Во всяком случае его одежда казалась естественной для него, и мне бы не хотелось видеть его в другой.
- Привыкайте. Все женское, бросающееся в глаза надо убрать. Короткие стриженые волосы - это очень женственно...
Он коснулся взглядом моей головы, как будто мгновенным жестом ее погладил, и отвернулся. Но мне запомнился этот взгляд.
А в следующее мгновение лицо его приняло знакомое выражение, доброжелательное и чуть насмешливое.
- В общем, выходите из кареты, уже приехали. Дальше придется идти пешком.
- Но вы-то вместо сапог разве не могли бы в жару носить обувь полегче?
- Чем свободней плоти - тем теснее духу. Не только сапоги, пудовые чугунные вериги носили прежние монахи. Да и теперь носят, только каждый свои. А вы хотите легкими стопами войти в Царствие Небесное?
Восковая свеча поникла над подсвечником, как увядающий стебель. В палатке сухой жар.
На монастырском дворе дремотная тишина. Отец Михаил уехал в патриархию и вернется дня через два-три. Венедикт исчез после трапезы.
Только Арчил сидит на каменной скамейке, полукругом идущей от родника, кормит собак. Он обмакивает хлеб в банку рыбных консервов и подает по куску то Мурии, то Бриньке, ласково с ними разговаривает.
Большая черная Мурия заглатывает свой кусок сразу. А маленькая Бринька, белая, лохматая, сначала валяет его по земле, топчется вокруг на коротких лапах, и ее квадратная мордочка выражает детское недоумение. Никто не знает, откуда она взялась, но раз пришла, и ее поставили на довольствие. Арчил выдает каждой собаке свое, драться из-за куска им не приходится. Поэтому они живут мирно и бегают вдвоем, впереди Мурия, за ней Бринька. Обе привыкли к постной монастырской пище, но иногда туристы приносят мясо, и тогда собакам отдают его на "велие утешение". Собаки знают, что в храм заходить нельзя, и во время службы лежат на траве за порогом. А когда Венедикт звонит в колокол, Мурия садится, задрав голову, и подвывает.
- Любите собак? - спрашивает меня Арчил.- Хотите их кормить?
Я соглашаюсь, хотя говорю, что сейчас мы идем купаться. И предлагаю поставить у родника две миски - большую Мурии, маленькую Бриньке. Арчил кивает, но высказывает осторожное предположение, что собаки могут не догадаться, какая миска чья. Мы смеемся, а Бринька в ожидании куска прыгает на колени Арчилу и заглядывает ему в глаза.
От небольшой фигуры Арчила, от смуглого, чернобородого лица веет доброжелательностью и покоем. Сам он никогда не начинает разговор, отвечает приветливо, но немногословно. Улыбается он часто, но иногда в этой улыбке светится душа. Такая безоглядная, кроткая, исполненная любви улыбка бывает только у чистых сердцем.
- Вы давно в монастыре? - спрашивает Митя.
- Всего полгода. Совсем еще молодой послушник, как и ты.
- У меня было впечатление, что вы жили здесь всегда, - говорю я.
- Мне самому так показалось, когда я пришел в Джвари.
- А чем вы занимались до того?
- Трудно объяснить,- улыбается он виновато.- Работал в Институте марксизма-ленинизма.
Этого я от него никак не ожидала.
- Я окончил исторический факультет и даже собирался пойти по партийной линии. Но, к счастью, далеко меня не пустили. А потом я понял, что нельзя ничего приобрести на земле, если ничего не имеешь на небе. И что ни построишь-все развалится...
- "Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его"...
- Да, да... Ведь люди ищут пути к блаженству, к счастью. А кто может быть блажен? "Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем", смиренно разъясняет Арчил.-Ходите в законе Господнем, и все будет хорошо. Он все указал - пути, и средства, и цели.
Но люди, как Адам с Евой, верят не Богу, а обольстителю, думаю я. Он обещает пути короче, напрямик.