Ну что, каковы наши русалочки? спросил высокий старик с бледным, как мел, лицом. И правда! Если б не уральская снежная ночь за окном, а гоголевская майская ночь, да плыла бы в небе ясная луна, да стоял бы вдалеке заколоченный дом украинского сотника, а эти странные белые девушки танцевали бы так над затянутым ряской прудом, их и в самом деле можно было бы принять за русалок.
А девушки не танцевали. Они трудились тягчайшим и небывалым для себя трудом. Они выдували стекло.
До войны ни на одном заводе не было девушек-стеклодувов, сказал старик Павел Дмитриевич Титов, технический руководитель стеклозавода. На производстве я пятьдесят один год, считаюсь мастером всех видов стекла, а такого, чтобы девушки стекло дули, признаюсь, не видывал. Тяжкое это дело, не женское! Как началась война, у нас многих работников взяли, ну девушки и пришли на их место. Молоденькие, а откуда сила берется! Вон эти у нас уже мастераВерочка Судницина, Рая Якушева, Лена Шевякова и Валя Трифонова, а возраст их: Вале девятнадцать лет, остальнымпо восемнадцати. Задание на двести процентов выполняют.
Танцующая девушка улыбнулась бледной скользящей улыбкой: ведь даже такое простое движение лица, как улыбка, трудно дается при выдувании стекла.
В директорском кабинете стоит простой деревянный шкаф. На полках его расставлены все изделия этого завода: бутылочки с герметически закрывающейся крышкой, колбочки, сосуды, шприцы с делениями и многое другое.
Когда советская девушка стоит в очереди перед дверью донорского пункта, чтобы дать для защитников Родины свою молодую кровь, то эту кровь вольют в особую бутылочку, выдутую другой девушкой-стеклодувом.
Когда сестрица в госпитале, склоняясь над раненым, подносит ему стаканчик с лекарством, по строго обозначенной на нем дозе, то этот врачебный стаканчик сделан из стекла уральской девушки-стеклодувки.
И врач войсковой части, поддержав сердце раненого впрыснутой ему вовремя камфарой, пользуется шприцем все той же девичьей изготовки.
Нет малых работ на нашей Родине! И в каждой работесердечная, полная самоотдачи любовь к защитнику Родины, далекому бойцу.
Алексей Николаевич Толстой
Отважное сердце
Вот уж и правда, знать бы где упастьтам соломки подстелить. Немцы меньше всего ожидали такого поворота войны на русском фронте, когда 19 месяцев назад, уверенные и наглые, двинулись тремя мощными колоннами на Киев, на Москву и на Ленинград.
Начало войны для нас всегда связано с обороной и, если нападающий противник очень силен, то и с некоторым отступлением, причина этого в длительности нашей мобилизации из-за наших громадных пространств и сравнительно редкой сети железных дорог. Именно на этом построили немцы в 1941 году план разгрома Красной Армиидо конца нашей мобилизации. Они сосредоточили еще невиданные в истории войн силы и со всей яростью рвались вперед. Все преимущества были на их стороне, их полная отмобилизованность, и количество вооружения, и преимущество инициативы нападающей стороны.
У нас было только одно преимущество над нимито, что мы русские. Замечательно, что это, как раз, немцы и считали нашей слабостью, то, что мы русские, и то, что мы советские. Много веков немцы презирали и ненавидели нас. Они презирали нас за все, за наш певучий, богатый русский язык, на котором можно выражать такие оттенки чувств и мыслей, как ни на каком другом; презирали наши обычаи и повадки, непонятные немцам; и широту нашей души, и нашу, с виду неказистую жизнь, и в особенности люто и дико возненавидели они русский народ за его мировую дерзость, когда он своими силами, без чьей-либо помощи, устроил у себя социальный порядок. Недавно английский писатель Уэллс сказал о нас: «В четырнадцатом году Россия отставала от европейской цивилизации на триста лет, сейчас она руководит мировой войной».
В самом деле, наш народрусские, украинцы, белорусы и другие союзные народыза четверть века прошел трехсотлетний путь отставания и со всей отвагой, без колебания, с твердой верой в конечную победу, встретил железные полчища фашистов.
К осени 1941 года наиболее опасный для нас период войны миновал, большими жертвами, потерей территории, мы сдержали бешеный натиск гитлеровской армии; им не удалось разгромить нас в период нашей мобилизации и до конца воспользоваться всеми своими преимуществами: и это обстоятельство обозначало не более и не менее как выигрыш нами всей войны. Нанеся под Москвой тяжелый удар по немцам и остановив до весны их наступление, мы получили возможность реорганизовать Красную Армию, обучить резервы, накопить вооружение и учесть весь опыт, приобретенный нами за время этой войны.
И, самое главное, во всем народе, и в тылу и в армии, стало крепнуть и расти национальное чувство, сознание своей гордости, боль за попранную проклятым врагом нашу Родину, стала расти и крепнуть долго раскачиваемая ненависть к врагу. Немцы сами наслали на себя нашу смертельную ненависть и теперь страшно расплачиваются за это.
Летом 1942 года немцам еще раз удалось наступать, правда, в масштабе, в пять раз меньшем, чем в 1941 году. Они воспользовались тем, что мы еще не были готовы для могучего встречного удара, и глубоким клином врезались в казачьи и кавказские земли. Но на этом и окончилось широковещательное торжество Гитлера. Надувшись из последних сил, он лопнул. Русская оборона оказалась немцам не под силу. Они не прошли под Сталинградом. Там не было линии Мажино; там, в щелях, среди развалин домов, сидели советские люди, и дух упорства, ненависти и отваги Красной Армии оказался крепче всей чудовищной военной техники фашистов; там огненным котлом кипела земля; все разлеталось в прах: и железо, и камни, но красноармейское сердце оказалось крепче камня и железа. Ни одна другая армия не выдержала бы такого испытания. Немцы не прошли, Сталинград стал их могилой.
Через 17 месяцев от начала войны реорганизованная, хорошо обученная и хорошо вооруженная Красная Армия доказала на изумление всему миру и в первую голову самим немцам, что русское наступление сильнее немецкой обороны.
Немцы надеялись на железобетон, стальные плиты, минные поля, рвы, пристрелянные площади и так далее. Оборона их фронта от Владикавказа до Ленинграда, слов нет, была могуча и, казалось, непроходима. Но в ней не хватало главного: яростного, отважного сердца, готового на любой подвиг ради правого дела; за броневыми и бетонными плитами немецкой обороны бились черные сердца бандитов, обмирали в безнадежной тоске дряблые сердчишки их сообщников по мировому преступлению.
Красная Армия потрясла немецкий фронт и, ломая и опрокидывая «неприступную оборону», погнала фашистские полчища прочь со святой русской земли.
С немцами случилась такая беда, какой еще не знает история войн. За два месяца нашего наступления они полностью, до последнего солдата, потеряли целую армию в 330 тысяч человек. Это уже не поражение, а катастрофа, от которой оправиться нельзя.
За 2 месяца Красная Армия, наступая, разбила сто две дивизии противника, сто две из трехсот дивизий противника, находившихся на нашем фронте. От такого удара, очевидно, трудно и, по всей вероятности, нельзя оправиться. Наша задача теперьусиливать нажим на содрогнувшийся и отступающий фашистский фронт, не ослабевать ни дня, ни часа в развитии успеха, бить еще страшнее, еще сокрушительнее проклятого врага. Таков закон борьбы, удваивать и утраивать усилия, покуда противник не упадет навзничь, покуда черные сердца немцев не изнемогут
На горе себе ввязались они в борьбу с великим русским народом Со всей яростью это горе мы должны обрушить на их голову.
Владимир Петрович Ставский
Бронебойщик Рахманов
Сержант Рахманов со всех ног бежал по скату. Второй номер, Халилов, не отставал. Густой колючий терновник хватал их за ноги. Рахманову все казалось, что оттуда, с дальней высоты, немцы видят каждое его движение. Всем своим существом он ждал, что вот мина ударит прямо в него. Но дымно-черные с пламенем кусты разрывов вставали поодаль, злобно и отвратно выли осколки, в воздухе нарастал режущий свист. Высокие бодылья кукурузы с шорохом скрыли их. Бронебойщики бежали сейчас по балочке. Рахманов оглядывал балочку, бугры. Он понимал местность, словно читал книгу. По этой балочке наверняка пойдут танки. Отсюда до поворота за бугорне больше четырехсот метров. И лучшей позиции, чем вот эта воронка от тяжелого снаряда, нечего искать.
Рахманов, раздвинув сошки, быстро установил противотанковое ружье. Одобрительно кивнул Халилову. Тот положил рядом с ним на земле открытые патронташи. Сам прилег поудобнее со своим автоматом.
Внизу, из глубокой долины, доносился нарастающий грохот и лязг вражеских танков. Рахманов мельком глянул на Халилова. Губы того были стиснуты в синюю нитку. Рахманов сказал, ободряя товарища:
Сейчас мы им покажем!
На дорожку, раскачиваясь на большой скорости, выскочил фашистский танк. Люки его были закрыты, Рахманов накрепко прижал приклад, прицелился, унимая взволнованные руки. И не услышал своего выстрела. Танк мчался. В груди Рахманова прошла колючая стужа. Не глядя, он схватил из руки Халилова патрон и перезарядил ружье. Немецкий танк, казалось, через мгновенье раздавит его. Рахманов выстрелил в гусеницы. Танк с ревом качнулся и круто развернулся вправо. На дорожке расстелилась, да так и осталась выстеленной гусеничная лента.
Башня танка поворачивалась к нему, выщупывая цель стволом пушки. Мелькнули белые края нарезов. Рахманов выстрелил в борт танка, в моторную группу. И другой раз выстрелил опять в башню. Из щелей, незаметных раньше, ударили копья огня, и тотчас Рахманов увидел второй танк на повороте.
Береги экипаж! крикнул он и повел ствол уже перезаряженного ружья под башню второго танка.
В то же время Рахманов очень хорошо видел, как ревущее пламя охватило весь первый танк. Судорожно откинулся люк башни. Взметнулись черные руки. Мелькнуло искаженное лицо немецкого танкиста и нырнуло обратно в огонь.
Молодец Халилов! Не выпустил! обрадовался Рахманов.
Сейчас Рахманову было спокойно. Он выстрелил четыре раза, один за другим. Он чувствовал, нет, просто знал: его пули без промаха дырявят темно-серую, словно прыщавую, броню. Танк резко свернул, ткнулся в рытвину. Мгновенно и смешно выбросились из люков черные угловатые издали фигуры танкистов. Отчаянно побежали они по кукурузе назад.
Рахманов искоса поглядывал, как Халилов гнал пулю за пулей вслед удиравшим немцам.
И второй танк охватило буйное пламя. Рахманов засмеялся радостно. Вот они горят, два фашистских танка.
На повороте возникла еще башня. Рахманов открыл по ней огонь. Башня быстро ушла назад.
Рахманов поглядел на Халилова.
Товарищ сержант, хорошо стреляете! С тобой ничего на свете не страшно. Я домой напишу большой батыр Ахмет Рахманов, Изыл Батыр! стремительно и жарко выпалил Халилов. Смуглое лицо, черные с синевой глаза сияли.
Какой там батыр! Рахманов вспыхнул от гордой радости, вдруг смутился и сказал:Ты молодец: по-русски совсем хорошо говоришь!
Ты же научил! Батыр, друг!
Халилов был очень похож на брата Исраила, и в сердце Рахманова сильно толкнула боль. Брат погиб. А вот Халиловвылитый Исраил. И тот, видно, также вот улыбался и радовался в бою
Рахманов, закусив губу, вытер совсем мокрое от пота лицо рукавом и спросил:
Сколько патронов осталось?
Четыре, товарищ сержант.
Только? Ну-ка беги за патронами! По кустам быстрее пробеги. Пригибайся!
Есть! Халилов проворно скрылся в кукурузе.
Хороший вышел боец! одобрительно сказал Рахманов. И по-русски говорит хорошо. Верно! Я его научил!
Чувство удовлетворения опахнуло его своим теплом. Он сам пришел в армию, совсем не умея говорить по-русски. Его научил секретарь парторганизации за три месяца. Теперь он сам уже полтора месяца учит русскому языку восемь своих земляков-узбеков. Черные брови его нахмурились:
«Надо в тылу бойцов пополнения обучать русскому языку. Трудно воевать без русского языка. Конечно, лучше всего с детства, в школе выучиться говорить и писать по-русски. Жили, строили до войны везде вместе, а русский народстарший. Теперь воюем вместе!»
Внезапный порыв ветра обдал его тяжелым жаром. Недалеко пылали танки, гудело пламя. Внутри трещали, разрываясь, патроны. Гулко лопнул снаряд; корпус танка вздрогнул, качнулся.
Хорошо, что он высмотрел эту балочку. Он отыскал ее на рассвете, когда батальон, сбив ночью врага, занял высокий гребеньотрог хребта. Сам командир батальона одобрил и послал его сюда. Рахманова словно подняла крылатая радость.
В полукилометре левее лежала плоская и широкая вершина хребта. По ней тянулось извилистое гулкое шоссе. От хребта в обе стороны спадали отроги, разделенные балками и долинами.
Линия фронта пролегала поперек хребта, скатывалась по отрогам к степной равнине. С гребня, который занял батальон, отлично просматривались и вершина хребта, и балка, и пологая высота за глубокой долиной. Там был густой лес в багряно-золотом убранстве осени.
Немцы на рассвете открыли по хребту сильный артиллерийский и минометный огонь. Гребень, захваченный батальоном, господствовал, и немцы хотели его вернуть.
Рахманов понимал, что не по вершине же хребта бросится враг в контратаку. Лучше было действовать в обход по этим вот балочкам.
Он зорко следил за округой, за всем. По всей вершине хребта и на гребне с грохотом рвались мины, тяжелые снаряды, из-за поворота слышался гул моторов. Танки готовились к новому рывку
Куда же пропал Халилов? Ему там с товарищами хорошо, а он, Рахманов, остался один. Один! Четыре патрона! За поворотом гудят моторы. Скорее бы шли танки, что ли! Страшнее всего вот так ждать.
С высоты донеслось перемежающееся, злое, со свистом гудение «мессершмиттов». Рахманов поднял голову. Голубое сияние на миг ослепило его. Он глубоко вздохнул. Когда успело подняться солнце? Лес за долиной полыхал червонным багрянцем. Над лесом плыло упругое облачко. Оно было изумительно белым. Сердце Рахманова сжалось по внезапной и острой тоске. На хребте, на гребнях гремели разрывы. В долине, за поворотом гудели моторы танков. А он сейчас видел родной кишлак у Шахризяба: аллеи тутовых деревьев вдоль говорливых арыков, кипенье спелых, полопавшихся коробочек пышного египетского хлопкабелоснежных, как вот это упругое облачко над лесом. Вот он, Ахмет Тахтамышевич Рахманов, двадцать одного года, возвратился домой из Шахризябапод Старой Бухаройс дипломом агронома. Сердце его переполнено радостью, гордостью. Родной дом. Высокие дувалы охраняют милый и чистый дворик. Вся семья в сборе. Визжит от радости сестренка. Мать украдкой смахивает счастливые слезы. Темно-бронзовое лицо отца сияет. Он сам привез сына из Шахризяба на колхозном грузовике. У реки, пока шофер доливал воды в кипевший радиатор, отец отвел его в сторонку. Сыну никогда не забыть торжественного и очень серьезного, почти грозного лица отца.