Ты можешь прийти еще раз.
Я улыбнулся, пытаясь скрыть тревогу. Тревогу от того, что так ошарашен страстью. Она закурила нам сигареты. Чокнулась со мной своим бокалом.
Á nous, сказала она.
За нас.
***
В тот вечер я постучал в дверь Пола Моуста.
Я работаю, крикнул он, перекрывая ленивое клацанье пишущей машинки.
Выпивка за мой счет, если тебе нужен предлог, чтобы прерваться.
Предлог принят, откликнулся он.
Через пять минут мы уже сидели за кальвадосом и сигаретами в углу Le Select.
Так когда же ты влюбился? спросил он.
Вопрос сбил меня с толку. Потому что не только застал врасплох, но и заставил задуматься: неужели я настолько прозрачен?
Не понимаю, о чем ты, промямлил я.
Чушь собачья. Ты только что стал жителем округа под названием Влюбленный. Дай угадаю, это прекрасная, неуловимая Изабель?..
Я ничего не ответил, уткнувшись взглядом в бокал с темно-медным яблочным бренди. Моуст потянулся к моей пачке сигарет.
Твое молчание говорит само за себя: виновен по всем статьям.
Теперь настала моя очередь закурить.
Ты когда-нибудь влюблялся по уши? наконец спросил я.
Конечно. Примерно тридцать три раза. И всегда с высокой долей иронии, сопровождающей погружение в этот омут. Но это не твой случай, сынок. «Как ты собираешься держать их на ферме после того, как они увидят Пари?»
Я поджал губы. Яростно затянулся сигаретой и залпом осушил остатки кальвадоса.
Давай, назови меня говнюком, ухмыльнулся Моуст.
Я промолчал.
В этом весь тывежливый фермерский мальчик.
Я вырос не на гребаной ферме, прошипел я.
Моуст улыбнулся.
Шах и мат. Дай угадаю: ты никогда раньше не испытывал ничего подобного, никогда не знал такой страсти
Я вскинул руку, как коп-регулировщик.
Моуст снова расплылся в улыбке.
Тут, видишь ли, какое дело. За то время, что я живу здесь, со мной раз или два случались такие истории. И эти отношения прекрасно работают, пока ты понимаешь: замужняя француженка играет по своим правилам и твое сердце не будет разбито, если ты смиришься с тем, что оно не получит того, чего так хочет.
На что я возразил бы, но только мысленно, поскольку не мог выразить словами: «Разве могли мы с Изабель так истово заниматься любовью и не любить друг друга?»
***
На следующее утро я позвонил в десять. Моя ошибка. Слишком рано. Слишком нетерпеливо. Когда диск телефона в Le Select завертелся колесом рулетки, я сказал себе: «Еще не время. Не сейчас. Подожди». Пусть даже она и сказала «позвони завтра», когда я уходил от нее прошлым вечером. С тех пор я прокручивал в памяти каждое его мгновение. Ошеломленный тем, что произошло между нами. И мучаясь страхом возможной потери.
Не это ли называют двойственностью? Когда первое знакомство с настоящей страстью запускает сумасшедший танец: горячность сопровождается ощущением, что все может ускользнуть? И ты изо всех сил пытаешься это удержать. Хотя еще и понятия не имеешь о том, что происходит и чем это может обернуться.
Bonjour, Сэмюэль. Ты звонишь довольно рано. Ее тон: официальный, насмешливый, укоряющий. Как себя чувствуешь после вчерашнего?
Скучаю по тебе.
Черт. Слишком откровенно.
Приятно слышать. Это были чудесные мгновения.
Когда мы сможем повторить чудесные мгновения?
Mon jeune homme
Я могу зайти попозже.
Мне бы очень этого хотелось. Но через несколько часов я должна уехать на выходные. В понедельник, 17:00?
Э-э конечно.
Похоже, ты сомневаешься.
Не сомневаюсь. Просто чувствую себя болваном.
Ты вовсе не болван, Сэмюэль. Я с большим удовольствием жду нашего следующего рандеву.
Меня охватило отчаяние. Почему мне казалось, что это односторонняя влюбленность? Но стоило голосам сомнения зазвучать в голове, как я тотчас заставил их замолчать. И вместо этого сказал:
Тогда до понедельника.
Merveilleux. Bon weekend, Samuel.
Конец разговора.
Через несколько часов я должна уехать на выходные.
Понедельник теперь казался далеким, как будто до него целая вечность. Мой безрассудный сценарий желания: перезвонить ей, настоять на часе страсти сегодня. Или появиться на рю Бернар Палисси и
Разрушить все незрелостью импульсивности.
Я оттолкнул телефон. Заказал еще кофе. И вернулся к своей газете и своему блокноту. Я открыл Pariscope и запрограммировал для себя фильмы, джазовые концерты и бесплатные органные концерты в церквях, чтобы убить время до понедельника. Словом, создавал иллюзию занятости.
Выходные тянулись мучительно. Я старался заполнить их делами и заботами. Лишь бы вырваться из плена завышенных ожиданий. Я пытался подавить страх: а вдруг она в последнюю минуту отменит свидание (хотя до сих пор ничто не намекало на это).
Утро понедельника началось с хлопка одной из соседних дверей. Я поплелся в ванную и увидел в коридоре Пола Моуста с двумя чемоданами у ног.
Ну, здравствуй, незнакомец, сказал он.
На прошлой неделе я стучался дважды. Ты не ответил.
Был занят другим. А теперь занят отъездом.
Есть какая-то причина?
Мой отец ушел из этой жизни две ночи назад.
Мне очень жаль.
Банальность оценена.
Я от души.
Знаю. Настроение скверное. Папа не был ангелом. Но я должен поступить правильно. Похороны назначены на среду. Мама сообщила, что я не вычеркнут из завещания. Так она пытается сказать мне: прояви уважение, будь рядом со мной, и я не стану тебе мешать и не пойду против тебя.
Так вот оно что. Окончательный исход. Не вернешься?
Я отсидел здесь свой срок. И подошел к тому этапу, когда положено покончить со статусом временного поселенца, обзавестись постоянным жильем, carte de sejour, найти работу и объявить: Парижмой дом. Получить документы, необходимые для женитьбы. Кандидатуры имеются. Но остерегайся богемных француженок с их фразами о свободной любви без тормозов. У них у всех есть эта буржуазная изнанка. Рано или поздно они заводят разговор об обязательствах, собственности, детях. Все это в них заложено еще в возрасте становления личности. Под маской сексуальной свободы часто скрывается будущая бытовая западня.
А ты уверен, что сможешь избежать всего этого дома?
Конечно нет. Через пять лет я женюсь и запру себя в рамках какой-нибудь академической деятельности. Если только до этого не решусь заключить Фаустову сделку и последовать по стопам отца в рекламу. Он ведь был руководителем J. Walter Thompson. Ловкий, умный, успешный, вечно отсутствующий. Никогда не ценил меня.
Я потянулся и положил руку ему на плечо. Он стряхнул ее.
Это и есть твое представление об утешении? буркнул он.
Скорее солидарность.
Что мне это даст?
Сиюминутную веру в то, что кто-то тебя понимает.
Он опустил голову. Подхватил свой багаж.
Бостон зовет.
С нетерпением жду возможности прочитать твою книгу.
Она никогда не увидит свет.
Как ты можешь так говорить?
Потому что я узнаю мусор, когда читаю его.
Он потащил свою поклажу, отклонив мое предложение о помощи. Загрохотал чемоданами по ступенькам. Я заглянул в его комнату. Там остались все его книги. Стопки неиспользованных блокнотов. Бутылки вина и прочего спиртного. Я окликнул его.
А как же твои вещи?
Все в прошлом. Распоряжайся.
Это любезно с твоей стороны.
Я какой угодно, только не любезный. И знаю, что со временем парижская идиллия и тебе покажется последней иллюзией свободы, прежде чем ты поступишь, как большинство из нас, янки: пустишься в ожидаемый конформистский танец.
Наши последние слова. Хлопнула входная дверь. Моуст исчез.
Я вошел в его комнату. Более сотни книг. Желтые блокноты. Коллекция авторучек. Около полудюжины нетронутых тетрадей в черных обложках. Миллиметровая бумага. Карандаши. Четыре закупоренные бутылки красного. Две бутылки кальвадоса. Vielle Prune. Остатки жизни, проведенной в пути. Я почувствовал странный холодок на загривке. Осознание того, что все накопленное наминаши приобретения, наши связи и отношениянеизбежно остается позади. Никто из нас не избежит этой участи. Вот почему следует избегать робости, когда речь идет о настоящем времени. Все, что у нас есть, в сущности, это здесь и сейчас.