Открывайте, Высоцкая! Это я, Тарас Гробельный, узнаете? Открывайте, не бойтесь, мы к вам с милицией. Дело у нас
Она понимала и говорила по-украински. Сомнений не было: это Тарас, кстати, крестный ее младшего, Петруся, приятель Стефана с детства. «Поди, опять за беднягой Долиной пришли», подумала она.
Что ж так в ночи-то? Сейчас, сейчас открываю, открываю
Сунула босые ноги в резиновые сапоги, набросила на плечи старую шубейку. В дверях другой комнаты стояла Тоська Долина.
Что? Уже телится?
Нет, это милиция Видно, снова за твоим пришли.
Иисус, Мария, когда же это все кончится!
Высоцкая открыла двери. На пороге появился Ян Долина с поднятыми руками, два русских солдата с винтовками, Тарас Гробельный и какой-то чужой мужчина в куртке с кобурой огромного револьвера у пояса. Вошли в избу. Незнакомец чиркнул спичкой, нашел и зажег лампу. Молча, по его знаку, солдаты разбрелись по дому. Долина продолжал стоять у стены с поднятыми руками.
Викта смотрела на Тараса, как бы ища у него какого-то объяснения, но тот явно избегал ее взгляда. Привели Долинку с детьми; старший, Сташек, нес в руке зажженную свечку, четырехлетний Тадек тер кулачками заспанные глаза, держась за юбку мамы.
Вы Долина? спросил гражданский с револьвером. Ян Янович? Опустите руки Поселенец?
Да.
Легионер?
Я в легионах не был. Годами не вышел
А на войне?
Не успел Мобилизационную повестку, правда, получил.
Ну да, быстро же эта ваша панская Польша рухнула Оружие есть?
Нет.
Сдайте добровольно, если мы найдем, хуже будет!
Нет у меня оружия, столько раз уже все здесь обыскивали
А мы найдем! У гражданского было широкое монгольское лицо, резкий хриповатый голос. Лицо кривилось в противной гримасе.
Которая тут Антонина Долина?
Это я, несмело отозвалась Долинка.
Леоновна?
Не понимаю.
Мама, пан спрашивает, чья ты дочь? Как деда звали, объяснял матери Сташек, потому как Долина слабо понимала по-украински, а уж тем более, по-русски.
Да, да. Леона дочка, в девичестве Каплита.
Которые дети ваши?
Долина показал на Сташека и Тадека.
А теперь, гражданин Долина, сообщаю вам, что постановлением советской власти вы и вся ваша семья будете переселены в другой район Советского Союза. Переселение начнется немедленно. И бесповоротно! У вас есть полчаса на сборы, потом поедем на станцию. С собой можно забрать по мешку багажа на человека
Что он говорит, Сташек, что он говорит? Лихорадочно допытывалась Долина.
Он говорит, что надо собираться, потому что нас сейчас куда-то увезут.
Господи, Боже мой! Увезут? Куда она вдруг уловила слово «станция» и поняла его по-своему. Господин хороший, да зачем же нам другой постой? Мы уж тут, у пани Высоцкой, коль нас не выгонит, зиму-то эту перебьемся.
Мама! Он не про постой говорил, а про железнодорожную станцию. Поездом поедем!
Господи Всемогущий! Матерь Божья Борковска
Ничего не поделаешь, пойдем, Тося, надо собраться. Одень детей потеплее, мороз на дворе страшенный.
Мужчина в гражданском обратился к Высоцкой:
А вы Высоцкая?
Высоцка.
Виктория Петровна?
Да, дочь Петра
Муж, Стефан Юзефович Высоцкий?
Да.
А где он теперь?
Если бы я знала! С войны еще не вернулся.
А не прячешь ли ты его где-нибудь под теплой перинкой?
Одна я одинешенька с детишками. Долины подтвердить могут. И кум И кум Тарас тоже ведь все знает про моего-то.
Кум, говорите? Мужчина в гражданском не без насмешливой подозрительности покосился на Тараса, который, отводя глаза от Викты, усердно поправлял на рукаве красную милицейскую повязку.
Кум не кум продолжил гражданский. Ваши детиЕжи, Эмиль и Петр?
Высоцкая по очереди указала на мальчиков.
Ну, ладно Значит так, гражданка Высоцкая, вы тоже со всей семьей решением советской власти будете переселены в другой район СССР. Собирайтесь вместе с жильцами. И быстро, у вас на все полчаса.
Викта рухнула перед ним на колени.
Пан товарищ начальник, смилуйся над нами, сиротами! Сжальтесь! За что? Куда? Муж с войны не вернулся. Жду его денно и нощно, все глаза проглядела, отца детям, сиротам ожидаючи Да где ж он нас потом отыщет? Пан начальник, пан начальник ползла к нему на коленях, пыталась обнять ноги. Один из солдат оттеснил ее прикладом ружья.
Успокойтесь, женщина! Успокойтесь! Советская власть так постановила, и надо выполнять. Никто это решение отменить не может.
Пан начальник, мужа нет, как он нас найдет?
Найдет, найдет! Мы ему поможем, как только он здесь объявится.
Тарас! Кум! Высоцкая, не поднимаясь с колен, повернулась к Тарасу и с мольбой протянула к нему руки. Спасай нас, кум, заступись за нас, скажи доброе слово, сделай что-нибудь, ты же нас знаешь! Что я такого сделала, чем мои бедные сиротки провинились?
Гробельный не смел поднять глаз, бормотал:
Встань, встань, Викта Что я могу сделать Сама видишь Встань, Викта Встань ну, что я
Яловка вот-вот отелится! Яловка! Викта на полуслове прервала причитания, сорвалась с колен и прижала к себе детей. И внезапно изменившимся голосом не проговорила, скорее прошипела:Чтоб вас всех за мои беды и за несчастных моих сироток Господь Бог покарал! И яростно сплюнула под ноги Тарасу.
Еще накануне под вечер Флорек Ильницкий взялся гнать самогон. В ту зиму по всей округе крестьяне повально гнали самогон. Новая советская власть не особо рьяно им в том препятствовала, и не только потому что ее представители сами были не дураки выпить, но и исходя из вполне разумной предпосылки, что одурманенными пьяницами управлять куда проще. А крестьяне, как крестьянеодни гнали, чтоб самим выпить, другие на продажу. А иныепо традициина праздники, на свадьбы, поминки, крестины, именины или на убой свиней. И присказку новой советской власти «без водки не разберешься» уже никому не было нужды переводить.
Несложное приспособление Флорек установил в конюшне. Не без корысти Флореку в этом самогонном предприятии помогал Бронек Шушкевич, засидевшийся в холостяках бродяга и ленивец, известный гуляка и охотник до баб.
В Червонном Яре давно поговаривали, дескать, ктокто, а Гонорка Ильницкая мужика, сумевшего ей угодить, наверняка из-под своей перины не погонит прочь. Хоть и такого ходока, как Бронек. Пересуды пересудами, а правда заключалась в том, что Гонорка, баба красивая, стройная, высокая, фигуристая, как лань, взяла себе в мужья Флорека, мужика, конечно, не из бедных, расторопного и работящего, как пчелка, но намного старше себя и такой тщедушной наружности, что рядом с ней он выглядел, как сушеная грушка-падалка. К тому же, хоть эта мало подходящая друг другу супружеская чета и продержалась вместе уже добрую пару лет, Ильницкие так и не дождались пока потомства. Не помогли ни пожертвования на молебен, ни лекарства, привозимые евреем-аптекарем из самой Варшавы, ни ворожба кочующих цыганок, ни заговоры слепой Василисы из-под Гусятина; как не было, так и нет ребенка у Гонорки с Флореком. «Яловая, видать, эта Гонорка, и все тут, вынесли приговор местные бабы, вон, хороводится абы с кем, как та сучка в гон, и ничего! Должно, яловая, бездетная и все тут!..»
Гонорке Ильницкей все это постыло! И завистливые пересуды, и сальные мужицкие взгляды, заигрывания и похлопывания. На людях гордо задирала вверх голову, а в одиночестве, особенно пустыми и долгими бессонными ночами до крови искусывала губы и выплакивала в подушку тоску по своей несчастной бабьей доле. А что не без греха была? Факт! Не с одним Бронеком тискалась она в любовных утехах. Сознательно влекла к себе тех, кто ей нравился. Оправдание находила в том, что с тех пор, как пару лет назад Флорек простудился, вывозя дрова из лесу, толку от него как от мужика в постели никакого не было. Ну и дитя, дитя, дитя! Боже! как же Гонорка хотела иметь ребеночка!
Долго в ту ночь не могла она уснуть, ворочалась под жаркой периной. Вдруг услышала, как тихо скрипнули двери в сени, натянула перину под самый подбородок. В комнату крадучись, как тень, проскользнул Бронек, наклонился над кроватью.