И все, что могу сказать это нелепое:
Прости
Еще мгновение, еще рывоки сиганула с головой, без сожаления в твой взглядтеряя себя навсегда.
Глава 34. Пограничье. «Дети» Гиппократа
Глава 34. Пограничье. «Дети» Гиппократа
Посвящаю "Розовым снам" из романа
"Лоскутные розы" Е. Миллер, которые и навеяли мне сие странное сновидение.
***
Шаткий, мощенный из досок мост. И, казалось, не через реку он перекинут, и не через озеро а через непроглядной дали целое море, выливающееся за горизонт.
Люди, толпа людей, но не общим сплоченным телом, а рассыпанылениво тащатся, каждый утопая в своих думах. С работыдомой. Час пик. Да только на небене закатного светила переливы, а темный бархат, усыпанный звездами. Ночь.
И мы идем прём против «течения»: я и Инка. Манит нас та неведомая даль. Манит. Вот только ходу нормального впереди нет: деревянные плиты лишь здесь, около нас, у берега; и где-то там еще, далеко-далеко, у самого горизонта что и не достать дотудане допрыгнуть И между этими островамиотнюдь лишь голые балки-опоры, горизонтальные, тянущиеся бесконечными рельсами, навесом, вдаль. Другимни по чем: идут в нашу сторону неведомым образом легко преодолевая эту преграду.
А мы стоиммнемся, не решаемся.
Да уж и вправду, «роковой мост», задумчиво шепчет подруга.
Бросаю взор около: справатоже мост, вот только он целый, толковый, крепкий; слеваеще больше разрушен, нежели наш.
Роковой? Погоди как "роковой"? недоумеваю. Какой из них? Разве не тот? киваю в сторону руин.
Не знаю виновато прячет взгляд.
Ходит, бродит по краю настила, по балкам вперед-назад эквилибристом, дразня темную, непроглядную пучину, в которую упадии не выберешься уже никогда.
И вдруг один из прохожих (молодой незнакомый мужчина, с длинными русыми волосами, видусмиренного бунтаря, рокера) метнул на меня взор, отчего и я его приметила, различила среди безликой толпы:
Этоти есть будто громом голос.
Как этот? взорвалась я искренним, откровенным шоком, тотчас утонув в прозрении: отчего же тогда столько людей собой глупо, слепо рискуют играя с проклятием?
Смолчал, не ответил. Более тогоне захотел больше проявлять участия. Отвернулся. Слился с теменьюи пошагал прочь, не оборачиваясь.
И снова взор устремляю на подругу: но не надо словсама поняла и подчинилась та.
Живо срываемся на беги, будто земля под ногами горит, мчим на берег. Затесываясь среди толпы через дебрив сторону сердца города, в сторону дома.
Вот только теперь осознаю: ябосая, и на телелишь длинная, белая ситцевая ночная сорочка. Холодно, дурно, стыдно И даже ступать приходится осторожно, с опаской. И не так колет сухая трава или студит ноги холодная (хоть и пропитанная летом) земля, и не так сор под ногами смущает (отходы, пакеты, окурки), взывая к брезгливости, как стекломного битого стекла, то и дело норовящего вонзиться в плоть и раскромсать оную до крови, до кости, заражая и без шансов убивая.
Замечаю впереди себя пожилого мужчину: ловко пробирается среди зарослей по шальной тропинке в сторону жилых домов. Предусмотрительно, хитро следую за нимза мной же покорно мчит и Инка. Онмой поводырь, яее. Незнакомцу проще, на его ногахобувь: ботинки, подошва плотная, крепкая. А потому смело рвет вперед, мне жекаждый сантиметр дается тяжко: до дрожи пробирает угрозой.
Еще шаги, еще усердияи прорвались, ступили на не менее холодный, но гладкий нежный, твердый асфальтуверенной походкой, поступью вперед. А поводыря уже и не различить среди полумрака: ночь сожрала очертания, не уступая даже фонарному, медовому свету.
Нестрашно. Сама справлюсь! Сама отыщу наш с Инкой путь! Это здесь наши с незнакомцем кривые дороги пересеклись, наслоились друг на друга, пока от моста через дебри на свет, на твердынь не вышли. А дальшеа дальше у каждого свое предназначение, свой конечный пункт!
Я сама справлюсья сама нас спасу!
Срываюсь на бегуверенно мчу вперед. И вдругзамечаю на обочине незнакомую женщину с дочкой. Стоят, смотрят на меня в испуге. И почему-то я начинаю орать, дико, отчаянно, взмолившись:
Помогите! Помогите ей! тычу рукой куда-то назад вполоборота, в сторону своей Инки, туда, где она за мной слепо, безропотно летит.
Помогите! слышу, вторит мне ее голос.
Вот только этим двум всё равно, более тогоони боятся нас, отворачиваются, обособляются, жаждут сбежать.
А потому рву когти дальше я, визжа, ревя, разрывая отчаянным криком темноту и тишину ночную:
Помогите ей! снова рвет мое горло безысходность, будто чувствую, как Смерть отбирает Ее у меня.
И вдруг не ощущаю больше за мной участия. Странный шорох«пуф»: и ничего
Замираю в ужасе. Оборачиваюсь: нет Инки нигде. А вместо нее за мной мчат санитары.
Жутко, страшно и будто чувствую, что нехорошее они мне несут. Будто не спасти хотят, не помочьа добить, уничтожить.
Срываюсь на бегумчать далеко-далеко, но не выходитноги ватные враз почему-то, непослушные: заплетаюсь, едва не падаю. Еще немногои оборачиваюсь, позорно сдаваясь захватчикунаступают, надвигаются на меня, словно туча, желая всю меня обволочь и захватить в плен.
Выставляю руки вперед, ограждаясьпытаюсь сопротивляться. Злобный рык:
Где Инна?! Что вы с ней сделали?! ГДЕ ОНА?!!
Нет ее! мерзкий, приторно-убаюкивающий голос звучит, скребя по сердцу, словно по слухувизг металла, пронзая до кости, пробивая до самых пят жутью и страхом. И не было, грохочет гром. Лиза! Лизонька! Позвольте Вам помочь! Прошу!
Обступают, загоняют жертву, требуя не плоть, не жизньа душу. Жутко, до одури пугающе.
Еще одна моя тщетная попытка сопротивлятьсяи схватили, заломили Обреченность и немощность тотчас разлились по жилам, погоняя кошмар.
Ухватили за руки, ладонями разворачивая к себе.
Резвый удари пробили едва не насквозь оные.
Капельница: иголки, трубки. Загоняют в меня неизведанную прозрачную жидкостьа в ответ из другойполилась по пластмассовым венам в никуда моя кровь.
Замкнулся круг. Опустошение. Агония. Пограничье
Яумираю.
***
Посвящаю прекрасным людям, медработникам:
ru-ta, О. А., ан. Н., К. М., Б. Е. А., а. С, а. Т.
Спасибо вам за труд, колоссальную поддержку, доброту, заботу и душевное тепло!
А также семейству А.
Ленивой змеёй сознание ворвалось в меня, прогоняя остатки дурмана, отрицания и покоя. Остатки пустоты
Что, кто, гдеполное непонимание. Оглядеться по сторонам, сражаясь с резью в глазах.
Больничная палата. Попытка позвать кого: но сухо, хрипло, вялотщетно, никакого участия. Попытаться сестьвмиг резкая боль в груди пресекла столь глупую затею. Полумрак ударил в очи, застилая льняным полотном и рисуя живые звезды на нем. Тошнота подступила к горлу. Головокружение. Дышать: глубоко, отчаянно, стойко сражаясь за прежнее, шаткое, но более-менее терпимое внутренне состояние, за ясное сознание.
Минуты сбегали в небытие Не знаю, сколько прошло времени (одиночества и «самопознания»), но вполне достаточнодабы не только успокоиться, но и смело (безрассудно) попытаться вновь сесть. И едва это более-менее удалось (пусть и не с первого раза), следующая ступень моей «недо-эволюции»было желание встать на ноги
Кое-как, жадно цепляясь за боковые держатели у изголовья, встать а затем и вовсе, перебираясь руками по постели, храбро сражаясь с приступами головокружения и стремлений высвободить всё содержимое желудка, стала прорываться к умывальнику
Пол гладкий, холодный: и хоть все это вызывало колкие, неприятные ощущения, мысльчто я больше не овощ, прикованный к горизонтальной поверхности, провоцировала куда более внушительные эмоции, переживания.
Еще немногои рискнуть оторваться от спинки кровати и ухватиться за раковину. Минутыи я уже всматривалась в зеркале в жуткое, постапокалиптическое чудовище: волосы взъерошены, целый клубень путаницы на затылке; синячища под глазами; кожа бледная, будто у трупа; губы сухие, целые острова мертвой кожи. Лицо осунулось. Щеки запали. Еще хуже, чем была до этого