– Человека судят по поступкам. Ваш поступок говорит сам за себя. Так тому и быть. Разговор окончен.
– Мисс Молл, если бы вы взглянули на вещи с моей точки зрения…
– Меня не интересует ваша точка зрения, Джек, вот так себе на носу и зарубите. Что ясно, то ясно. Есть только белое и черное, для меня серых тонов не существует. Я не из тех сероцветных соглашателей, которые скользят по жизни, чуть что жертвуя принципами. Лично я компромиссов не признаю. Я человек черно‑белый. Разговор окон…
– Но мисс Молл…
Было известно, что в крайней досаде мисс Хонивуд имела привычку выражать свое неодобрение, притрагиваясь вытянутыми пальцами обеих рук с обеих сторон к оправе очков и направляя стекла на того, кто вызвал ее недовольство, что подразумевало, будто в любой момент из ее глаз могут вырваться желтые молнии, дабы отправить обидчика на тот свет.
– Разговор, – повторила раздосадованная мисс Молл, энергично поправляя очки и нацеливая стекла на собеседника, – окончен.
Доведя до собеседника свою мысль без применения сильнодействующих средств, мисс Хонивуд вернулась к обязанностям за стойкой. Рябой, осознав тщетность дальнейших уговоров, пожал плечами, поднес к губам кружку и смешался с толпой.
В уютном закутке сбоку от огромного очага, между стеной и декоративной ширмой, стоял стол. Стена была обшита тяжелыми панелями темного дуба и оклеена обоями в узкую красно‑золотую полоску. На уровне глаз полоски убегали под раму картины, на которой изображалась с поворотом в три четверти корова на лугу, увековеченная художником в момент пережевывания жвачки; сей трогательный портрет явственно был предназначен служить здоровой буколической приправой к трапезам.
Нынче вечером этот уютный уголок занимали двое уже немолодых джентльменов: один с мягкой темно‑русой бородкой, кареглазый и в вишневом жилете, второй – академического вида, бодрый и чисто выбритый, с седоватой шевелюрой, коротко подстриженной и стоящей торчком наподобие щетины на щетке. Удобно расположившись в мягких креслах, поднося ко рту то трубку, то стаканы, эти двое ученых мужей коротали вечер за чтением последних известий; путеводными звездами в научных изысканиях им служили огонь в очаге и водруженные на стол свечи.
Одна из свечей почти догорела, и джентльмен со щетинистой шевелюрой аккуратно потушил огарок большим и указательным пальцем. Затем он извлек из кармана коробок спичек, зажег новую свечу и, задув спичку, бросил огарок в огонь. Его компаньон, не обращая внимания на деятельность соседа, продолжал водить взглядом по колонкам, то и дело вынимая изо рта трубку, чтобы поковырять в зубах серебряной зубочисткой.
Мимо пролетел мальчик‑прислуга. Джентльмен академического вида поднял руку, пытаясь привлечь его внимание, но результата это действие не возымело. Мгновением позже мальчик пронесся обратно, уже из кухни, однако и вторая попытка оказалась безуспешной. Третья – тоже. Будучи не в силах достичь цели обычным путем, джентльмен академического вида воззвал к своему сидящему напротив собрату. Увы, укрытый за газетой как за неприступной стеной, тот остался глух к призывам компаньона.
Так случилось, что за этой маленькой пантомимой наблюдала со своего места за стойкой мисс Хонивуд. Передав бразды правления пивным краном кому‑то из подчиненных, сия высокая и угловатая дама направила свои стопы прямо в уголок у очага и осведомилась о нуждах академического вида джентльмена. На его замечание, что занятой мальчик‑слуга носится туда‑сюда «как на пожаре», мисс Хонивуд выразила надежду, что джентльмен не имел в виду пожар у нее в доме, но также добавила, что сравнение она уяснила.
В следующую же секунду из кухни вырвался белый смерч.
– И где это вы пропадаете, Джордж Гусик? – вопросила мисс Молл, ловко ухватив за ухо пролетавшего мимо мальчугана. Несмотря на весьма профессионального вида фартук и закатанные до локтя рукава рубахи, жертва – хлопающая огромными ушами, со страдальческим выражением лица – напоминала школьника, которому устроила реприманд его туго накрахмаленная классная наставница.