Поначалу все было просто: Ерпалыч сидел в дряхлом плетеном кресле, скособочившись и тяжело дыша, а я суетился вокруг журнального столика с исцарапанной инкрустацией, раскладывая на этом антиквариате нарезанное ломтиками сало и бутерброды с рыбой-шпротой. Или с рыбом-шпротом; кому как больше нравится. Закуску я принес с собой из дому -- спохватился-таки по дороге -- и правильно сделал, потому что Ерпалыч явно питался воздухом. Рюмки у него были свои, но все разные, так что я подбирал их по размеру, а эстетику пришлось отодвинуть в сторону. После я разлил перцовый бальзам, плеснул немного на порог -- квартирнику...
И тут Ерпалыч вдруг бодро вскочил, кинулся к стоявшему в углу на футляре от швейной машинки магнитофону (катушечный "Садко", динозавр вымерший!) и запустил, мягко выражаясь, музыку.
Трудно понять, как Ерпалычу удалось дожить до старости, слушая сей выкидыш муз. В магнитофонных динамиках звенело, топало, через неправильные промежутки времени раздавался лязг и молодецкие выкрики; я машинально проглотил перцовку, даже не заметив вкуса, и уставился на счастливого Ерпалыча, цедящего свою порцию мелкими глоточками (что само по себе было ненормально).
-- Что это, Ерпалыч? -- прохрипел я.
Не думаю, что он меня услышал -- скорее, по губам догадался.
-- "Куреты" это, Алик, -- Ерпалыч придвинулся ко мне почти вплотную и радостно захлопал старческими белесыми ресницами. -- Группа такая. Да вы не волнуйтесь, к ним быстро привыкаешь...
Сомневаюсь, чтобы мне хотелось привыкать к этим оглушительным "Куретам".
-- А-а... зачем?
-- Надо, -- строго сказал Ерпалыч и пальцем мосластым погрозил. -Надо, Алик! Вы мне лучше вот что скажите...
Я даже не успел сообразить, что он меня до сих пор на "вы" величает, как Ерпалыч уже налил по второй и удрал из комнаты. Вернулся он с потрепанной книжкой в руках, в которой я с удивлением узнал своего собственного "Быка в Лабиринте".
Еще первого издания, покет-бук в мягкой обложке.
Пять тысяч тиража.
-- Скажите, Алик, -- вопрошает Ерпалыч тоном матерого инквизитора, замыслившего расколоть еретика на "сознанку", -- вы сами додумались вести рассказ от имени Минотавра? От первого лица?
-- Не знаю, -- искренне отвечаю я. -- Может, сам... а может, читал где-то или видел -- вот оно и отложилось. Борхесы там всякие, Олдя, Бушков с Валентиновым... хрена теперь вспомнишь!
-- Вы честный человек, Алик, -- Ерпалыч сказал что-то еще, но я из-за "Куретов" не расслышал. -- Давайте выпьем за ваш талант.
Я хотел было возразить -- но он уже выпил. И салом заел. Так что пришлось присоединяться. А после третьей гляжу: или "Куреты" вроде тише стали, или я и впрямь к ним привыкать начал, только сидим мы хорошо, рыбу-шпроту кушаем, и я Ерпалычу рассказываю, как "Быка" писал, как по ночам в зеркало глядел, боялся, что рога Минотавровы прорастают, а потом рога проросли-таки, бросила меня Натали к свиньям хреновым, и я Миньку-бедолагу за неделю убил, то есть не я, конечно, а Тезей, только Тезей у меня такой сукой вышел, что самому противно, а читатели и не заметили, что Тезей -сука, и Ариадну он сам бросил, нечего на Диониса валить, и пора по четвертой, или по пятой, не помню уже...
"Куреты" брякают, я трезвый вдруг оказался, только тяжелый, а Ерпалыч меня спрашивает:
-- Скажите, Алик, вы случайно Тех не боитесь?
-- Нет, -- отвечаю, -- что я, сумасшедший? Чего мне их бояться? Жертвую я исправно, молюсь по графику, службы все в квартире работают, оберег-манок на месте, раз в месяц заговорщика вызываю -- подновлять... С кентаврами я вообще на коротком колесе, маньяков давно Первач-псы повывели, спасибо им!.. Нет, Ерпалыч, не боюсь.
-- Кому "им" спасибо-то, Алик? Псам или маньякам?
Я смеюсь, "Куреты" орут, а Ерпалыч бороду в кулаке крутит, ногу за ногу забросил, брючина обтрепанная чуть ли не до колена задралась, голень старческая, сухая, в пятнах каких-то синих...
-- Ладно, -- смеется старый хрыч, -- оставим Тех в покое. И мольбы по графику -- за компанию. Лучше скажите мне, Алик, что вы сейчас пишете?
-- Скажу, -- отвечаю.