Прохладный ночной ветерок заставил Антонину задрожать, однако не охладил ее воспаленных мечтаний. Она подошла к зеркалу, висевшему на стене. Комната была залита лунным светом, Антонина все ясно видела.
Ах, какая красавица смотрела на нее из тяжелой дубовой рамы! Какие глаза черны как ночь! И как в ночи не разглядишь ничего, так не увидишь, что таится в глубине этих глаз, какая тьма жадных желаний клубится там!
Я красива пробормотала Антонина, словно впервые увидев себя, хотя и прежде именно сознание собственной красоты заставляло ее с пренебрежением смотреть на молодых арзамасцев. Я так красива, что граф Михаил Иванович должен, должен будет
Странный звук заставил ее вздрогнуть. Словно бы ударилось что-то об оконную раму. И еще раз ударилось, а потом на пол упалода ведь это камушек! Вон валяется. Кто-то бросает камушки в окно. Кто?
Антонина подскочила к подоконнику, перевесилась через негои увидела стоящую внизу девушку. Бледное в лунном свете лицо, черные глаза, черные кудри, накрытые алым платком Это Флорика! Цыганка Флорика!
Сердце так и зашлось.
Ты? прошипела Антонина. Что, и Яноро здесь? Из-за вас мой дед погибтеперь сюда приперлись?! Ну так вам несдобровать!
Она уже открыла рот, чтобы позвать людей, однако крик комом замер в горле. Не то что не крикнуть или хотя бы шепнутьни вздохнуть Антонине, ни охнуть!
Вспомнилосьчто-то подобное она почувствовала, когда вздумала замахнуться на Яноро плетью. Флорика, это Флорика ворожитколдунья бесова! Сначала цыганское колдовство извело деда, теперь до Антонины добралось.
Она того и гляди умрет от удушья, умрет!
Чего им, этим нехристям, надо от ее семьи? Что за прок им в смерти Андрея Федоровича Гаврилова и Антонины Коршуновой, его внучки и И наследницы его состояния, между прочим! Может быть, не столь уж великое богатство, чтобы пуды золота на себя навесить, да ведь это с какой стороны посмотреть. Всякое дело, в том числе и торговое, можно и погубить, и преумножить. Можно по миру пойти, а можно и еще пуще разбогатеть.
Кто унаследует склады и товар деда после его смерти? Антонина. Кто унаследует все это после ее смерти? Да кто ж другой, как не ее единокровный брат Яноро! Этот цыган! Это жалкий бродяга!
Да нет, не может того быть! Неправда это!
А если правда?
Обещаешь молчать? донесся до нее тихий голос Флорики. Я должна тебе кое-что рассказать. Крик не поднимешь?
Антонина кивнула, мучимая одним желаниемнаконец-то вздохнуть.
Побожись! потребовала неумолимая цыганка.
Антонина торопливо обмахнулась крестом, и Флорика, проворно заткнув подол под кушак, чтобы не путался в ногах, взобралась по березе с кошачьей ловкостью и мягко, тоже по-кошачьи, перебралась на подоконник, а потом спрыгнула на пол светелки. Одернула подол, устремила немигающий взор в глаза Антонины, сделала около ее горла стремительное движение пальцами, словно пыталась выдернуть что-то, и та наконец-то перевела дух.
Ведьма, ведьма прохрипела она, однако Флорика только усмехнулась:
А ты сама кто такая? В ночи, небось, видишь как днем? А думаешь, на это одни только кошки способны? Не-ет, это в тебе цыганская кровь играет! Ты такая же, как мы: кого полюбишь, жизни для того не пожалеешь, а кого возненавидишь, того со свету сживешь! Благодари вашего бога распятого, что не знаешь своей силы, не то
Что не то? жадно спросила Антонина, мгновенно забыв о страхе и чувствуя нетерпеливую дрожь, которая охватила тело: да неужто и ей подвластны какие-то силы, которыми владеют только ведьмы и колдуны?! Конечно, это грех, конечно, богобоязненному человеку о таком и думать нельзя, а между тем не справиться ей с жаждой обладать даром неведомым, хоть и пугающим!..
Не затем я сюда пришла, отмахнулась Флорика, чтобы о нашей схожести говорить, а затем пришла, чтобы рассказать, как все вышло. Грыжица горе! Поверь, Яноро не хотел смерти твоего деда! Он про Тодора просто так крикнул, из озорства. Он не злодей! С ним часто такое бывает: по жизни несется, не разбирая дороги, не ведая, что впереди обрыв, в который и сам сорвется, и коня загубит а заодно снесет того, кто невзначай на пути окажется. Он меня послал прощения у тебя просить!
А у самого поджилки затряслись, что ли? с презрением бросила Антонина.
Его не страх, а стыд не пускает, вздохнула Флорика. Нрав горячий, гнев его долго кипит у других знаешь как? Вспыхнет злое пламя, да вскоре и погаснет, чтобы жить не мешало, а Яноро сушняк в тот костер сам подбрасывает и его жаром наслаждается. Хоть и люблю Яноро безумно всю жизнь, сколько себя помню, а все же боюсь его иногда. Когда укоряю его, он меня вроде слушается, но со своей натурой не всегда может сладить. Вот и к тебе пристал в лесу, а потом деду твоему крикнул про баро Тодора. И что с того вышло?! Байо мингэ, ромалэ!
Ты говоришь, Яноро злопамятный, недоумевающе нахмурилась Антонина. Но чем я перед ним провинилась, если я его впервые в жизни сегодня увидела? А мой дед чем перед ним виноват?!
Флорика опустила голову и пробормотала:
Не вы виновны. Яноро простить не может Глашеньке, твоей матери, что из-за нее баро Тодор свою жену, мать Яноро, покинул! Пусть и вернулся к ней потом, а все же любовь к Глашеньке до смерти Тодора довела, да и ей счастья не принесла. Вот разве что тебя родила, только ведь это кому на счастье, а кому на беду
Глашенькаэто моя мать? тупо спросила Антонина.
Да.
А как же как же мой отецФедор Иванович Коршунов?!
Ничего о нем не знаю! Знаю точно, что твой отецбаро Тодор, твердо сказала Флорика.
Да откуда тебе это известно?! отчаянно воскликнула Антонина, всплеснув руками. Откуда?! Ты девчонка совсем, ты от Яноро этого без ума, сама призналась. Ты с его голоса поешь!
Эх, Антонина, тяжело вздохнула Флорика, ни с чьего голоса я не пою. Эту историю рассказала мне моя мать, Донка. А она была рядом с Глашенькой весь год, что та в таборе прожила. Донка ей разродиться помогла, тебя приняла, а потом Глашеньке глаза закрыла
Что? слабо выдохнула Антонина. Не может быть! Не верю!
А вот послушай-ка эту историю, а потом и решай, верить или нет!
Матушкою Антонины была честная дочь купеческая, родом из Арзамаса. Глафирой звали ееГлашенькой. Росла она послушной, тихой да скромной, но в тихом омуте, известное дело, черти водятся. Стал как-то раз под Арзамасом табори сманил девку из дому веселый красавец-цыган. Испокон веков такое приключалось, песен об этом немало сложенои здесь то же содеялось. И настолько Глашеньке полюбился Тодор, что нипочем не пожелала она домой вернутьсятак и ушла с табором. Матери у девки давно не было, а отец ее в ту пору отлучался по делам своим по купеческим. Нянька же не уследила
Воротился отец, бросился искать дочкуда где! На месте табора только кострище осталось, а Глашенькин след уж травой порос.
Андрей Федорович вернулся в Арзамас и всем рассказал, что дочь уехала в Ваднебольшое село в тридцати верстах, где жила сестра купца Гаврилова Ольга, в замужестве Кулагина. На молчание сестры Андрей Федорович надеялсяа сам надеялся, что Глашенька рано или поздно вернется.
Однако пришлась по сердцу Глашеньке кочевая жизнь, по сердцу пришлась вольная любовь. Одно неладно: у Тодора уже была в таборе жена и сын был. Совсем младенчик! Яноро звали его, и Талэйта, его мать, была, словно дикая роза, прекрасна и, будто колючки ее, зла. Она крепко любила Тодора. А цыганская любовьэто огонь, это яд медленный! Лишь увидела Талэйта свою соперницу, белолицую, русоволосую да сероглазую, как дала слово извести ее.
Цыганкиони все ворожеи Опоила Талэйта злыми зельями Тодора, чтобы отвести его сердце от молоденькой русской девушки, которая ни спеть, ни сплясать, ни приласкать жарко не могла. Вновь присушила Талэйта к себе Тодора, да так, что он и видеть Глашеньку более не хотел. А она ходила уже чреватая
Что было ей делать? К отцу воротиться? Страшилась его гнева праведного. Пришлось тащиться за табором, подобно жалкой собачонке.
Иной раз у Глашеньки и укруга хлебного не было, и лохмотья не на что сменить. Однако по-прежнему любила она Тодора и лелеяла мечту вернуть его любовь.
Но зря, зрявсе ее надежды были напрасны! У цыган чужаков не больно жалуют, так что несладко приходилось Глашеньке. А Талэйта знай поила Тодора своими зельями, чтобы он даже имя русской разлучницы забыл! Тодор ожесточился сердцем к Глашеньке, а коли был он баро, таборным вожаком, так ему и другие подражали. Оставалась лишь одна молоденькая цыганка, которая осмеливалась жалеть Глашеньку. Звали ее Донка