретный город, словно моровая язва, разрастается. Понемногу, но неуклонно поедает другой, чистый от всяческой скверны мир.
Еще раз смотрю на портрет и все отчетливее понимаю: не ненавижузавидую. Жгучей, просто-таки черной завистью. Эти люди, Говард и Луиза, видели другой мир. Они жили другой жизнью, верили в светлое будущее. Они могли все изменить, но не сделали этого.
«До тебя, Говард, мне как до звезды, произношу мысленно. Но до праправнука твоего я доберусь. Непременно».
Добраться до Энтони удается только вечером следующего дня. После ужина его отправили на обход спален. Вместе с ним отправили врачиху Эльзустарую и глухую как пробка. Можно сказать, мне жутко повезло.
Притворяюсь, будто помогаю перестилать постель. Хотя, как по мне, одна белая простынь не отличается от другой, к чему менять их каждый день? Нас тут в такой чистоте содержат, будто это поможет обелить нас в глазах общества. Но это вряд ли получится. Да и разве можно винить нас в том, какие мы есть? Скорее, мы сами жертвы.
Правда, до этого никому нет дела. То, что вычеркнуто из памяти, не доставляет неудобства и не приносит раскаяния.
Пс Энтони! окликиваю парня, разговор есть.
Он недобро косится на Эльзу, придвигается плотнее, чтобы старая чертовка не прочла разговор по нашим губам.
Тофько быфтро, произносит он, жутко картавя. Чаво надо?
Свободы, бормочу я. У меня есть таблетки. Много.
Он хмурится и смотрит на меня так, словно увидал призрака. Его белесые кустистые брови ползут на покатый лоб.
Футиш? переспрашивает Энтони, щербато лыбясь.
Я не сразу поняла, о чем он. Послышалось: кукишь. В принципе, подобной реакции я и ожидала.
Футка такая? снова спрашивает Энтони, немного посерьезней.
Не-а, догоняю наконец, о чем он. Я серьезна как никогда. Мне нужно выйти из «Лазурита», чем быстрее, тем лучше.
Пока пронырливые докторишки не поняли, что память моя стерта не полностью. Прознаютлишат последних крох прошлого, так тщательно собираемых мной по отрывкам из снов и внутренним ощущениям.
Энтони чешет затылок, на его простоватом лице отображается работа мысли. Лоб его морщится, становясь похожим на причудливые рисунки на прибрежном песке, оставленном волнами.
Стоп! Какие, к дьяволу волны?!
В запретном городе нет водоемов, тут вообще с водой туго. Где же я видела волны и песчаный пляжту картинку, что так не вовремя подбросило воображение?
Рон Купрингразумеется, он показал мне это сокровище. Показал, а потом стер начисто воспоминание о нем!