В совокупности все это подводило к очевидному решению надо бежать, бежать, и чем скорее, тем лучше. Она и так застряла на целую неделю, что в нынешних обстоятельствах было непростительно много. Но как сбежишь, без денег, без документов, смутно представляя маршрут? Как незаметно сесть в «фаэтон», что ни день катавшийся от базарной площади, или напроситься на подводу и добраться хотя бы до станции?..
Однажды Саша попыталась, под видом затянувшейся прогулки среди тополей и берез, выйти за околицу, туда, где начинался Мариупольский шлях, но почти сразу же ей заступил дорогу рослый хлопец в смушковой шапке, до этого вроде бесцельно слонявшийся поодаль Он ничего не сказал, оружием не грозил, руками не размахивал, но Саша не стала испытывать судьбу и повернула обратно, к Соборной, к зданию культпросвета.
День «на службе» пролетал быстро и, надо признать, вовсе не скучно у Севы всегда находились для нее осмысленные занятия: то что-нибудь нарисовать, то написать или перепечатать, и он не скупился на похвалы и комплименты за ее расторопность и «самоотверженную помощь». Приходили и уходили разные люди, приносили кипы бумаг, забирали газеты, рассматривали плакаты, о чем-то совещались или спорили с Волиным. В соседней комнате стучал молоток, скрипела стамеска: там сколачивали декорации для народного театра
Батькины «хлопцы», по разным надобностям залетавшие в культпросвет, натыкаясь на Сашу, таращились на нее, как пьяные, но ни один не приставал и даже не пытался заговаривать.
Раза два в день обязательно делали перерывы на чай и на обед; тогда обстановка становилась совсем непринужденной, дружеской. Осмелев, Саша интересовалась насчет расписания поездов, идущих через Гуляй Поле, и возможностью попасть на почту чтобы отправить хотя бы открытку в Екатеринослав, если нельзя позвонить или отбить телеграмму но товарищ Волин отвечал как-то уклончиво, прятал глаза и при первой возможности сбегал. То ли не хотел связываться, то ли боялся батьки Махно а скорее всего, и то, и другое.
Сам Нестор Иванович, чем бы ни был занят, в кульпросвет не заглядывал тот неожиданный визит с «инспекцией», в первый день Сашиной «службы», за неделю ни разу не повторился; не встречался ей Махно и в других местах, куда заглядывала по случаю, выходя подышать, или с каким-нибудь поручением Севы
Это было странно, потому что в Гуляй Поле он, казалось, был везде и всюду, его имя звучало на каждом углу, громко и грозно:
Батько йидет! Батько Махно пройихав с хлопцами! Атаман велел збиратися к управе, мануфактуру будуть роздавати, кому сколько треба! Нестир Иваныч сказал бери, що тоби потребно, але принось, що не потребно, може, воно кому иншому сгодится!
Махно ждали, звали, чуть не молились ему, всем-то он был нужен, а то сам посылал вестового за нужными людьми, и те мчались с вытаращенными глазами, как на пожар:
Батька до себя зовет! А ну, отыди с дороги, мне до атамана треба!
Глядя по сторонам, слушая разговоры, впитывая дурман казачьей вольницы, замешанный на медвяных степных травах, крови и самогоне, Саша начинала верить, что Нестор здесь и вправду кто-то вроде крестьянского сказочного царя, берущего у богатых, чтобы раздать бедным женящего холопов на панночках
Вот только увидеть его, пока солнце стояло в зените, нельзя было даже издали, словно атаман от нее прятался
«Нет, нет, что за нелепость!» Саша, краснея, гнала подобные мысли. Грозный батька Махно, одним своим взглядом приводивший в трепет и усмирявший самых отчаянных сорвиголов, не стал бы нарочно вести себя как влюбленный гимназист. Скорее все наоборот: это она влюбленная гимназистка, начитавшаяся баллад про Робин Гуда, и навоображавшая бог знает что
***
Сегодня работы в культпросвете было немного, и Галина Андревна, к счастью, не показывалась«поехала навестить отца в соседнее село», насплетничал Сева, прежде чем положить перед Сашей кипу рукописных заметок, какие требовалось перепечатать. Сам он выглядел встревоженным, постоянно читал телеграммы и газеты, привезенные с почты, и сам что-то писал в толстой тетради, бормотал под нос
Вот попомните мои слова, Александра Николаевна: немцы скоро уйдут и этому кретину Скоропадскому недолго осталось сидеть в Катеринославе!
Что?.. она вздрогнула, услышав про Екатеринослав, но Сева только рассеянно улыбнулся, моргнул близорукими глазами и снова уткнулся в газеты и забормотал.
До Саши долетали слова «всеобщая трудовая повинность», «буржуазные элементы», «Украинский национальный союз», «встреча Скоропадского с кайзером», «сближение с Германией», но уточнять, о чем идет речь, равно как и лезть Волину в душу, она не стала. Механически нажимала на клавиши машинки, думала о своем
Долго ли, коротко ли, но и этот день закончился, наступил вечер, пришло время идти домой.
Саше самой было удивительно, что она стала считать «домом» хату с выбеленными стенами, посреди фруктового сада, где днем хозяйничала Дуняша и еще какие-то непонятные женщины, исчезавшие в сумерках, а вечером появлялись мужчины из близкого окружения батьки, собирались за столом, ели, пили, разговаривали серьезно о своем мужском, военном, страшном, громко спорили, слушали граммофонные пластинки, пели под гармошку или гитару За неделю раза три приходил Щусь, с ним еще какой-то командир, светловолосый и молчаливый, и почти каждый вечер являлись Лева Задов с неизменным Волиным.
Иногда женщин приглашали за стол, иногда нет, и тогда они с Дуняшей ютились за занавеской, в спасительном кухонном закутке там и «вечеряли», и болтали потихоньку, пока не приходило время бочком пробираться «до лежанки». Саше так было спокойнее; в присутствии чужих мужчин, если рядом не было Нестора, она чувствовала себя неуютно, точно раздетая; он же всегда возникал неожиданно, то рано, то поздно, то хотел ужинать, то заявлял, что «втомився як конь на пашне, спати треба», то вовсе не появлялся на пороге и Бог знает, как позже возникал в темной горнице проходил ли сквозь стену, перекидывался в кота или в самом деле обращался в чудо-змея, что летает на семи ветрах, и хвостом длинным, языком огненным, умелым, смущает молодых вдовиц?..
Стой, стой, куды ты, диявол! Стой, бисова душа, ведьмачье отродье! громкая мужская брань и злобный, пронзительный визг жеребца ударили Сашу по ушам, пробудили от раздумий, и она сильнее сжала локоть Волина, на сегодня ставшего ее провожатым:
Что такое, Всеволод Яковлевич?..
Ничего, ничего, не бойтесь, Александра Николаевна, Сева ускорил шаг, чтобы побыстрее миновать приземистое деревянное строение, прилепившееся сбоку к трехэтажному каменному дому: должно быть, он раньше принадлежал какому-нибудь местному пану, а ныне превратился в учреждение, полезное для анархической республики.
Саша поддалась было руке Волина, поспешила за ним, но тут нос почуял знакомый запах конюшни не крестьянского хлева, где грустные рабочие клячи топчутся вместе с козами и овцами, не навеса с коновязью, возле которой нервно отплясывают поседланные боевые кони, готовые вот-вот сорваться в бешеный карьер а настоящей конюшни, лошадиного дома, где ухоженные, породистые рысаки стоят в просторных, вычищенных денниках и вальяжно пережевывают отборный овес и душистое сено. Такой, как была у них в Васильевке, пока усадьбу вместе лошадьми не реквизировали «в пользу революционной власти» и такой, как при казармах в Петербурге, где был расквартирован на зиму отцовский полк
Аааа стой, чертяка!!!
Ииииии Ииииии!!!
Петро, обережно, обережно! Вин забьет тебе, забьет, бис!
Саша! Саша, куда же вы? Там опасно, вернитесь! вскрикнул Сева, но удержать не смог, и только растерянным взглядом проводил барышню, ни с того ни с сего бросившуюся в конюшню, где двое махновцев тщетно пытались усмирить жеребца, чтобы поставить на растяжку
Она влюбилась с первого взгляда. Сухой, тонконогий, длинный красавец, большеглазый и словно огнем дышащий, угольно-черный, блестящий, с пышной густой гривой Орловский рысак, самых чистых кровей, бог знает как попавший в Гуляй Поле трофей, захваченный в бою, а может, реквизированный, как и все прочее добро, у незадачливого помещика.