Тана открыла глаза и тихо произнесла:
Скорее бы домой спать.
Из глаз ее опять полились слезы, и Джин засомневалась, что дочь не пила. Судя по всему, вечеринка была кошмарной: возможно, Тана стала невольной участницей каких-то событий. Наконец Джин заметила другое платье на дочери и удивленно спросила:
Ты что, купалась?
Тана с трудом села, стараясь справиться с головокружением, и медленно покачала головой. Джин в зеркало видела странное выражение в глазах дочери.
Что с твоим платьем?
Бесцветным, будто чужим, голосом Тана проговорила:
Билли разорвал.
То есть как? не поняла Джин и тут же сама себе ответила: А, наверное, он бросил тебя в воду?
Дальше этого ее воображение не простиралосьведь речь шла о сыночке обожаемого Артура! Если даже Билли и выпил, то, по ее мнению, ничего страшного не произошловедь обошлось же. Это будет хорошим уроком им обоим.
Тана опять разрыдалась, и Джин пришлось съехать на обочину и напрямик спросить:
Да что с тобой? Вроде не пила Может, наркотики?
В ее голосе и глазах не было ничего, кроме осуждения, в то время как о Билли она говорила с материнской теплотой и заботой. Но ведь мать еще не знает, что натворил этот «замечательный мальчик».
Тана вскинула голову, посмотрела матери прямо в глаза и жестко произнесла:
Билли избил меня и изнасиловал в спальне своего отца.
Джин Робертс пришла в ужас.
Что ты такое говоришь? Чтобы Билли
И опять только гнев, никакого сочувствия к своему единственному ребенку, зато полная уверенность, что сын любовника не способен на такой поступок.
То, что ты сказала, ужасно.
«Ужасно то, что он сделал», подумала с горечью Тана, заметив нескрываемое возмущение в глазах матери.
Две крупных слезы скатились по щекам девушки.
И тем не менее это правда.
Тану опять колотила дрожь, голос срывался. А Джин, не в силах поверить услышанному, отвернулась и завела мотор. Больше на дочь она не смотрела.
Билли рос совершенно безобидным мальчиком: Джин знала его с десяти лет, и непонятно, что побудило Тану обвинить его в том, чего не могло быть.
Я не знаю, зачем ты это выдумала, но запрещаю впредь произносить подобную чушь!
Ответом ей было молчание. Тана сидела с ничего не выражающим лицом. Да, она никогда больше никому ничего не скажет. В это мгновение внутри у нее будто что-то умерло
Глава 4
Лето пролетело незаметно. Тана провела две недели в Нью-Йорке, медленно оправляясь от пережитого кошмара. Джин, как обычно, каждый день ходила на работу, все вроде бы было как всегда, если бы не Тана: дочь ни на что не жаловалась, но могла часами сидеть, уставившись в одну точку, неизвестно о чем задумавшись. Она не виделась с друзьями, не отвечала на телефонные звонки. Наконец Джин решилась поделиться своими сомнениями с Артуром. К этому времени в его доме уже был наведен порядок, а Билли со своими друзьями отправился в гости к однокурсникам в Малибу. Все помещения выглядели приемлемо за исключением спальни Артура: в самом центре большого дорогого ковра зияла дыра, явно вырезанная ножом. По этому поводу у отца с сыном был крупный разговор.
Боже правый! Что вы за дикари? Мне следовало отдать тебя не в Принстон, а в Вест-Пойнт, чтобы вложили ума. Как можно вести себя подобным образом? Ты видел ковер в моей спальне? Кто-то испортил его напрочь.
Билли послушно выслушал отца и, как примерный сын, покаянно произнес:
Извини, отец: немного недоглядел.
Это называется «немного»? А машина? А вы с дочерью Робертс? Ведь уцелели лишь чудом!
Билли все сошло с рук. Синяк под глазом скоро прошел, швы сняли, и он по-прежнему гулял и пьянствовал с друзьями, только вне дома, до самого отъезда в Малибу.
Ох уж эти детки! ворчал Артур, слушая сетования Джин, которой казалось, что травма головы дочери была серьезнее, чем посчитали врачи.
Похоже, сотрясение все-таки было: иначе как объяснить тот бред, что она несла.
Артур даже не попытался уточнить, что именно говорила Тана, лишь заметил:
Надо бы ей пройти полное обследование.
Накануне отъезда в Новую Англию Джин заикнулась об этом, но Тана наотрез отказалась и спокойно собрала вещи.
Утром, как всегда, она вышла к завтраку. Лицо ее было усталым и бледным, но когда мать поставила перед ней стакан апельсинового сока, Тана улыбнуласьвпервые за последние две недели, и Джин едва не расплакалась от радости. Со дня аварии их дом походил на могильный склеп: ни голосов, ни музыки, ни смеха, ни телефонных звонков. Мертвая тишина, и потухшие глаза Таны.
Я так переживаю за тебя, доченька.
При этих словах глаза девушки наполнились слезами, и она кивнула, не в силах произнести ни слова: их просто не осталосьни для кого. Ей казалось, что жизнь кончена. Никогда ни одному мужчине не позволит она дотронуться до нееэто она знала наверняка. Никто никогда больше не сделает ей больно. И речь не только о боли физической. Гораздо страшнее боль от равнодушия самого близкого человека. Мать не допустила даже мысли, что нечто подобное могло произойти.
Ты считаешь себя достаточно здоровой, чтобы поехать в лагерь?
Тана много думала об этом: можно, конечно, до конца жизни прятаться от людей, ощущая себя изгоем, жертвой насилия, которую сломали, раздавили и выбросили на свалку, а можно гордо поднять голову, трезво взглянуть на ситуацию и вернуться к жизни. Тана выбрала последнее.
Я в полном порядке.
Джин как-то не верилось: слишком уж спокойной, собранной, повзрослевшей выглядела дочь, как если бы травма головы положила конец ее юности. А может, испуг? Во всяком случае, столь разительных перемен за такое короткое время Джин еще не приходилось наблюдать. Артур уверял ее, что с Билли все в порядке, он ведет себя как послушный сын, но она знала, что ко времени отъезда он уже принялся за старое: алкоголь и гулянки.
Тана, солнышко, если почувствуешь, что тебе там нехорошо, сразу же возвращайся домой. До начала занятий в колледже надо обязательно подлечиться.
Ничего этого не потребуется, заверила ее дочь, надевая на плечо ремень дорожной сумки.
Как и в предыдущие два года, до места ей предстояло добираться на автобусе. Работать летом в лагере ей нравилось, однако на сей раз все было иначе. Коллеги заметили, что Тана Робертс очень изменилась: стала молчаливой, замкнутой, неулыбчивой, общалась только с детьми, а с персоналом лагерялишь по необходимости. Все, кто знал ее раньше, с грустью отметили эту перемену. «Видимо, что-то случилось дома», гадали одни. «Может, заболела?» предполагали другие. Никто не знал истинной причины.
По окончании последней смены Тана вернулась домой. В этот сезон она не завела новых друзей, даже у детей она особой популярностью не пользовалась.
Тана пробыла дома всего два дня, по-прежнему избегая старых друзей, уложила вещи и с чувством глубокого облегчения села в поезд. Ей вдруг так захотелось оказаться далеко-далеко от дома, Артура, Джин, Билли, школьных подруг. Той беззаботной девчонки, которая окончила школу три месяца назад, больше не существовало. Она стала другой: с горечью в сердце и с рубцами на душе.
По мере того как поезд уносился на юг, Тана начала понемногу возвращаться к жизни, отдаляясь от лжи и лицемерия, интриг и предательства. После случившегося все, кто раньше был ей дорог и составлял ее окружение, больше не существовали для нее. Пусть никому, кроме Джин, она ничего не сказала, но если уж собственная мать не поверила, то не захотят поверить и другие. Она бы с радостью больше никогда не возвращалась домой. Тана помнила последние слова матери: «Ты ведь приедешь на День благодарения, правда?» Ей показалось, что Джин боится смотреть ей в глаза: такая боль из них рвалась, которую мать излечить не в силах. Тана не хотела приезжать ни на День благодарения, ни после: бежать, бежать как можно дальше от их мелочной, мещанской жизни, лицемерия, от этих варваровБилли и его друзей, от Артура, столько лет эксплуатировавшего ее мать, обманывавшего жену, и никогда не возвращаться никогда. Тана больше не могла это выносить.
Ей так хорошо думалось под стук колес, что стало грустно, когда поезд остановился в Йоло. Колледж Грин-Хиллс находился в двух милях от станции, и за ней прислали старенький громыхающий фургончик с седовласым водителем-негром. Он приветствовал ее широкой белозубой улыбкой, но Тана отнеслась к нему настороженно.