Лукас,его интраполяции
В одной документальной и югославской картине видно, как инстинкт самки осьминога идет на все, чтобы любыми способами защитить отложенные яйца, и помимо прочих приемов обороны использует маскировку: укрывается за собранными водорослями и этим спасает яйца от нападения мурен в течение всех двух месяцев инкубационного периода.
Подобно остальным, Лукас созерцает документальные кадры с позиций человеческой психологии: самка осьминога решает защитить себя, ищет водоросли, размещает их перед своим укрытием, прячется. Но ведь все это (названное с антропоморфной точки зрения инстинктом лишь за неимением лучшего термина) находится за пределами какого-либо разума, за пределами какого-либо, пусть даже самого рудиментарного, знания. И если Лукас пытается извне как-то соучаствовать в упомянутом процессечто ему остается? Голый механизм, недоступный его воображению,нечто вроде движения поршней в цилиндрах или скольжения жидкости по наклонной плоскости.
В крайнем удручении Лукас убеждается, что на этом уровне ему остается разве что своего рода интраполяция: то, что он осмысливает в настоящий момент, разве не является механизмом, который наблюдается и постигается его разумом, и разве это не тот же антропоморфизм, приписываемый по наивности самому человеку.
«Мыничто»,думает Лукас за себя и за самку осьминога.
Лукас,его расконцертирование
Некогда, в эпоху гофия, Лукас частенько посещал концертыах, Шопен, Золтан Кодай и Пуччиверди, а уж Брамс и Бетховен, ну и Отторино Респиги в сезоны послабей.
Теперь он посещать перестал, а выкручивается с помощью пластинок, радио или насвистывая свои воспоминания типа Менухина, Фридриха Гульды или Мариан Андерсен, все это в наши скоростные времена несколько попахивает палеолитом, но если начистотус концертами у него шло настолько по нисходящей, что однажды пришлось даже заключить джентльменское соглашение между Лукасом, который перестал посещать, и билетерами вкупе с частью публики, которые его перестали выгонять пинками. Чем были вызваны столь судорожные разногласия? Если ты его спросишь, Лукас кое-что припомнит, например, вечер в «Колумбе», когда пианист, бисируя, обрушил руки, вооруженные саблями Хачатуряна, на совершенно беззащитную клавиатуру, чем воспользовалась публика, позволившая себе истерический припадок, размеры которого точно соответствовали грохоту, достигнутому артистом в заключительных пароксизмах,и вот мы видим Лукаса, который демонстративно что-то ищет на полу между рядами, хватаясь за что ни попадя.
Вы что-нибудь потеряли, сеньор?решила допытаться дама, между щиколотками которой сновали пальцы Лукаса.
Музыку, сеньора!ответил Лукас за секунду до того, как сенатор Польятти нанес ему первый пинок в зад.
Точно так же во время вокального вечера, когда одна дама, деликатно воспользовавшись тончайшим пианиссимо Лотте Леман, воспроизвела кашель, достойный рупоров тибетского храма, тут же заслышался голос Лукаса, который сказал: «Умей коровы кашлять, они бы кашляли, как эта сеньора»,данный диагноз определил патриотическую интервенцию доктора Чучо Белаустеги и волочение Лукаса лицом по земле до его конечного освобождения за оградой на улице Свободы. Трудно наслаждаться концертами, когда происходят подобные вещи, лучше уж at home.
Лукас,его критическое отношение к реальности
Джекиль прекрасно знает, кто такой Хайд, но знание это не взаимное. Лукасу кажется, что почти весь мир разделяет неведение Хайда, именно это помогает поддерживать порядок в городе под названием Человек. Сам-то он обычно за неделимую версию: за Лукаса в чистом виде, и вся недолга, причем из соображений практической гигиены. Этот этажэтот этаж и есть, а Дорита=Дорите, так-то вот. Впрочем, стоит ли обманываться: этот этажчерт его знает, что он из себя представляет в ином контексте, а уж о Дорите и говорить не будем, ибо.
В эротических играх Лукас довольно рано обнаружил преломляющие, закупоривающие и поляризующие свойства предполагаемого принципа идентификации. Туг в самый неожиданный момент Ане есть А. Или Аесть не А. То, что в девять сорок представляет из себя область высшего наслаждения, к половине одиннадцатого сменяется полным разочарованием; ароматы, вызывающие сладостный обморок, будучи выставленными на белоснежную скатерть, вызывают рвоту. Это (уже) не это, потому что я (уже) не есть я (а ядругой).
Кто меняется (неважно где, в кровати или в космосе): запах или тот, кто обоняет? Объективно-субъективные связи Лукаса не интересуют: в одном и в другом случае определяющие термины ускользают от определения. Дорита А не есть Дорита А, а Лукас В не есть Лукас В. Так что, исходя из недолговечной связи А=В или В=А, расщепление коры реального обнаруживается в виде цепной реакции. Возможно, когда соски А услаждающим образом соприкасаются со слизистыми В, всё соскальзывает в иную плоскость, вступает в другую игру, испепеляя словари. Разумеется, длится это не дольше одного стона, но Хайд и Джекиль пристально глядят друг на друга во взаимосвязи А Ю В / В Ю А. Все-таки неплохой была джазовая песенка сороковых годов «Doctor Hekyll and Mister Jyde»...
Лукас,его преподавание испанского языка
В Берлитце, где его принимают на работу почти из сострадания, директор, а он из Асторги, предостерегает, чтоб никаких аргентинизмов и ни чтоб там каких французизмов тоже, здесь, едрён'ть, преподают на чистейшем кастильском, и первый же, когосмекаете?поймают, тут же может сматывать удочки. Так что давайте, учите их говорить обыкновенно, без никаких там высокопарностей, потому как французы сюда идут, чтобы не попадать впросак на границе либо в кабаках. Язык требуется кастильский и практический, зарубите это себе, скажем так, на носу.
Оторопелый Лукас бросается искать тексты, которые отвечали бы столь достославным критериям, и, когда начинает урок, имея перед собой дюжину парижан, предвкушающих «оле» и омлет из шести яиц, раздает им листочки с размноженным отрывком из газеты «Эль-Паис» за 17 сентября 1978 года (обратите вниманиесовсем свежая), который, по его мнению, является квинтэссенцией всего кастильского и практического, поскольку речь в нем идет о бое быков, ведь французы только о том и думают, чтобы тут же после получения диплома устремиться на испанские арены, и эти слова и выражения им будут как нельзя кстати уже в самом начале корриды со всеми этими бандерильями и прочим. Что касается текстану вот:
Весь из себя статный, хоть и весьма достатый, сильно бравый и колкорогий, благородный помесью брыкун продолжал покупаться на взмахи мулеты, которой небрежно и напористо манипулировал саламанкский маэстро. Расслабисто мулетируя, он каждым своим мулетоном напрочь доминировал быка, вынужденного писать полукружья за правой и клевать на чистые чумовые покупки, дистанцирующие дикаря. Были также непревзойденные натурали и потрясные грудины, поддержанные в обе руки поверху и понизу, но никогда не изгладится из нашей роговицы натураль заодно с грудиной, особливо рисунок последней, с выходом на другое плечо, каковые, должно, и есть самые классные мулетоны в жизни Эль-Вити.
Разумеется, студенты тут же устремляются к словарям и приступают к переводу отрывка, что через три минуты приводит ко все нарастающему замешательству с обменом словарями, протиранием глаз и вопросами к Лукасу, на которые он не отвечает, решив воспользоваться методикой самообучения, а в этих случаях преподавателю, пока ученики делают упражнение, надлежит смотреть в окно. Когда появляется директор, желающий проинспектировать перформанс Лукаса, все уже ушли, предварительно высказав на французском все, что они думают об испанском, в особенности о словарях, которые обошлись им в кучу франков. Остался лишь один юноша, по виду эрудит,он спрашивает Лукаса, не подразумевается ли под «саламанкским маэстро» Фрай Луис де Леон, Лукас отвечает, что это вполне допустимо, хотя, сказать точнее, кто знает. Директор ждет, пока ученик уйдет, и говорит Лукасу, что ни к чему начинать с классической поэзии, с этого, то есть фраера Луиса, и всего такого, не лучше ли сыскать чего попроще, к примеру, едрён'ть, посещение туристами жральни либо корриды, сами увидите, как они заведутся и тут же всё выучат, ахнуть не успеете.