Лежали в одной постели, не касаясь друг друга. Рядома как на разных континентах. «Хорошо хоть спиной не повернулась», думал Лёшка. Ему казалось, если он сейчас протянет руку, не сможет коснуться Марины, сколько бы ни тянулась, вырастая, рукахоть на километр. Никогда Ахиллу не догнать черепаху.
После завтрака мать позвалазайди-ка. Пошел, зная, что его ждет.
Что там у вас с Мариной?
Мам, все нормально.
Алексей, я не слепая еще. И не глухая.
Ну
Что, говори?
Я изменил ей.
И зажмурился. От затрещины зазвенело в ушах.
Ах ты, сукин кот! У тебя дети, ты забыл?
Мам, мне стыдно.
Стыдно ему!
Прости меня, мам!
Это ты у жены прощения проси, я при чем?
Марина меня приняла.
Приняла! Ради детей приняла. Еле выжила эту неделю. Иди уж, ладно. Вымаливай теперь прощенье. Что, больно ударила?
Больно.
Мало тебе! Иди.
Мало. Подумал: «Господи, пусть бы Марина так ударила, пусть бы кричала на него, тарелки била, что угоднолишь бы простила, лишь бы все стало как раньше, а ведь сам во всем виноват, сам все порушил, сам. Самому и чинить надо. Давай, думай, зря, что ли, реставратором когда-то был, что угодно мог починить. Однажды на спор разбитую скорлупу яйца так склеил, что шовчика заметно не было, а туткак склеишь, как?..»
Работать он не мог. Целыми днями занимался детьми, играл с ними, книжки читал, рисовал смешные картинки, гулять ходил за компанию. И постепенно Марина стала смягчаться: то волосы ему взъерошит, то руку на плечо положит, а потом, в коридоре, даже поцеловалисьтак осторожно, что самим смешно стало, и на миг вернулось все прежнее, как будто ничего не было, никакой Киры не существовало. И тут же раздался звонок телефонный, и еще не сняв трубку, Леший знал, кто звонит, и Марина знала, и повернулась, и ушла в глубь квартиры.
Алексей нашел ее на лоджии. Покосилась, спросила:
Что, доложить пришел? сурово так, как будто и не было никакого поцелуя в полутьме коридора.
Марин, я не сказал ей пока ничего. Это нельзя по телефону, понимаешь, она звонить начнет или приедет. И чуть было не сказал: я ее знаю, но тут же прикусил язык.
Пусть только попробует. Ну и когда же ты ей сообщишь?
Я не готов пока.
А, черт! Не так сказал.
Что значитне готов? Все раздумываешь, что ли?
Нет, Марин, я же сказал, что тамвсе! Ну не справлюсь я сейчас.
Не справится он. А раньше-то, похоже, хорошо справлялся. И ушла.
Он постоял, сжимая кулаки. Выругался: «Что б тебе трижды двадцать пять через колоду!» Побродил по квартире, неприкаянный, зашел к материта вязала что-то маленькое, разноцветное.
Это что такое ты делаешь?
Носочки Ванечке. Что ты вздыхаешь? Плохо?
Плохо, мать.
Терпи. Ничего сразу не бывает.
А вдруг вдруг она меня никогда не простит?!
Простит! Любит она тебя, дурака.
Правда? Ты откуда знаешь?
Да она сама сказала. Я в ванную зашла, она там плачет. Ну и поплакали вместе. Я прощения просила, что так плохо сына воспитала.
Мама
Вот тебе и мама. Наладится, ничего. А ты, видно, плохо стараешьсяне можешь, что ли, поласковей с ней быть, ночь-то тебе на что?
Ну мам, что ты со мной о таком говоришь!
Да ладно, большой уже мальчик. Седой вон, а ума нет.
Мам, а у вас с отцом?.. И тут же, опомнившись: Нет, не говори!
Ничего такого, о чем бы я знала. А чего я не знала, того и не было.
Чего не знаешьтого не существует? И задумался: может, зря? Не надо было ничего говорить? А он и не говорилона на портрет посмотрела и сама поняла. Да и не смог бы он так жить, во лжи. Вспомнил Маринино четверостишиекогда-то, давно, она ему свои стихи давала почитать. Как там у нее: «Живу во лжи, как перепел во ржи, и привыкаю ходить по краю чужой межи» Как перепел во ржи. А вот жила же! Пять лет прожила на чужой меже, а теперь!
Потом ему стало стыдно, что пытается свою вину на Марину переложить. Она-то никому не изменяла. Это оничто Дымарик, что он
Самым ужасным было то, что после телефонного звонка Кира, которая превратилась было в некое отвлеченное зло, словно материализовалась, и Леший теперь все время дергался, заслышав звонок телефона, да и дверь открывал с опаской. В самые неподходящие моменты возникала перед ним коварная девчонка, и чем больше он старался избавиться от наваждения, тем назойливей мерцало перед ним бледное нагое тело и лицо с дразнящей усмешкой. И это тогда, когда с Мариной дело пошло на лад!
Однажды ночью, придя из мастерской, он почувствовал: что-то изменилось. Не так широк показался ему разделявший их океан, пожалуй, можно дотянуться! Осторожно взял руку Марины, поднес к губампальцы мелко дрожали. Поцеловал, она руки не отняла, и он, перевернув тонкую кисть, долго целовал запястье, где бился, торопясь, горячий пульс. Потом поцеловал сгиб руки, шею, ключичную ямку, и, придвинувшись ближе и крепко сжав ее грудь с напрягшимся соском, жадно впился губами в приоткрытый рот, ловя движения языка. «Я на тебе, как на войне» всплыла вдруг в памяти неизвестно откуда взявшаяся строчка. Точно, как на войне! Только это была война тихая, медленнаяне яростная атака, а осторожное продвижение вперед по минному полю, и каждый настороженно прислушивался к себе и к другому: а что будет, если вот тут поцеловать? А здесьдотронуться?
Но как ни старался Лёшка быть нежным и не спешить, ее родное тепло, запах и вкус так ударили ему в голову, что медлить не было никакой возможности. Но в самую последнюю неостановимую секунду всплыла перед ним, колеблясь, как бледное пламя свечи, Кираоткинувшись на спинку кровати, бесстыдно-нагая, раздвинув согнутые в коленях длинные ноги, она сидела на одеяле и ела большой желтый персик, а сок стекал по подбородку
Так и кончил, не зная, с кем онс Мариной, с Кирой?
Ушел в душ и пропал. Марина видела и картинку, и Лёшкино смятение. Несмотря на мгновенную вспышку мучительной ревности, быстро, впрочем, прошедшей, ее разобрал истерический смех: так панически бежал Леший с поля боя, испугавшись бледного призрака этой девчонки, словно подглядывавшей за ними. И надо же было ей возникнуть так не вовремя! Марина в который раз за последнее время кляла свое проклятое ви́дениегосподи, жила бы, как все, знать ничего не знала, картинок никаких не видела, и Леший бы не дергался так. А не сама ли она и вызвала к жизни это привидение, вспомнив о сопернице в минуту своего торжества? В самую неподходящую минуту! Не выдержала, пошла за ним:
Ты тут, часом, не утопился?
Леший сидел на бортике ванны. Насупился, молчал мрачно. Марина посмотрела на него сверхусколько седых волос-то! Вот уж правдабес в ребро. Но когда он поднял на нее красныесовсем больные! глаза, она вдруг испугалась, что может и впрямь потерять его. Не потому, что уйдет от нее, а простоуйдет навсегда, как Дымарик. Не выдержит, сломается. И сказала нежно:
Пойдем спать, поздно. Забудь!
Я бы забыл Но ты же видишьона, как осколок, застряла во мне.
«И во мне», подумала Марина.
Часть 2. Разбор полетов
Невозможно вытащить себя за волосы из болотаа именно этим Марина и занималась. К единственному человеку, который мог помочь ей в этой бесконечной борьбе, к Валерии! обратиться было бы немыслимо. Приходилось справляться самой, а получалось плохо: на ее собственную боль накладывалась Лёшкина, и получался замкнутый круг. Она металась в нем, как загнанная белка.
Она часто уходила в ванну, где горько плакала под заглушающий шум воды. Она боялась за Лешего, боялась его потерять. Она видела, как похожа на него черноглазая темнокудрая Муся, и ВанькаВанька, ее собственная копия! тоже был вылитый отец: так же ходил, так же садился, так же морщил лобик и сдвигал светлые брови, так же держал ложку. И опять принималась втихомолку плакать.
Ночью бессонница держала их обоих за горло, но они делали вид, что спят, а печальные мысли витали над ними, не рассеиваясь и не улетая. Иногда Лёшка тихонько вставал и уходил в мастерскую, и тогда нагретая постельночи стояли жаркиеказалась Марине холодной, как лед. Потом она догадалась наводить на Лешего сонон мгновенно проваливался в тягучее забытье, сквозь которое слышал иногда, как негромко плачет рядом Марина, но проснуться не мог. А ей так было легче: оставалась только собственная боль.