Ну как, нравится тебе эта петрушка? спросил ее Шурка, оглядывая дело рук своих.
Много нравился! ответила Таюнэ и спросила:Василя теперь солата находил будет?
Подожди, не такое это легкое делозолото найти, серьезно ответил Шурка. Не сразу Москва строилась.
Василя новый яма делать нада? догадалась она.
Точно, подтвердил Шурка. Прокопаем еще пару отводов, потом посмотрим.
Но больше никаких отводов рыть он не стал, а нашел себе новое занятиестал вырубать береговой тальник. По его мнению, работа с топором тоже неплохо нагоняла мускулы. За несколько дней он выкорчевал столько кустов, что Таюнэ едва успевала очищать от листьев ветки и сносить их в сараишко.
Много дрова будет, много печка теплый будет! улыбаясь, говорила она. Василя много дрова делала!
То-то же, отвечал Шурка, довольный ее похвалой. И сам хвалился:С такой силой, как сейчас у меня, сопку можно с места сдвинуть.
Однажды, возвращаясь в избушку, Шурка заметил странный цветок, росший на голом песке у воды. Он выдернул его с корешком. На венчике густыми рядками сидели мелкие разноцветные лепесткикрасный, черный, желтый; опятькрасный, черный, желтый В тундре росло множество диковинных цветов, но такого он никогда не видел.
Шурка машинально понюхал его и снова удивился. Северные цветы не пахнут, а от этого исходил сочный аромат, напоминающий запах цветущей липы.
«Вот тебе и не пахнут!»подумал Шурка.
Он пошел по берегу, решив нарвать таких цветов и показать Таюнэ. Но их больше не попадалось. Шурка вернулся назад и, пройдя то место, где нашел цветок, снова увидел на песке разноцветный венчик на коротком толстом стебельке. Побродив около часа, он набрал небольшой букетик. Всю дорогу до избушки разглядывал странные цветы и нюхал их.
Таюнэ он нашел за сараишком. Устроившись на куче хвороста, она смазывала нерпичьим жиром капканы, готовила их к зимней охоте.
Смотри, что я тебе принес. На, держи, сказал Шурка, торжественно вручая ей букетик.
Таюнэ недоуменно поглядела на цветы, на Шурку, не зная, зачем ей нужно брать их. Шурке же показалось, что она смутилась, тронутая его вниманием. Ему и самому стало как-то неловко.
Бери, бери, сказал он, подавая ей цветы. Ну что, красивые?
Нет красиво, сказала Таюнэ, положив букетик на хворост. Большая цветок красиво, такая нет.
Да ты понюхай, они же пахнут, возразил Шурка и поднес букетик к лицу Таюнэ. Чувствуешь, как липой пахнет?
Таюнэ поморщилась, брезгливо отвела от себя Шуркину руку.
Нет красиво, повторила она. Большая цветок красиво.
Ни черта ты не чувствуешь! с досадой сказал Шурка и, зашвырнув букетик за сараишко, пошел к реке умываться.
Таюнэ увидела, что он рассердился, и, догнав его, спросила:
Василя сердита, да? Зачем Василя сердита Таюнэ?
Отстань, грубовато сказал Шурка. Иди смазывай жиром свои капканы.
Утром Таюнэ разбудила его веселым криком:
Вставала, вставала, Василя! Зима ходила! Снег много-много. Скоро-скоро встала!
Она растормошила его, потянула за руку к распахнутой двери.
Чистый, ослепительный свет ударил Шурке в глаза. Вчерашней тундры как не бывало: ни земли, ни кустов, ни травы, ни черных сопоквсе выбелил снег. Он шел всю ночь и толстым слоем выстелился от горизонта до горизонта, от него сладковато пахло не сухой и морозной, а весенней, талой свежестью.
Кра-си-во, да? выдохнула Таюнэ, поводя вокруг шальными, захмелевшими глазами.
Но Шурка не оценил красоты изменившегося пейзажа.
Черт-те чтозима в сентябре! сердито сказал он, сплюнув на чистый снег. И подумал, что теперь ему не вырваться из этой избушки, пока не ляжет настоящая зима.
Кра-си-во!.. пьяно повторила Таюнэ и шагнула с порога в глубокий, по колено, снег.
Постой, где лопата? Сейчас раскидаю, недовольно остановил ее Шурка и, сунув ноги в стоявшие возле дверей валенки, побрел в сараишко за лопатой.
Покончив с этой работой, Шурка отнес лопату на место, разделся до пояса и, пофыркивая и покрякивая от удовольствия, стал растирать снегом лицо, шею, грудь. Снег податливо таял в тепле рук, водой растекался по телу. Таюнэ с немым восторгом наблюдала за ним. Никогда до этого она не видела, чтобы чукотские или эскимосские парни умывались так, как умывался Шурка.
Когда Шурка ушел в избушку одеваться, она забежала за сараишко, стряхнула с плеч керкер и умылась, растерлась до пояса первым снегом, так же пофыркивая и покрякивая, как это делал ее муж.
8
Бывает в жизни человека такой перелом, когда все прошлое непомерно отдаляется, когда кажется, что все, что было, было не с ним, а с кем-то другим.
Так случилось и с Шуркой. Он все реже вспоминал лагерь, разгуливавших на свободе друзей-приятелей, шумные города и свою воровскую жизнь. А если и всплывали в его памяти лица прокурора и следователей, картины суда, допроса, обыска, топот погони по ночной мостовой и выстрелы в воздух, то тот Шурка Коржов, участник всех этих событий, представлялся нынешнему Шурке Коржову, человеком каким-то нереальным, о чьих похождениях нынешнему Шурке кто-то давно и, похоже, шутя рассказывал.
Память все чаще стала уводить его в мир забытого детства.
Странный был тот мир. По утрам его будили солнечные зайчики, а у кровати нетерпеливо била копытами рыжая лошадь, готовая в любую минуту понести его в бой на буржуев. По дороге в бой он отсекал острым мечом головы Змею-Горынычу, побеждал где-то в облаках Синюю Бороду и бродил по немыслимым замкам с лампой Аладдина.
Еще в том мире, среди чародеев, Коньков-Горбунков и Деда Мороза, жили молоденькая девушкамама Зоя и высокий пареньпапа Костя. И все прекрасные царевны, о которых рассказывала мама Зоя, были похожи на нее, а все храбрые богатыри были похожи на папу Костю, хотя прекрасная царевнамама Зоявместо того, чтобы весь день петь и играть на арфе, убегала с утра в школу учить детей, а храбрый богатырьпапа Костявместо меча или секиры носил в руках большой портфель и трубки ватмана под мышкой.
Как ни напрягал Шурка свою память, в ней сплошь зияли провалы. Он не мог установить, когда раскололся мир солнечных зайчиков. Может, тогда, когда настоящие лошади, запряженные в катафалк, повезли по улицам маму Зою, а он (нет, не он, а какой-то другой, смутно припоминаемый мальчишка!) раздирал в улыбке рот, радуясь тому, что катит на настоящих лошадях и что рядом играет настоящий оркестр? А может, когда в дом пришла другая мамамама Вера и кровать мальчишки перекочевала от окна, где плясали солнечные зайчики, за темный шкаф? Или когда папа Костя привязал к чемодану длинные трубки чертежей и уехал куда-то строить какую-то фабрику? А возможно, это случилось в тот момент, когда мама Вера, плача, сказала соседкам, что ее Костю унесла малярия, а потом, надев на мальчишку новенький матросский костюм, отвела его в детдом, а сама ушла навсегда? Или когда его жестоко избили старшие детдомовцы (таков был закон!) и он убежал, а потом шатался голодный по городу, пока не набрел на толпу людей возле кинотеатра и не вытащил, деревенея от страха, из чьего-то кармана скомканную рублевку?..
Впрочем, Шурка и не пытался установить, в какой именно день и час уплыл от него мир солнечных зайчиков.
И вот теперь в Шуркиной душе неожиданно ожил этот волшебный мир. В него вошла мать, принесла с собой свои сказки и какой-то голубой свет, который когда-то переполнял его детство
А в тундре тяжелым медведем ворочалась зима, то разъярялась, то укрощалась опять. Солнце пропало, ночь прогнала с земли день, и лишь в полуденные часы скупо пробивалось жалкое подобие рассвета. Неделями трубили пурги. В снежной замяти сливались небо и земля. Ветры яростно накидывались со всех сторон на избушку, норовя разнести ее в щепки и расшвырять их по заснеженной равнине.
В дни, когда из избушки нельзя было высунуть носа, Шурка часами просиживал на шкурах, обучая Таюнэ грамоте, или рассказывал ей сказки, внезапно ожившие в его памяти.
Таюнэ оказалась смышленой ученицей. Она быстро запоминала слова, легко схватывала произношение, только никак не могла пока совладать с падежами и местоимениями. Приезжая в село, она демонстрировала свои знания где придется: громко перечитывала в магазине этикетки с названием товаров, афиши на бревенчатой стене клуба, надписи на спичках, пачках галет и печенья, заголовки в подшивке «Правды», лежавшей на виду в правлении колхоза. И тем самым вызывала одобрительные возгласы и продавщицы Катерины Петровны, и председателя Айвана, и учительницы Оли.