Все подхватывали:
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь, не узнаешь.
Ох, встречать ты меня не приде-ошь...
Андрей не знал слов и поджидал, когда разок споют свояк и Роза, а потом уж со всеми вместе грустно гудел. Ему очень нравилась песня, и он в душе очень жалел, что ударил свояка.
А на другой день свояк выкинул шутку, которую Андрей не понял до конца, не понялзачем?
Андрей возвращался вечером с работы... Свояк ждал его у ворот на скамеечке. Увидев Андрея, он встал, сунул руки в карманы брюк и очень самонадеянно опять прищурился. Спросил:
Ну что, малахольный?.. Отработал?
Андрей ушам своим не поверил.
Ты опять?с угрозой протянул Андрей.
Следуйте за мной, гражданин!и свояк пошел, не оглядываясь, к сараю.
Чего ты?не двигался с места Андрей.
Иди, кому говорят!прикрикнул свояк.Действительно, малахольный!
Андрей оглянулсяникого в ограде нет. Он пошел к свояку. Вид его не обещал ничего хорошего. Свояк распахнул дверь сарая... А там, на плахе, маслено поблескивая смазкой, лежал... лодочный мотор. Новенький, только из сельмага. Свояк пнул его носком ботинка.
Бери, ставь на лодку.
Как?..
Говори «спасибо» и уноси, пока я не раздумал. Понял? Дарю.
Как же так?все не мог понять Андрей.
Свояк засмеялся, довольный.
Вот так... Чего рот разинул? От малахольный-то... Беритвой!
Он же дорого стоит,сказал Андрей.Куда к черту...
Сергей Сергеич подошел к Андрею, больносо злинкойпохлопал его по щеке.
Бери... Я их те таких десяток могу купить. Помни Серьгу Неверова! Пошли.
Когда Андрей переступил порожек сарая, свояк Сергей Сергеич вдруг запрыгнул ему на спину и закричал весело:
Ну-кавмах!.. До крыльца.
Брось!..Андрей передернул плечами.Ну?
Свояк сидел крепко.
Ну, до крыльца! Ну!Сергей Сергеич от нетерпения пришпорил в бока Андрею.Ну!.. Шутейно же. Гоп! Гоп!.. Аллюром! Что, трудно, что ли?
Проклятый мотор! Черт его подсунул, не иначе. Стерва металлическая... Андрей у крыльца чуть не сбросил свояка через голову, чуть не зашиб его об ступеньки, потому что тот, когда скакали, еще и орал:
Еге-ей! Скакал казак через долину!.. Гоп! Гоп!..
К счастью, никто не вышел из дома, и с улицы тоже не было видно, на ком это скачет гость Кочугановых «через долину».
Андрей пошел в дом, пинком расхлобыстнул дверь... Но на столеувиделстояла опять «калгановая», вкусно пахло жареным мясом... В избе было чистенько прибрано, мурлыкало радио, жена Соня, довольная сверх всякой меры, суетилась в кути... Да черт с ним, что прокатил на спине! Что, действительно трудно, что ли? Зато теперьс мотором, будь он проклят.
Ну, как мотор-то?спросила Соня.
О так от!..выскочил вперед Сергей Сергеич.О так от уставился на него и смо-отрит. Умора!..свояк и Соня засмеялись, довольные.Я говорю: бери скорей, пока не раздумал! А то ведь раздумаю!.. Ну, давай по рюмочке «калгановой»с обновкой. Чего стоишь? Не очухался еще?свояк опять засмеялся. И пошел к столу. Он снова наладился на тот тон, с каким приехал вчера.
СУД
Пимокат Валиков подал в суд на новых соседей своих, Гребенщиковых. Дело было так.
Гребенщикова Алла Кузьминична, молодая, гладкая дура, погожим весенним днем заложила у баньки пимоката, стена которой выходила в огород Гребенщиковых, парниковую грядку. Натаскала навоза, доброй землицы... А чтоб навоз хорошо прогрелся, она его, который посуше, подожгла снизу паяльной лампой, а сверху навалила что посырей и оставила шáять на ночь. Он шáял, шáял, высох и загорелся огнем. И стена загорелась... В общем, банька к утру сгорела. Сгорели еще кое-какие постройки, сарай дровяной, плетень... Но Ефиму Валикову особенно жалко было баню: новенькая баня, год не стояла, он в ней зимой пимы катал. Объяснение с Гребенщиковой вышло бестолковое: Гребенщикова навесила занавески на глаза и стала уверять страхового агента, что навоз загорелся сам.
Самовозгорание!твердила она и показывала агенту и Ефиму палец.Понимаете?
Это «самовозгорание» вконец обозлило и агента тоже.
Подавай в суд, Ефим,сказал он.А то нас тут за дураков считают.
Валиков подал в суд. Но так как дело это всегда кляузное, никем в деревне не одобряется, то Ефим тоже всем показывал палец и пояснял:
Оно быпо-доброму, по-соседски-ток чему мне? Но она же шибко грамотная!.. Она же слова никому не дает сказать: самозагорание, и все!
Муж Гребенщиковой, тоже агроном, был в отъезде. Когда приехал, они поговорили с Ефимом.
Неужели без суда нельзя было договориться? Заплатили бы вам за баню...
Это уж ты сам с ней договаривайся, может, сумеешь. Я не мог. Мне этот суд нужен... как собаке пятая нога.
Не нарочно же она подожгла.
А кто говорит, что нарочно? Только зачем же людей-то дурачить! Самозагорание...
Самовозгорание. Это бывает вообще-то.
Бывает, когда навоз годами преет, да в кучеслежалый. А у ней за одну ночь самозагорелся. Не бывает так, дорогой Владимир Семеныч, не бывает.
Владимир Семеныч побаивался жены, и его очень устраивало, что дело уже передано в суд и, стало быть, чего тут еще говорить. Без него все решится.
Разбирайтесь сами.
Разберемся.
И вотсуд. Суд выехал из района по другому случаю, более тяжелому, а заодно решили пристегнуть и это дело, погорельское. Судили в сельсовете...
Шел Ефим на суд, как курва с котелком,нервничал. Вспомнил чего-то, как один раз, в войну, он, демобилизованный инвалид, без ноги, пьяный, возил костылем тогдашнего предсельсовета Митьку Трифонова и предлагал ему свои ордена, а взамен себеего ногу. Его тогда легко могли посадить, но сам Митька «спустил на тормозах», в суд не подал, хотя долго после этого пугал: «Подать, что ли, Ефим? А?»
«Ну да, а я сейчас, выходит, иду человека топить,думал Ефим.На кой бы она мне черт сдалась, если так-то, по доброму-то?» И вспоминал, как гладкая Алла Кузьминична, когда толковала про самовозгорание, то на Ефима даже не глядела, а глядела на страхового агента, мол, Ефим Валиков все равно не поймет, что это такоесамовозгорание.
Протез Ефим не надел, шел на костыляхчтоб заметней было, что он без ноги. Ордена, правда, не надел: хватит того, что нашумел с ними тогда, после демобилизации.
«С другой стороны, если каждый будет поджигать вот так вот, я с одними костылями и останусь на белом свете. А то и самого опалят, как борова в соломе. Так что мое дело правое».
Гребенщикова была уже в сельсовете, посмотрела на Валикова гордо, ничего не сказала, не поздоровалась, отвернулась.
«Ох ты, горе мое, горюшко!не желает мамзель с нами здороваться»,посмеялся сам с собой Ефим. Он не то чтобы обиделся, а захотелось, чтобы этой «баронке» так бы прямо и сказали: «Чем же тут гордиться-то, милая? Подожгла человека, да еще нос воротишь!»
Судья, молодой мужчина, усталый, долго смотрел в бумаги, потом посмотрел на Аллу Кузьминичну, на Ефима...
Рассказывайте.
Ефим подумал, что надо, наверно, ему первому начинать.
Видите ли, в чем тут дело: вот эта вот гражданка...
Вы уж прямо как враги«гражданка»... Соседи ведь.
Соседи,поспешил Ефим.Да мне-то весь этот судсобаке пятая нога...
А подаете.
Дак она же платить нисколь не хочет! А баня была новая, у меня вся деревня свидетели.
Как все это произошло, Алла Кузьминична?
Я разбила парничок и немного подогрела навоз...
Подожгли его?
Да, но он некоторое время погорел, потом я его завалила влажным навозом. Он, очевидно, хорошо прогрелся и самовозгорелся ночью.
Во!изумился Ефим.Да я, можно сказать, родился на этом навозе! Якак себя помню, так помню, что ворочал его,так уж за всю-то жизнь изучил я его, как вы думаете? Потом, не забывайте: мы каждый год кизяки топчем! Уж я его ворочал-переворочал, этот навоз, как не знаю...
Товарищ Валиков отрицает, что навоз может самовозгореться. У него в практике этого не было... Ну и что?
Судья смотрел на Аллу Кузьминичну, кивал головой.
Нельзя же на этом основании вообще отрицать этот факт. Вы же понимаете, что надо же считаться с научными данными тоже,продолжала Алла Кузьминична.