Я провела некоторое время в интернете, пролистывая страницы, посвященные пропавшим детям. Я искала упоминание об убитой в семидесятые годы молодой матери, но список оказался слишком длинным. Я решила сузить круг поиска, но все равно мне предстояло изучить список из десяти тысяч пунктов. Я сидела, словно замороженная. Я думала о своем идиллическом детстве, о том, как я всегда ощущала, что меня любят, что обо мне заботятся. Я помню, что я боялась только плохих оценок и этого дурацкого каната, по которому мне предстояло лезть в гимнастическом зале на уроках физкультуры.
Я просматривала статьи, архивы и подшивки старых газет. На веб-сайтах мне постоянно попадались фотографии пропавших детей. Некоторые снимки были пятилетней, а то и десятилетней давности, и спустя столько лет уже невозможно представить, как выглядят эти дети сейчас. Все эти статьи заставили меня осознать, что мир, в котором мы живем, переполнен болью и насилием. Я вспомнила, что есть люди, которые отвергнуты обществом, и нам уже не найти дороги к их сердцам. Я не обнаружила ничего, что намекало бы на содержание той статьи, заголовок которой мне прислали. Не удалось мне найти и фотографии, которые хотя бы немного напоминали те, что лежали на моем столе. Но я должна признать, что не очень-то и старалась, как выразилась бы моя мама, потому что, как вы помните, я не стремилась отыскать правду любой ценой.
На моем столе стояла фотография, где были изображены я и мой брат. Я взяла ее, и воспоминания нахлынули на меня. Мы с Эйсом в парке. Я сижу на качелях, а брат стоит позади меняего подбородок покоится как раз на моей макушке. Мы улыбаемся в камеру, а вокруг нас кружатся в неистовом танце разноцветные листья: красные, золотые, желтые и почти совсем зеленые. Я хорошо помню, что в тот день дул сильный ветер. Тонкий локон отделился от моей прически, и ветром его задуло прямо под нос брату, так что на фотографии казалось, будто у Эйса есть красивые аккуратные усики. Мы были маленькими, беззаботными и счастливыми, и таких дней было очень много. Но затем обстоятельства сложились так, что Эйс стал все больше отдаляться от нас. После его ухода огромное количество вечеринок, прогулок, семейных встреч и отпускных дней проходило без него
Моя мама очень любит рассказывать обо мне и брате одну и ту же историю. Вернее, она любила ее рассказывать, когда имя Эйса еще не было в нашей семье под запретом. Мы были совсем маленькими тогда: мне исполнилось четыре, а Эйсу семь лет. Я помню, как желтый свет струился утром сквозь жалюзи в моей комнате, и я проснулась с мыслью о том, что сегодня суббота, а это означало, что Эйсу не надо идти в школу и мы проведем весь день на полу у телевизора. Мы будем вместе смотреть мультфильмы. День выдался прохладным, потому что стояла осень. Я коснулась пола босыми ногами и почувствовала, какой он холодный. Я прошла на половину Эйса, забралась на его кровать и легла рядом с ним, а затем очень осторожно приоткрыла ему один глаз. Конечно, он уже не спал, а только притворялся спящим. После обычного ворчания и жалоб Эйс все же встал и пошел за мной вниз по лестнице.
Обычно мы начинали субботнее утро с поедания огромных порций орешков в шоколаде. Родители должны были оставаться в кровати еще минимум час, поэтому кухня находилась полностью в нашем распоряжении. Никто не говорил нам, как сесть перед телевизором и когда его выключить. В этот момент целый мир принадлежал только нам: Эйс и я сами решали, что нам делать. Мы прыгали по мебели, устраивали шоколадные оргии и щекотали друг друга, смеясь до колик в животе.
Не знаю, по какой причине, но в этот раз мы решили, что на завтрак у нас будет печенье. Эйс нашел в кладовой «Ореос». Прихватив пачку печенья и два стакана молока, мы отправились на свой обычный субботний постк телевизору.
Наверное, мы уже уничтожили половину пакета, когда сзади услышали мамин голос:
Эйс, Ридли, что это вы делаете?
Мы застыли с набитыми ртами, испачканными шоколадом, сжимая в руках по нескольку печений.
Немедленно отдайте мне печенье! потребовала мама.
Я покорно протянула маме печенье и начала плакать. Мой брат поступил совершенно иначе: он запустил руку в пакет и с остервенением стал запихивать себе в рот как можно больше печенья, пока мама не приблизилась к нам вплотную.
Моя мама всегда пересказывала эту историю с недоуменным восхищением: как двое детей, воспитанных в одной и той же семье, в одних и тех же условиях, могли так по-разному себя вести? Я помню, что расплакалась, но не потому, что я хотела печенья (честно говоря, мне уже было плохо от того количества, которое мы с братом уничтожили), а именно из-за появления мамы, которая нарушила волшебство этого утра.
Я помню и то, как Эйс (но эти воспоминания немного подернуты дымкой времени) с пакетом в руках бросился наверх, а мать помчалась за ним. Они спорили, а потом Эйс заперся у себя в комнате, и мама колотила руками в дверь, как безумная.
Ради всего святого, Грейс, пытался успокоить ее отец, прекрати так переживать. Речь ведь идет всего лишь о печенье. Не забывай об этом.
Но речь-то как раз шла не о печенье, а о возможности контролировать ситуацию. Матери хотелось ощущать власть над нами, и я охотно подчинялась, а вот Эйс не поддавался укрощению. Он постоянно восставал. Мы росли разными, мы по-разному воспринимали окружающих. Я помню, что рыдала потом на руках у отца, а Эйс стоически выдерживал леденящее душу молчание матери, которая в это время просто тяжело переживала менопаузу.
Но ей со временем удалось перевести этот случай в разряд застольных анекдотов. Она хотела показать, какими смешными бывают дети, как неожиданно и по-разному реагируют на все происходящее. У меня каждый раз все сжималось внутри, когда мать таким образом преподносила то происшествие. Я думала о том, что тот случай, безусловно, травмировал психику моего брата, и к тому же я не знала, какой представляюсь матери я. Она стыдилась того, что я так легко сдалась? Она помимо своей воли вынуждена была признать, что смелость Эйса ее поразила и восхитила. Что она хотела выразить своим рассказом? Что я не умею постоять за себя, а Эйс на это способен? Что я проявила слабость там, где Эйс выказал храбрость? Не знаю. Но так или иначе, а вскоре мать совсем перестала говорить о нем. Как странно иногда поступает с нами память: все воспринимают какое-то яркое событие по-своему, обращая внимание на совершенно разные оттенки.
Я сидела, держа в руках фотографию, и передо мной проплывала целая череда событий. Мне казалось, что мои воспоминания подобны марширующим солдатам. Я не могла понять, как теперь, в свете последних событий, мне воспринимать прошлое.
Я снова подумала о дяде Максе. Он был человеком-горой, огромным, как медведь. Ярким, как падающая звезда. У него в карманах всегда было полно конфет и других сладостей, которыми он нас с готовностью угощал. Он ассоциировался у меня с праздником. Дядя Макс водил нас с Эйсом на бейсбольные матчи и рок-концерты. Он всегда говорил «да», если родители говорили «нет». Он готов был утешить, прийти на помощь и развеять все наши сомнения и страхи. Те недели, которые мы проводили вместе с ним, когда родители уезжали, запечатлелись в памяти как самые счастливые. Иначе и быть не могло, потому что авторитет у детей легче всего заработать, если жить по их же правилам, то есть не признавать вообще никаких правил. Дядя Макс доказывал нам, что мир создан для удовольствия, и кто бы с ним не согласился!
Рядом с дядей Максом всегда была женщина. Не одна и та же. Но все они сливались в моей памяти в единый портрет: силиконовая грудь, шоколадный загар, прямые красивые волосы и высокие каблуки. Последний атрибут присутствовал неизменно, независимо от того, что было на женщинахплатья, джинсы или бикини. Лучше других я помню лишь одну подружку дяди Макса, да и то, так сказать, ее нижнюю половину. В нашем доме была вечеринка, кажется, по случаю дня рождения Эйса. Потолок в столовой был полностью скрыт из-за огромного количества шаров: красных, оранжевых, лиловых, голубых, зеленых. Я помню музыку, которая навевала мысли о карнавальном шествии. Смех, пролитая на ковер содовая, клоун, демонстрирующий свои волшебные трюки. Я так быстро завернула за угол, торопясь не пропустить ни минуты веселья, что со всего маху врезалась в длинную ногу, затянутую в джинсовую ткань. На меня с любопытством смотрела одна из подружек дяди Макса.