Какая чудная женщина, Черменский, верно?.. произнес он, когда Демьян наконец закончил колдовать над столом и ускользнул. Я таких глаз никогда в жизни не видел. Зеленые, как море Ты на Каспии бывал?.. Хороша безумно! Расскажи мне о ней!
Изволь, но что же? пожал плечами Черменский.
Да все, что знаешь! Ведь ты вхож в дом, разговаривал с ней запросто
Газданов, ты с ума сошел? Мы двух слов друг другу не сказали! Она всего несколько минут пробыла в гостиной! И те пела!
С минуту они недоуменно смотрели друг на друга. Затем дружно рассмеялись.
Черменский, ты о какой из них говоришь?!
О Софье Грешневой, разумеется! А ты?
Об Анне! Черт возьми Газданов снова негромко рассмеялся. «Неужто ты влюблен в меньшую? А что? Я выбрал бы другую, когда бы был, как ты, поэт»
Черменский тоже усмехнулся, пригубил вино. Вполголоса спросил:
Как ты у нее оказался? Графиня Грешнева весьма осторожна в выборе гостей.
Притащил Анциферов. Он-то, похоже, ее старинный друг и даже Газданов запнулся, посмотрел на Черменского. Тот, невозмутимо разглядывая на свет вино в бокале, поинтересовался:
Так ты дружен с Анциферовым?
С какой стати? пожал Газданов широкими плечами. Просто знакомы по долгу службы, хотя наши ведомства и разны. Сегодня случайно разговорились после совещания у государя. Генерал Анциферов, как выяснилось, прежде общался с отцом, у нас есть общие знакомые Он оказался весьма интересным собеседником. Мы вместе посидели у Клоссе, потом генерал сообщил, что приглашен на вечер в самый интересный дом в Москве, и позвал с собой. Он назвал имя хозяйки, я был, конечно, заинтригован, и Как давно ты знаком с графиней?
Четыре года, медленно ответил Черменский.
Газданов вопрошающе смотрел на него, ожидая продолжения, но Владимир молчал.
Послушай, наконец обиженно начал Сандро. Не хочешь говоритьради бога, не надо, но я не понимаю, зачем столько таинственности? Если бы ты сам был заинтересован в этой даметогда все понятно, но ты же вроде увлечен ее сестрой?
Поверь, я не увлечен ни той ни другой, без улыбки произнес Владимир. Видит бог, еще утром я подумать не мог, что снова окажусь в этой гостиной. Последний раз я был у графини прошлой весной.
Вот как? Газданов смотрел недоверчиво. Отчего же сегодня?..
Искал Северьяна. Ты ведь его должен помнить, моего бандита.
Твой конокрад?! несказанно удивился Газданов. Он все еще при тебе?
И я при нем, подтвердил Черменский. Мы не расстаемся уже, наверное, больше десяти лет. И вот вдругпропал. Просто ушел из имения ночью, никому ничего не сказав!
Ну-у, этого можно было ожидать
Нельзя никак! резко отозвался Владимир. Я должен был знать! Не понимаю, что за стих на него нашел! Никогда прежде он так не вел себя! Месяц я еще ждал, думалмало ли что ему в башку могло ударить, загулял, запил где-нибудь, с ним случается Но он, паршивец, второй месяц не появляется, и вотпришлось ехать на поиски. С утра я побегал по Москве, у нас с ним тут имеются м-м общие знакомые, а ближе к ночи заглянул к Фекле. Это кухарка Грешневой, у них с Северьяном когда-то был роман, и я подумал, может, Фекла что-то знает. Но он у нее не показывался. Я уже готов был откланяться, когда вдруг вошла графиня Меня сразу захватили в плен и переправили в гостиную.
Черменский умолк. Невесело усмехнулся, глядя в сторону. Что толку врать самому себеон хотел увидеть Софью. И был страшно разочарован, войдя в гостиную и не обнаружив там ее. Но Анна, перехватив его взгляд, чуть заметно улыбнулась, попросила немного подождать, и Владимир отчетливо понял, что стоит это сделать.
И дождался, черт возьми При воспоминании о том, что произошло два часа назад, настроение Черменского, и без того плохое, испортилось окончательно. Как безобразно он повел себя Чуть было не сделал вид, что они незнакомы, молчал, как болван, когда остальные просили ее спеть Софья пела, а он, глядя в окно на падающий снег, вспоминал о том, как впервые услышал ее голосчетыре года назад, в захолустной деревне, в забитом пьяными мужиками кабаке. Она пела тогда под гитару «Что ты жадно глядишь на дорогу»семнадцатилетняя босоногая девочка со слезами в зеленых, как у лесной русалки, глазах, и у него мурашки бежали по спине от этого голоса, глаз До сих пор все живо в памяти, до сих пор не отболело А ведь времени прошло немало. Можно было за столько лет понять, что ничего уже не изменится, не вернется обратно та ночь на обрывистом берегу Угры, когда он и Софья сидели, разделенные лишь умирающими углями костра, и Владимир успокаивал ее, говоря, что нельзя сводить счеты с жизнью, что бы ни случилось, а девушка молча, глядя в огонь, слушала его, и желтый огонек бился в неподвижных глазах Кончено. Незачем и вспоминать. Но он все еще не мог справиться с собой, виновато в этом было последнее письмо Маши. Марьи Мерцаловой, актрисы, его недолгой любовницы, покончившей с собой во второсортном борделе на Грачевке несколько лет назад. Накануне ее самоубийства они встретились случайно в полупустом под утро зале борделя. Маша была уже очень слаба, кашляла кровью. Не глядя на Владимира, рассказала о том, что из-за болезни осталась без работы, без ангажемента, из последних сил подрабатывала в публичном доме, играя для гостей на пианино, и добавила, что через неделю-другую она, вероятно, умрет. Отчетливо видя, что это правда, Владимир предложил ей:
Поедем в Крым, там воздух, море Ты вылечишься!
Что ты, Володя отмахнулась она, глядя на него лихорадочно блестящими черными глазами. Это уже не вылечить. Да и ни к чему. Рада я, что встретилась с тобой напоследок Уходи, ради Христа.
До сих пор он проклинал тебя за то, что послушался. Хотя и понимал в глубине души, что это ничего бы не исправило. По глазам Маши было уже понятно: она разочлась с жизнью. На другой день зареванные проститутки, придя к Черменскому в гостиницу, передали ему последнее письмо Мерцаловой, которое Владимир перечитывал столько раз, что уже знал наизусть.
«Володя, ты только не грусти. Право, для меня это лучше и уж в любом случае быстрее. Так нелепо сложилась жизнь, что в самом бездарном водевиле не увидишь. Если сумеешь, прости меня. Я грешна перед тобой, но, бог свидетель, лишь потому, что любила тебя страшно хоть это нисколько и не оправдание. Не могу написать подробнее. Пусть уж этот грех на душе останется. Одно лишь скажу: о Соне Грешневой не думай плохо, она с этим толстосумом только из-за нашего бабьего горя поехала и постарайся с ней встретиться. Она все расскажет. Наверное, Соня тебя любит, хотя я, прости, не верю: молода девочка слишком. Видит бог, по-другому я никак не могла поступить Прошу тебя лишь об одном: не оставь моего сына. Прощай. Остаюсь твоя Марья Мерцалова. Теперь уж, кажется, навсегда».
Черменски-и-и-ий!
Женский голос позвал его на весь зал так звонко и неожиданно, что Владимир вздрогнул, обернулся и увидел, что от дверей к нему опрометью мчится кудрявая большеротая брюнетка в сбившейся набок шляпке и мужском макинтоше.
Ба-а-а, Черменский! Сколько же не виделись?!
Всего лишь три месяца, Ирэн, зачем ты так кричишь? Ты в Москве? Тебя опять уволили из «Сплетен»? Владимир едва успел подняться и подхватить кинувшуюся ему на шею стриженую брюнетку. Этот пируэт был проделан девицей весьма непринужденновпрочем, как и все, что делала Ирэн Кречетовская, петербургская журналистка, печатавшаяся под псевдонимом «поручик Герман».
Уволил, мер-рзавец! В шестой раз! Да и бог с ним, через два месяца, как всегда, возьмет назад, не Аленский же ему будет писать про «деловых» Черменский, а что ты здесь делаешь? Ты приезжал в редакцию? К Петухову? Что-то новое, да? Или уж окончательно, зимовать? И даже не написал мне, пф, бессовестный! Как там твои яровые да озимые, заколосились? А я, вообрази, встретила тут у вас, на Сухаревке, старого знакомого, и он мне поведал, что у Осетрова сегодня будет пьяная драка с дебошем Янемедля на извозчика, лечу а тут еще, оказывается, и не начиналось! Ирэн с возмущением покосилась через плечо на компанию пьяных купцов, вразброд, но довольно благодушно исполняющих вместе с цыганским хором «То не ветер ветку клонит». Ну и ладно, значит, из всех московских борзописцев буду первой! Кто это с тобой?