Как-то мне позвонила Хичон, всё ещё учившаяся в аспирантуре, и сообщила, что Хёнчу больше нет. Первая мысль была, что это очередная проделка Хёнчу. Но такими вещами ведь не шутят? Прощание было в траурном зале морга очень скромной больницы (интересно, куда делся её отецнефтяной магнат?), вынос тела должен был состояться на следующий день. Я не пошла. Тогда я придумала оправдание, что не совсем здорова, но сейчас совершенно точно знаю, почему не пошла. По этой же причине я не читала то, что она писала. Я не смогла поверить в её смерть. Эта хитрая лиса всегда врала, за своей приятной внешностью она прятала коварство. Она бы лежала в гробу и хихикала надо мной. К тому же была вероятность, что там я встречу печального Макото. По традиции он должен был сидеть там перед портретом Хёнчу до тех пор, пока её тело не вынесут. Мне вспомнилось, как укоризненно он посмотрел на меня тогда, когда я пыталась удержать её обмякшее тело. Ну почему Хёнчу всегда была лучше меня, что бы она ни делала? Даже причина её смертиопухоль мозгабыла чистой и изящной. Ведь навалом других болезней, таких как СПИД или брюшной тиф! Она даже своей смертью вызывала симпатии окружающих.
Перед смертью Хёнчу начала писательскую карьеру и успела опубликовать три рассказа. Издательство, где вышел её первый рассказ, после её смерти опубликовало и другие, но я их, конечно, не читала. Я боялась увидеть красивый и таинственный портрет автора. Мне страшно было даже подумать, что с книжной полки на то, как я старею, будет смотреть вечно молодая Хёнчу, несчастная гениальная писательница, ушедшая от нас такой молодой! Сейчас я уже могу думать: «Наверное, она неплохо писала, не все в этом возрасте начинают писательскую карьеру», это максимум, на что может быть способен такой недалёкий и недобрый человек, как я.
Прошло ещё несколько лет. В один из весенних дней, когда воздух моей страны наполняется жёлтой пылью, несущейся из китайских пустынь, я сидела в кафе в Гиндза и ждала Макото.
Мне было видно, как он открывает стеклянную дверь и заходит в помещение. С его появлением вокруг становится светлее. Он оглядывается вокруг, взгляд скользит по мне, но он меня не узнаёт и продолжает искать. Я не хочу помогать ему, не поднимаю руку, не машу, а наоборот, ниже опускаю голову и жду, когда он сам меня заметит. Наконец он замечает меня и подходит. Я делаю вид, что только увидела его, поднимаю голову и изображаю удивление:
О! Привет!
Макото улыбается в ответ:
Здравствуй, давно не виделись. Сколько лет прошло? Годы летят со скоростью стрелы.
Ты по-прежнему выражаешься очень странно.
Разве это выражение странное?
Молодые редко так говорят. Звучит по-стариковски.
Не знал. А ты сразу начинаешь ко мне придираться.
Я всматриваюсь в лицо Макото. Ему тоже не удалось противостоять натиску времени. В волосах проступила седина, вокруг глаз множество мелких морщинок. Только местами остались следы весёлой сеульской молодости. Теперь он выглядел немного уставшим, стало заметно, что он уже немолод.
Как поживаешь? В Токио по делам?
Макото заказал кофе, а я вынула из сумочки визитку и протянула ему.
Да, по делам. Представляешь, я гуляла по городу и встретила Хичон. В самом центре Сибуй.
Не может быть! Там ведь всегда столько народу!
Она говорит, что в Сеуле меня не застать, зато вот в Японии встретились. Хи-хи.
Да. Стоит вороне взлететь с дерева, как тут же падает плод.
Э-э-э Эта поговорка здесь не к месту.
Неужели? Смешно.
Макото в смятении почесал затылок.
Ты встречался с Хичон на конференции?
Да. Мы виделись вчера. Я иногда вижу её здесь на таких мероприятиях. Ведь у нас одна область исследований.
По окончании аспирантуры Макото вернулся в Японию и стал работать в токийском университете. Когда-то он защитил диссертацию по корейской литературе, но ему пришлось преподавать корейский язык, так как к этому времени в Японии заинтересовались Кореей и язык пользовался популярностью, но научную работу он не бросалучаствовал в конференциях по корейской литературе девятнадцатогоначала двадцатого века, ездил в Корею и был известен в литературных кругах. На этот раз конференция проходила в Токио, темой было слияние культур в период японской оккупации Кореи.
Нам принесли кофе, мы пили его, испытывая неловкость, будто на смотринах. Разговор о наших общих знакомых быстро иссяк. «Неужели? Я так рад! Правда? А я и не знала. Кстати, помнишь?.. Да, он женился. Она окончила аспирантуру и защитилась». Всё это было банально и неинтересно обоим.
В самом центре Токио находится Императорский дворец. На карте это место выглядит пустотой. Центральный парк Нью-Йорка такой же большой, но там гуляют с собаками, катаются на велосипедах, через него проезжают такси. В токийском Императорском дворце живут только члены королевской семьи. Простые жители Токио туда не заглядывают, это место приходится обходить, там нельзя бегать по утрам, но это никого не смущает. «Принимай это как факт и не сопротивляйся реалиям», как сказал Ролан Барт. Пустота в центре города.
Между мной и Макото тоже была такая пустота. Мы изо всех сил играли в какую-то игру. Игра называлась «Говорить обо всём, кроме Хёнчу». Ни в коем случае не говорить о ней! Мы оба соблюдали это правило, и у нас неплохо получалось. Но чем больше мы старались избегать этой темы, тем больше нас к ней тянуло. Беседа становилась всё более пустой и бессмысленной и постепенно иссякла. Я была инициатором встречи, но теперь не знала, о чём говорить. Надо срочно выбраться из этого лабиринта, выстроенного Хёнчу.
Я встрепенулась и сказала с таким напором, будто это был мой последний шанс: «Знаешь, Макото, когда-то я была влюблена в тебя».
Только после того, как я произнесла эту фразу, я поняла, что натворила. Ну зачем я сказала то, чего никогда не было, при этом выбрав именно это место в Гиндзе, в центре Токио? Он глянул на меня так, будто я чем-то брызнула ему в физиономию. Его лицо стало нежным и трогательным, мне было непонятно, что это означает. Макото сложил руки на коленях, встал и низко поклонился: «Я не знал об этом. Простите меня».
Что он делает? Он неправильно меня понял! Но Макото опустил голову и смотрел так, словно вымаливал прощение. Я должна была хоть как-то отреагировать: «Не надо так! Я пошутила! Я просто хотела разыграть тебя!»
Макото сел, сделал глоток кофе, стараясь избавиться от неловкости. А я добавила: «Я была молодой и глупой».
Он серьёзно посмотрел мне прямо в глаза: «А сейчас как ты ко мне относишься?»
Мне было непонятно, шутит он или нет. Я никогда не попадала в такие ситуации и не знала, что предпринять дальше. Сердце громко стучало, кровь прилила к лицу. Что я делаю? Я серьёзная женщина, мне уже тридцать два года. Я торопливо вскочила со стула, сказав, что мне нужно выйти. Как и во всех японских кафе, здесь царила теснота, проходы между столиками были очень узкими. Мне пришлось протискиваться между столиком и стеной. Смешно, но меня волновало, заметит ли он, что я поправилась. Выдохнув, я попыталась проскользнуть мимо Макото и тут почувствовала, как его рука крепко вцепилась в мою одежду. Пожалуйста, не делай этого!
Я оглянулась. Макото, подняв глаза, смотрел на меня. Как камикадзе, распрощавшийся с жизнью, я прильнула губами к его влажному нежному рту. Его язык ответил на мой поцелуй. В каком-то полубессознательном состоянии я услышала, как рвётся зацепившийся за что-то мой жакет. Лишь тогда до меня дошло, что это не Макото держал меня, а я за что-то зацепилась. Но поцелуй не прекращался, кровь начала закипать. Кто знает, может быть, это последний поцелуй в моей жизни! Макото обхватил меня руками. Внезапный поцелуй и неловкие объятия продолжались дольше, чем я ожидала, и я стала забывать, где нахожусь и кто со мной. Все мои чувства стали лёгкими и прозрачными, казалось, душа покинула тело и вылетела в огромный космос, как покидает поле бейсбольный мяч, удачно отбитый игроком.
Свет на сцене погас. Занавес!
МОРОЖЕНОЕ
В то время Международный валютный фонд управлял экономикой Кореи, как судебный пристав. Сборная Кореи по футболу постоянно проигрывала. В Корее был экономический кризис. Но Донгю с женой всегда покупали мороженое. Они просто обожали его. Особенно они любили, хотя оно было не очень популярно, то, которое продавалось в коробке размером с библию, в ней было двадцать четыре маленьких брусочка, завернутые каждый отдельно. Неплохо было вынимать по одному брусочку, когда возникало такое желание. Размер каждой порции был чуть больше ластика, она была великовата, чтобы проглотить её сразу, а откусывать от неё было неудобно. Они аккуратно разворачивали фольгу, в которое было завёрнуто мороженое, откусывали половину, при этом вокруг распространялся аромат шоколадной глазури, забрасывали в рот оставшуюся половину, комкали упаковку и выбрасывали её в мусорную корзину. Это было совсем не то, как если бы они покупали большие пластиковые упаковки и ели мороженое ложками, склонившись головами друг к другу, это было милое транжирство, которое могли позволить себе не все. Кондитерские компании конкурировали между собой, делая упаковку своей продукции ярче и дороже, и, как следствие, цены росли. Тогда пошла мода, например, упаковывать каждое печенье отдельно, укладывая все в большие коробки, и из-за этого стоило оно недёшево. Хотя мороженое и было дороговато для них, но им нравилось, что они себе могут позволить в кризис такие траты. И они считали, что совсем не намерены экономить эти три тысячи, как некоторые, сдающие бесплатно свои золотые украшения в банки, чтобы помочь стране.