Зарабатываю на жизнь, задумчиво повторил он. Зарабатываю на жизнь
Это вполне в духе времени, сказала я.
Какая жалость! Хотелось бы жить во Флоренции в те времена, когда многие люди помогали жить другим за просто так, ни за что.
Они помогали жить скульпторам, художникам, писателям. Вы, что, один из них?
Он помотал головой.
Может быть, они также помогали тем, кто им просто нравился, сказал он.
Я рассмеялась циничным смехом Бетт Дэвис.
Вы и сегодня без труда могли бы заручиться такой помощью.
И я повела головой влево, воспроизводя его собственный жест.
Он закрыл глаза.
Я сказал «за просто так», а это не значит «просто».
В его голосе было столько чувства, что у меня неожиданно возникло множество вопросов, причем один романтичнее другого. Что я о нем знаю? Любил ли он когда-нибудь до умопомраченияпо крайней мере в том смысле, в каком принято говорить «до умопомрачения» (для меня это вообще единственный способ любить)? Что заставило его броситься под колеса нашего «ягуара»: случай, наркотики или отчаяние? Не хочет ли он исцелить не только ногу, но и сердце? И когда он неотрывно смотрит в небо, видит ли он там чье-то лицо? Профессиональная память подсказала мне, что я уже использовала последнее выражение в киносценарии «Смерть Данте»мне тогда пришлось здорово помучиться с эротическими сценами. Данте сидит за грубым средневековым столом, отрывает глаза от древнего манускрипта, а голос за кадром произносит: «Когда он неотрывно смотрел в небо, видел ли он там чье-то лицо?». Вопрос, на который зрители сами должны были дать ответ, надеюсь, положительный.
Итак, дошло до того, что я уже и думаю, как пишу! Это порадовало бы меня, если бы я питала хоть какие-то литературные амбиции или была наделена маломальским талантом. Я взглянула на Льюиса, он уже открыл глаза и теперь смотрел на меня.
Как вас зовут?
Дороти. Дороти Сеймур. Разве я не сказала?
Нет.
Я сидела на краю кровати. Сквозь окно проникал вечерний воздух, напоенный ароматом морязапахом столь сильным, что, несмотря на десятилетнюю привычку, он казался мне несколько навязчивым. Как долго мне еще наслаждаться этим воздухом? Как скоро в моей душе не останется ничего, кроме тоски по ушедшим годам, поцелуям, мужском тепле? Мне следует выйти замуж за Пола, оставить эту безграничную веру в собственное железное здоровье и здравый смысл. Хорошо верить в себя, когда ты кому-нибудь нужен А что потом? Потом, без сомнения, придет черед психиатров; от одной этой мысли меня начинало тошнить.
У вас печальный вид, сказал Льюис, взял мою руку и посмотрел на нее. Я тоже посмотрела на свою руку. Так мы оба и смотрели на нее с каким-то неожиданным, нелепым любопытством, онпотому что никогда прежде не видел, япотому что в его руке моя казалась чужой, превратилась в нечто, более мне не принадлежащее. Никто еще не держал мою руку в своей так просто и естественно.
Сколько вам лет? спросил он.
К собственному удивлению я услышала, что говорю правду:
Сорок пять.
Вам повезло, откликнулся он.
Я с удивлением посмотрела на него. Ему лет двадцать шесть, может быть, меньше.
Прожить столькоэто уже кое-что.
Он выпустил мою руку или скорее (как мне показалось) перегнул ее в запястье и легонько оттолкнул, затем отвернулся и закрыл глаза.
Спокойной ночи, Льюис, сказала я, вставая.
Спокойной ночи, мягко ответил он. Спокойной ночи, Дороти Сеймур.
Я тихо затворила за собой дверь и спустилась на террасу. Почему-то мне было очень хорошо.
Глава третья
« Ты знаешь, я никогда тебя не забуду. Никогда не смогу забыть.
Все забывается.
Нет. Между нами было что-то роковое, и ты тоже это чувствуешь. Пойми Ты должен это понять.»
Я прервала этот волнующий диалог из моего последнего шедевра и бросила вопросительный взгляд на Льюиса. Он поднял брови и улыбнулся.
Ты веришь в роковые чувства?
Это не обо мне, а о Ференце Листе и
А ты?
Я рассмеялась. Иногда мне казалось, что в жизни есть что-то роковое и что я никогда не смогу оправиться после некоторых любовных увлечений. Но вот я здесь, в своем саду, в прекрасном настроении, мне сорок пять, и я ни в кого не влюблена.
Когда-то верила, ответила я. А ты?
Пока нет.
Он закрыл глаза. Мало-помалу мы начали говорить о нем, обо мне, о жизни. По вечерам, когда я возвращалась со студии, Льюис спускался из своей комнаты, опираясь на две трости, устраивался в плетеном кресле, и такза несколькими стаканами вискимы встречали ночь. Мне нравилось, приходя домой, видеть его, такого спокойного, загадочного, веселого и в то же время молчаливого, похожего на какое-то неземное существо. Только и всего. Я никоим образом не была влюблена в него, и, что странно, сама его красота пугала и почти отталкивала меня. Не знаю, почему. Он был слишком нежен, слишком строен, слишком безупречен. Нет, в нем не было ничего женоподобного, но, глядя на него, я вспоминала об избранной расе, о которой говорил Пруст: волосы его, казалось, сделаны из перьев, кожаиз шелка. Короче, ничего общего с тем сочетанием детскости и грубости, которая меня привлекает в мужчинах. Я даже сомневалась, что он бреется, что ему вообще надо бриться.
По его собственным словам, Льюис вырос в пуританской семье из Новой Англии. Получив кое-какое образование, он встал на ноги, сменил несколько работ, из тех, что обычно достаются молодым людям, и в результате оказался в Сан-Франциско.
Встреча с себе подобными, большая доза ЛСД, гонка на автомобиле и драка привели его туда, где он теперь и былто есть ко мне. Когда он поправится, то уйдет. Куда? Не знает. А пока мы вели беседы о жизни, об искусствеон, кстати, несмотря на некоторые провалы, был неплохо образованкороче, наши отношения (хотя они и являлись самыми странными, какие только могут связывать двух людей) большинство назвало бы вполне цивилизованными. Однако Льюис, который непрерывно расспрашивал меня о моих прошлых романах, никогда не рассказывал о своих собственных любовных делах что настораживало, особенно в юноше его возраста. Он говорил о «мужчинах» и «женщинах» одинаково спокойным и беспристрастным тоном. А я, дожив до своих лет, все еще не могла произнести слово «мужчина» без того, чтобы не испытать робкой нежности или навеянного внезапным воспоминанием смущения, и временами чувствовала себя неловко.
А когда ты впервые испытала на себе жестокость судьбы? спрашивал Льюис. Когда от тебя ушел первый муж?
Бог мой, нет! Тогда я испытала облегчение. Представь, абстрактная живопись день и ночь, день и ночь Вот когда ушел Фрэнк, тогдада, тогда я чувствовала себя, как больное животное.
Кто такой Фрэнк? Второй муж?
Да, второй. Ничего особенного, но он был всегда таким веселым, заботливым, жизнерадостным
И он бросил тебя?
Им увлеклась Лола Кревет.
Льюис вопросительно поднял брови.
Ты разве не слышал об актрисе по имени Лола Кревет?
Он неопределенно повел рукой. Несмотря на свое раздражение, я сделала вид, что все в порядке.
Короче говоря, Фрэнк был польщен ее вниманием, воспарил на небеса и ушел от меня, чтобы жениться на ней. Тогда мне казалось, я никогда не приду в себя. Больше года. Тебя это удивляет?
Нет. А что с ним стало?
Через два года Лола увлеклась кем-то еще и бросила его. После нескольких неудач он спился. Конец истории.
Мы замолчали. Потом Льюис слабо застонал и попытался подняться с кресла.
Что случилось? встревоженно спросила я.
Болит, сказал он. Мне кажется, я никогда не смогу ходить.
На секунду я представила себе, что он станет инвалидом, и я проведу подле него остаток своих дней Странно, но эта мысль не показалась абсурдной или неприятной. Возможно, я достигла достаточной зрелости, чтобы принять на себя такую обузу. До сих пор, по крайней мере, я неплохо справлялась.
Что ж, оставайся здесь, весело сказала я, а когда у тебя выпадут зубы, я буду варить тебе овсянку.
Почему у меня должны выпасть зубы?
Мне казалось, что именно это происходит, когда человек слишком долго остается в горизонтальном положении. Конечно, здесь есть нечто парадоксальное. По идее, согласно закону притяжения, они должны выпадать как раз в вертикальном положении Но нет.