- А мне вот почему-то кажется, что не только ему. Любовь, преданность, энтузиазм этого в тебе навалом, но даже таким ослепленным чувствами фанатичкам, как ты, время от времени признание требуется, не важно - в профессиональном или личном плане. Не все ж тебе за ним гуськом семенить, пусть тоже потрудится шажок навстречу сделать. Верно?
Лариса начинает наносить краску на волосы. Я молчу, обдумывая ее слова, на несколько минут выпадаю из реальности.
- Боюсь я за тебя, Юль. Ты только не злись сейчас, дослушай до конца. Тебе точно нужно ехать к нему завтра? Ваша общая беда позади, меньше суток - и на свободе окажется ненаглядный твой. Родители его встретят. Ты и так вон четыре года с его мамкой на телефоне, да передачки ему возила. Может, хватит с тебя уже? Тебе бы передышку, подарок судьбы чьими-нибудь чужими руками. Понимаешь? Чтобы кто-то позаботился, а не ты сама о себе да обо всех.
- А знаешь, Лор, чего я боюсь? Если честно, мне не дает спать по ночам кошмар, что он увидит меня и ничего не почувствует. Или только раздражение, отвращение там или любую другую подобную эмоцию. Годы ведь прошли, все могло поменяться. Мы сами изменились. Да и не успели в прошлом построить нечто серьезное, прочный фундамент, который мог бы выдержать сейсмическую активность. А трясло нас неслабо, сама понимаешь. Многие тогда попадали. Многое непоправимо разрушилось.
- А вдруг ты не почувствуешь? Увидишь егочужой мужик, прикоснуться противно, не о чем поговорить.
- Возможно и такое. Завтрашний день, наверное, самый долгожданный в моей жизни, и самый непредсказуемый, столько вариантов развития событий может быть, не предугадаешь и половину. Что, если станет еще больнее? И мне, и ему? Хочется убежать и спрятаться, слечь с гриппом и отложить встречу еще на несколько дней. А потом начинаю думать: вдруг он ждет, хоть не написал ничего, но всей душой ждет, что я приеду встречать, а я возьму и не смогу. И он расстроится. Вот это больше всего страшит. Поэтому я еду. Приведу себя в порядок и вперед. Тем более, у меня отпуск, даже отпрашиваться не нужно. А там видно будет.
- Вы к тебе поедете?
- Нет, сразу к его родителям, они тут в тридцати километрах живут в сторону аэропорта.
Ванины родители так и не смогли вернуться к прежней жизни в родном городе. Слишком явными стали косые взгляды соседей, обидным - злорадство коллег, ранящим - пренебрежение бывших друзей. Личные вопросы якобы сочувствующих знакомых рождали новые пересуды за спиной. В течение полугода они продали квартиру и дачу, купили дом в поселке недалеко от Красноярска. И к сыну поближе, и от прошлого подальше.
Думаете, мы виделись каждые выходные и отмечали вместе праздники? Как бы не так. Первый годда, я и ночевала у них, и по хозяйству помогала, потом овощи с огорода домой возила. Они щенка взяли, я под предлогом заботиться о животинке каждые выходные приезжала, корм привозила, мыла малыша, играла с ним.
Потом собака выросла, а общение между мной и ее настоящими хозяевами начало сходить на нет. Никто ни с кем не ссорился, просто трем взрослым людям стало вдруг дискомфортно под одной крышей даже несколько часов подряд. Если мы и перезванивались, то редко и по делу. Ваня сказал, что не хочет загадывать, обещать, планировать даже на краткосрочную перспективу. Он понятия не имеет, как повернется жизнь после обретения свободы. Хватит разочаровываться. Уж мы-то с ним знаем, насколько горькими бывают отрезвляющие сюрпризы. Ваня ни разу не назвал меня официально своей девушкой. Он заявил, что никто ничего никому не должен. А там, как освободится, будет видно. Все решится само собой. Годы разлуки расставят по местам то, что не смогли долгие восемнадцать месяцев следствия.
Я понимала, что таким образом он старался себя обезопасить. Не хотел однажды получить короткое невнятное письмо, что я выхожу замуж за другого. Не считал себя в праве что-либо обещать, ведь не был уверен, каким человеком выйдет. За эти годы мы научились жить в круглосуточном ожидании чего-то плохого, в первый месяц его довели до вскрытия вен, и только Богу было известно, что еще могло случиться в том страшном месте. Ване казалось, что проще сжечь мосты разом. Ему так было нужно.
Поначалу с его мамой мы, созваниваясь едва ли не круглосуточно, обсуждали Ванины проблемы и нужды, планировали передачи, переживали и плакали, если он дрался в колонии или его закрывали в карцер. И самое страшноеесли болел, ведь лечение там отвратительное. Его там совсем нет, этого лечения. Если грипп, то непременно с осложнениями, если простуда - то до ангины. Я летела в любой день на поезде-автобусах к нему, чтобы привезти разрешенные лекарства, которые практически никогда не передавали
Однажды за время Ваниной пятинедельной пневмонии я думала что в один момент просто не выдержу, рухну, где стояла, и умру от нервного перенапряжения. Я не могла спать, есть, нормально работать. Я вздрагивала, если звонил мобильный, хлопала дверь, включалась музыка. Пока не диагностировали прямую угрозу жизни, ему не давали даже гребаного пенициллина. Одной таблетки парацетамола в сутки для здорового мужика, по мнению местных врачей, было вполне достаточно.
В это время он мне не звонил, чтобы не пугать. Потом все же набрал, его об этом родители попросили, так как всерьез начали переживать за мое состояние. Наигранно бодрым голосом убеждал, что идет на поправку. А сам кашлял так, что я истерично всхлипывала и рыдала, обливаясь крупными едкими слезами. Казалось, он легкие выплевывает по кусочкам, еще немного - и нечем ему там дышать будет. Ничего под ребрами не останется
Я молила небо отдать его болезнь мне. На свободе в моем распоряжении любая больница, море платных-бесплатных врачей и лекарств, заходи в интернет, читай отзывы и выбирай, пальцем тыкай, что подходит больше. Но ничего подобного, за все эти годы мне не потребовалось ни одного больничного отпуска. Даже когда наш отдел на карантин закрывали и полгорода в масках ходили. Мне хоть бы что. Будто Ваня в то же самое время молил о том же самом: чтобы мои болячки достались ему. Знал ведь, что я одна-одинешенька тут, станет плохоникто не хватится. Защищал меня, как мог.
И его молитвы звучали громче, их услышали.
Когда чувствовал себя хорошо, он, напротив, частенько звонил мне, и во время недолгих телефонных разговоров в основном молчал, внимательно слушая. О себе едва ли полслова. Хорошего особо сообщить нечего, а плохое в его жизни было не для меня, только для него одного. В крайнем случае, если невмоготу, то для родителей. А мне всегда: «Юль, привет! Ну, рассказывай, моя хорошая, что новенького. У меня есть пара минут. Я в порядке, как обычно».
Как обычно НЕ в порядке. Как там вообще можно быть в порядке.
И я рассказывала. Иногда абсурдно подробно, иногда перепрыгивая с темы на тему, запутывая его. Но мне тоже хотелось поговорить, посмеяться, поделиться смешными случаями или саркастичными замечаниями по отношению к окружающим людям. Иной раз мы могли час и больше болтать без остановки.
Но с приближением даты досрочного освобождения количество входящих вызовов от Вани заметно сократилось, одновременно с этим его родители стали реже отвечать на мои звонки. Больше они не говорили со мной о будущем: кем бы Ваня мог устроиться работать, куда пойти учиться. Он ведь так и не закончил свой вуз, два курса только. И восстанавливаться поздно, все сроки прошли.
Теперь подобные вопросы обсуждались без моего участия. Постепенно, день за днем, его родители становились счастливее. Они вновь видели Ванино будущее в светлых тонах, и в нем кажется, не осталось места для меня.
А что я? Мне двадцать семь через три недели, помоложе вон сколько девчонок незамужних. Приданого по-прежнему кот наплакал. Старалась, конечно, все эти годы, вкалывала, добилась многого, но звезду с неба утащить все же не удалось. Может, длины ног для прыжка не хватило, или же пропали они яркие над головою в один день. Не мечталось без одного человека. Нет, руки не опустились, тянулись вверх, а вот крыльев за спиной больше не ощущалось. Ваня подарил их мне, а потом взял и отнял. Может, однажды он вернет их на прежнее место? С ним мне леталось каждый день, каждую минуточку. Когда рядом с ним была, трудности переставали казаться непреодолимыми, лишь азарт пробуждали. И желание действовать.