Я со вздохом включила утюг и принялась расправлять рубаху. Что ж, глажкаэто не страшно, это можно потерпеть, если таким образом я смогу остаться жива и невредима до появления доблестных защитников. Я не особенно люблю гладитькто-то, наверное, даже назвал бы меня неряхой, потому что я глажу только парадно-выходные вещи, причем прямо перед выходом, а постельное белье и обычная одежда остаются без внимания моего утюга. Но это, конечно, не Бог весть какая тяжёлая работа, так что, наглаживая чью-то льняную сорочку я уже почитала себя счастливицей, учитывая то, как я раньше представляла рабство.
То, что я стала рабыней, мне доходчиво объяснили еще те люди, что пленили меня на корабле: на запястье мне надели тонкий кожаный браслет с металлической застежкой. Стоя прямо передо мной и совсем не мигая, худой жилистый мужчина средних лет нажал кнопку на маленьком металлическом прибореи мою руку тут же коротко пронзила острая боль. Как будто мне воткнули иглу в запястье. Я невольно ахнула и схватилась за руку. Неприятно было демонстрировать этому негодяю, насколько мне больно, но удержаться я не смогла. Как только мне полегчало, я пошевелила пальцами, а затем сдвинула браслет в сторонуникаких следов, даже точки нет. Но боль была непереносимая!
Я, конечно, пыталась перегрызть браслет, порвать, стащить с кисти, но все тщетнонаверное, то была не кожа, а ее более прочная имитация. Надсмотрщик, правда, все же заметил следы моих зубов и тут же наказал меня, нажав на кнопку. У меня даже слезы выступили, хотя я, сколько себя помню, никогда не плакала от боли.
Вот и теперь все, кто принимал руководство мной, передавали друг другу этот крошечный металлический пульт. Бородач демонстративно держал его в руке, дородная дама сразу передала слуге, а вот Амаль сунула в карман передникая даже прониклась к ней смутной симпатией из-за этого жеста, но тут же одернула себя: это может быть просто маска, чтобы втереться в доверие.
Рубашка разглаживалась плохо: очень уж грубая и сильно мятая ткань, но я старалась вовсю, давила и пыхтела, и результат выходил неплохой. Амаль не стала дожидаться, пока я доглажу сорочку, выключила утюг и повлекла меня дальше. Следующим испытанием стало мытье пола. Мне предоставили ведро с водой и тряпку. В комнате было по-настоящему грязно, как будто там нарочно топали в уличных сапогах, в которых до этого ходили по мокрой земле. Уборка значительно затруднялась обилием мебели, и мне приходилось на четвереньках заползать под стол, постоянно двигать туда-сюда стулья и банкетки. Я вся перепачкаласьправда, на том коричневато-сером одеянии, что мне выдали пираты, это было не слишком заметно. Я вымыла примерно треть комнаты, и вода стала такой глинисто-мутной, что в ней было положительно невозможно полоскать тряпку. Я попыталась объяснить Амали знаками, что пора менять воду. Она кивнула и повела меня дальше. После пола пришел черед окон, потом застилание постели, потом протирание пыли с полок и столиков и так далее и тому подобное. Я порядком вымоталась, когда мы с Амалью пришли в небольшую комнату со шкафами и лавками. Старушка выдала мне новую формуболее симпатичную, но тоже очень целомудренную: нежно-розовое хлопчатобумажное платье длиной чуть ниже колена с белым воротничком и передником. Переодетую и умытую, Амаль вернула меня на кухню. Сказала дородной даме несколько слов, кивая и улыбаяськажется, она была довольна тем, как я справилась с ее задачами. Я поняла, что мне нужно сделать все, чтобы остаться в подчинении у этой доброй женщины. Но у дородной дамы явно были другие планы.
Амаль приблизилась ко мне, показала пальцем на хозяйку кухни и негромко произнесла:
Рукхун, погладила меня по спине старческой мозолистой ладонью и ушла.
Рукхун давала мне более сложные задания, требовавшие сноровки и хорошей памяти: показывала, как сервировать поднос, а потом требовала повторитьи это было отнюдь не просто. Я старалась, чтобы не получить браслетом по руке, но в то же время понимала, что не стоит слишком усердствовать: во-первых, это отдалит меня от цели служить под командованием Амали, а во-вторых, мне вовсе не хотелось попадаться на глаза хозяевам этого роскошного дома: неизвестно, с какой степенью презрения и жестокости они относятся к рабыням. Я справедливо сочла, что мне будет выгоднее остаться за кулисами. Поэтому время от времени роняла вилки на пол и забывала положить на поднос что-нибудь нужное: солонку или салфетку.
Обучая меня, Рукхун называла каждый предмет на своем языке, но все эти кудахтающие слова казались моему уху одинаковыми, и потому запомнить их казалось невыполнимым. Это было, конечно, дикое ощущение: множество людей вокруг меня (на просторной кухне находилось не меньше десятка человек) разговаривало на незнакомом языке, я кожей чувствовала их враждебность, хотя никто из них даже не смотрел на менявсе были заняты делом.
Рукхун билась надо мной, наверное, часа два, но в конце концов сдалась и отослала к Амали.
Моя жизнь в чужом доме потекла спокойно и размеренно, я выполняла свои обязанности, жила в комнате еще с двумя служанками и никогда не видела хозяев. Другие девушки не носили такого браслета, как явидимо, они не были рабынямии им запрещалось со мной разговаривать, даже жестами, кроме как по делу, вроде "пойди туда, тебя зовут". Только Амаль занималась обучением меня языкуэти знания, правда, ограничивались названиями предметов и действий. Я честно старалась запоминать слова, чтобы не гневить свою добрую начальницу и оставаться при ней, пока меня не спасут.
Однако день проходил за днем, а блюстители в сияющих одеждах не появлялись. Я начинала впадать в отчаяние, потом усилием воли возрождала в себе надежду и снова падала в пропасть уныния. Не помню, сколько времени так прошлоя давно сбилась со счета, и мне даже негде было отмечать дни
Глава 3
Моя прежняя жизнь: моя профессия (я работала веб-программистом), мой жених, мои родные и друзьявсе подернулось мутной пленкой несбыточной тоски, будто это мне приснилось, будто это было не со мной, а с кем-то другим, а настоящая ябессловесная, бесправная рабыня в чужом холодном доме, изо дня в день исполняющая однообразные действия. Мне казалось, что я тупею и схожу с ума, без конца натирая плиточные полы, снимая и развешивая занавески, застилая постели.
И однажды у меня стали появляться безумные, горячечные идеи, что лучше умереть, чем остаться здесь на всю жизнь. Конечно, я не смогла бы покончить с собойдля этого, по моему мнению, нужно окончательно свихнуться, а я пока была только в начале пути. Поэтому мне в голову пришел еще более изощренный план: вынудить хозяев избавиться от меня. Если бы я хорошенько его обдумала, то, наверное, поняла бы, что вот это действительно чистой воды безумие: ведь наказание за проступки могло быть непредсказуемо ужасным и невыносимым. Меня вполне могли выпороть, перепродать более строгим и жестоким хозяевам или Бог знает что еще Но я не стала думать об этом. Мое воспаленное сознание требовало действий по изменению ситуации, а в какую сторонууже не так принципиально.
И я начала подрывную деятельность. В один день испортила явно очень дорогие, расшитые серебряной нитью портьеры, заодно сорвав карниз, на котором они висели. В другойнасыпала в аквариум хлорки вместо корма для рыбок. Бедняжки повсплывали блестящими брюшками кверхумне было жаль их до слез, но рука моя не дрогнула. На третий день я разбила очень красивое окно с имитацией витража.
Амаль качала головой, заглядывала мне в глаза и кудахтала:
Что случилось? я понимала смысл по интонации, но делала каменное лицо, старательно изображая тупой предмет мебели.
После моего очередного саботажа, когда я, моя полы в малой гостиной, кокнула огромную драгоценную вазу, начальница позвала меня к себе и жестами объяснила, что очень расстроена, ноподелать ничего нельзя.
Меня отправили в другое хозяйское поместье. Позже я поняла, что это охотничий домик на берегу моря, куда господин приезжает очень редко. Там намного более скромная обстановка и минимум прислуги.
Я стала меньше работатьпросто потому, что в этом доме было меньше комнат и мебелии больше думать. Хотя нет, скорее созерцать. В свободную минуту я выходила на балкон на втором этаже и смотрела на море. На изумрудные волны с белыми барашками, на плывущие вдалеке кораблики, на бесконечную синь бескрайнего неба. Нигде не увидишь столько неба, как над мореми перед этой великой необъятностью мысли отступают прочь.