А дедушка лежит как живой, слушает и ничего в ответ не может молвить.
Я увидел сквозь слезы, как лицо товарища Горбунова задрожало, как он губы закусил, взмотнул головой и через силу добавил:
Спи спокойно, старик. Вечная тебе слава!
Трясина
Тульская область, Белгородские леса, большое село Лишняги. Иван Петрович Иванов, старый крестьянин с окладистой белой бородой, сидел в кругу своей семьи и пришедших навестить его ближайших соседей. На столе квас с кислинкой, вареная картошка, льняное свежее масло, пахучая коврига хлеба.
Вот и пришел в наши края враг, горько улыбаясь, сказал дед Иван. А пошто пришел? Разорить пришел нас Ну да ничего, дай срок, мы ему пятки-то к затылку подведем. Нам бы только раскачаться да злости поболе в сердце понабрать.
Было часа три, угасал декабрьский серенький денек. За окошками раздались лязгающие звуки, вот они ближе, ближе, вот задрожала от сотрясения почвы крепкая изба Ивана Петровича. Все бросились к окошку.
Что за притча за такая Немцы! изумленно вскричал хозяин. Ой, ты Что же делать-то нам, ребята?
И не кончилось еще замешательство, как в избу вошел хмурый и подтянутый немецкий офицер.
Который Иванофф есть? спросил он.
Иван Петрович молчал, и все молчали. Офицер более крепким голосом повторил вопрос. Ивану Петровичу не хотелось вступать с ним в разговор, но он все же вынужден был ответить:
Ну, я Иванов. Что надо?
Нужно маленько провожать нашу колонну чрез ваш большуща лес.
Нет, я не пойду. Я стар, да и хвораю, в поясах свербит.
Ого, угрожающе сказал офицер, и глаза его стали злыми.
Что стар, это не есть отговорка. Я заставлю тебя! он крикнул из сеней троих солдат и приказал им:Взять его!
Стой! густым басом гаркнул дед Иван. Не насильничай. Ежели по-хорошему желаешь, так проси по-хорошему и подь к черту.
Теперь согласен, Иванофф? Мне ваш крестьянско начальство кафариль, ти самая очшень карашо знаешь окружающий место. Согласен? Много немецких деньги будешь получить.
Согласен И подь к черту с деньгами со своими.
Карош, карош. Гут!
Расставание с семьей было трогательное. Плакала старуха, утирали слезы три снохи. Иван Петрович, прощаясь, бубнил в бороду:
У меня десять сыновей да внуков воюют в Красной Армии, а он, змей, немецкие деньги в глаза сует. Предателей среди нас сроду не бывало. Да я лучше свою седую голову сложу, смерть так смерть.
Карош, карош! нетерпеливо и повелительно покрикивал офицер. Идем!
И вот деда Ивана уже посадили на головную машину. Сзади было еще двадцать машин, доверху нагруженных оружием.
«Возьмем свое сердце в зубы, Иван, будь тверд, как камень», подбадривает себя Иван Петрович, прощаясь со всем тем, что, может быть, в последний раз видят старые глаза его. Сердце старика тоскует, сердце надрывно бьется в груди. Легко ль в такие минуты человеческому сердцу?
Спускались сумерки. А вот и Белгородский лес. Лес хмурый, непролазный, весь в глубоких сугробах, неприветливо встретил немецких оккупантов. Для Ивана же Петровича он свой. Он пред ним весь как на ладони. Вот они с детства знакомые дубы в два обхвата, вот бородатые, разлапистые елки, а на гривах стройные с розово-желтой корой вознесшиеся к небу сосны. Эх, лес, лес Неужто прости-прощай доведется сказать тебе?
Где есть дорога тут? строго спросил офицер.
Да уж знаю, уж не сумневайся, буркнул Иван Петрович. По дороге правимся.
Чрез густые Белгородские леса пролегала единственная дорога, да и ту перемело глубокими снегами. А сверни с дорогисразу в непролазное болото угодишь. Частые болота еще не глубоко промерзли: сверху ледяная корка, под нейгиблая трясина.
Валил густой и мокрый снег. Туманной завесой он преграждал пространство, слепил глаза. «Вот и хорошо, думал Иван Петрович. Снежок дивно болотца заметает. Втухаю их, окаянных, в провалище, там и карачун им будет». В лесу становилось темновато.
Где твой карош дорога? уж который раз надоедливо спрашивал офицер, в злобе стискивая зубы.
Эвот, эвот Вишь, как перекрыло ее снегом-то. Эвот она куда идет, гляди, указал Иван Петрович в противоположную от дороги сторону, туда, где протекала самая болотистая речка Лобановка.
Колонна машин стала жутко скрипеть и грохотать по бездорожью.
Прошло довольно много времени. Офицер курил сигару за сигарой. Передний грузовик, где сидели Иван Петрович с офицером, подминая кусты, с треском ломая молодую поросль, медленно двигался вперед.
Пропал твой карош дорога! Где он?.. срывающимся голосом заорал офицер на старого Ивана и в гневе схватил его за опояску.
А мы прямичок делаем, чтобы короче путь вышел, успокаивал старик, ненавистно косясь уголками глаз на офицера. Да уж ты не сумневайся, барин.
Офицер сильно волновался, часто отворял дверцу, с тревогой вглядывался в сгущавшуюся темень. Снег перестал. По небу текли рваные облака, кой-где виднелись бледные звезды. На землю наплывал от звезд мороз. Становилось очень холодно.
Холодела и мятущаяся душа старого Ивана. Земные интересы, семейная и колхозная жизнь крепко, как клещами, держала его в своих тисках. Старику хотелось одним глазом взглянуть в будущее: как и когда будут выгнаны немцы, как будет возрождаться родимая страна? Да, да, любопытно все это, любопытно и страшно умирать.
«А умереть доведется, враги все едино убьют меня, с горечью думал старик и снова впутал себе:Эх, Иван, Иван. Возьми сердце в зубы, становь превыше всего, превыше жизни своейродную землю. Уж ты, стар. Так умри же с пользой для Отечества Народ не забудет тебя, Иван. Народ и советское правительство не оставят в сиротах и твою семью Эх, Иван, Иван Качается душа твоя, как рой пискучих комариков под ветром. Решайся, Иван. Пора»
Тут головная машина нырнула носом в болото, за ней весь караван машин. Чем дальше, тем глубже. И вот все тридцать машин застряли.
Офицер схватил Ивана Петровича за белую бороду и замахнулся кулаком. Силач-старик легко отвел его руку и нажимисто сказал:
Стой, барин! Здесь завсегда болото живет. Иного пути нету. Прикажи солдатам, чтобы подсобляли машины выпрастывать. Эй, солдатня! злорадно прокричал дед в тьму. Скидывай портки, лезь в болото.
Офицер сердито раздувая ноздри и пугающе косясь на старика, скомандовал солдатам перетаскивать машины на себе. Через ледяную болотную грязищу, увязая выше колен, солдаты стали исполнять приказ. Бились часа три, страшно передрогли, ругали старика. Мороз крепчал. Поднялся резкий ветер. Лес закачался, зашумел, лес встретил чужеземных непрошеных гостей ворчливой бранью.
Наконец, машины выбрались на сухое. И вскоре снова захрясли в еще более вязком, более непролазном болотище.
Давай, давай! угрюмо покрикивал Иван Петрович, и душа его обмирала: неминучая, скорая смерть уже глядела ему в глаза.
Офицер выхватил револьвер и направил его прямо в лоб Ивану:
Обман! Так это есть твой карош дорога? Смерть тебе!
Я смерти не боюсь, бесстрашно пробасил старик, и ему показалось, что бровастые глаза офицера горят, как у волка. Видишь, ночь. Машины бросим здесь до утра, а утром вызволим.
Насквозь промокшие солдаты погибали от холода и голода. Их одежда на сильном морозе с ветром затвердела, как железо. Продрог и офицер.
Иван Петрович окинул хмурым взглядом глубоко утонувшие машины и подумал: «Теперь их сам черт не спасет».
Барин, сказал он. Я тебя с солдатами проведу в сухое место. Там и обогреться можно, сараи с сеном есть.
Шволочь!.. Изменник! Застреляю тебя! Веди!
И вот куда-то пошли сквозь тьму, утопая по пояс в сугробах. Измученные, промерзшие до костей солдаты окончательно выбились из сил. Проклиная жизнь, они падали на землю.
А мороз с пронизывающим ветром все крепче да крепче.
Но дед Иван больше не чувствовал ни мороза, ни усталости, он как бы воспарил духом над сутолокой жизни, он до дна покорил в себе страх тленной смерти.
«Ну как, Иван, решил ли?»в последний раз вопросил он самого себя.
Старик тяжело вздохнул, потряс головой, у него уже не было в душе колебания и он сам себе бесповоротно ответил: «Да, решил».
Посмотрел на восток, в сторону родного села, еще раз вздохнул, и голубые глаза его замутились умильными слезами. Да, теперь смерть не страшит его, он примет ее спокойно, с просветленным взором.
Где-то гулко раскатились орудийные выстрелы. Они заставили немцев вздрогнуть. Офицер подскочил к старику с яростью и ударил его в висок револьвером.
Шво-о-лачь! Куда завела? Плен завела!
В могилу завел я тебя, гада! И старик, размахнувшись, сшиб офицера с ног железным кулачищем.
Тут щелкнули ружейные затворы, старый богатырь Иван был сражен сразу тремя пулями. И последняя мысль:
«Прости, родимая земля. Будь во счастии».
Гордая фамилия
I
Полевая баня была устроена в пещере, вырытой в нагорном берегу быстрой речки. Кругом хвойный лес, на прогалинахбольшетравье, а в траве спелая земляника-ягода.
Жарко, солнечно. Возле входа в землянку сидят на длинной скамье пятеро голых бойцов, с наслаждением скребут ногтями разомлевшие на солнце бока и грудь, нетерпеливо ждут очереди в благословенную баньку, где как следует можно похвостаться веником и смыть накопившуюся за много боевых недель грязищу.
Рядом, на веселом костре, греется на двух котлах вода, два голых морякататарин и украинецподают в порядке очереди воду ведрами в баню. Из бани долетает смех, говор, гоготанье, блаженные выкрики.
Сидевший на скамейке красноармеец Александр Суворов, сухой и широкоплечий, с загорелыми бронзовыми лицом и шеей, закорючив ногу, колупает мозоли и ведет разговор с товарищами.
Фамилия наша гордая, говорит он. МыСуворовы. Я мальчонкой слышал от моего дедушки, ему за сто лет было, как генералиссимус Суворов Александр Васильевич через нашу деревню проезжал. А мой дедушка слышал от своего прадедушки, так это до нашего времени и дошло. Прадедушка моего дедушки в то время парнишкой был, так лет семи-восьми. Играли они в городки, в рюхи. Вдруг катит на простой таратайке какой-то, вроде военного, проезжающий, рядом с ним солдат сидит, и на облучкесолдат. Военный остановил лошадей, кричит:
«Ребята! А примите меня в городки поиграть! Кости поразмять хочу, засиделся».
Тут парнишка (это прадедушка дедушки-то моего) подошел к нему и говорит:
«Да ты не умеешь, тебе и в городок не попасть».
А он:
«Молодец! Бойкий!»да подхватил парнишку и стал его шувыкать вверх-вниз, потом поставил на землю, спрашивает: «Как тебя звать?»
«Александром звать, Сашкой»
«Ого, мой тезка, значит. А по изотчеству?»
«Васильич. А прозвище Суворов. Александр Васильевич Суворов я»
Тогда военный избоченился, перевернулся на одной ноге и крикнул:
«Помилуй бог! Врешь ты, молодец!.. Помилуй бог! Это я Суворов-то, а не ты».
Тут все мальчишки загалдели:
«Он не врет, он верно Сашка Суворов. Его вчерась батька драл»
Военный захохотал и молвил:
«Ну, стало быть, Суворов на Суворова наехал. Аида, ребята, в городки!»
Поставили городок, он выбрал из кучи палку самую толстую, поп любил этой палкой играть, да как ахнет! Рюхи, будто галки, в разные стороны полетели, аж заныли, вот как он саданул, несмотря что небольшого роста да сухонький. Тут подошел к нему старый солдат с тюрючком и говорит:
«Ваше превосходительство, не отведаете ли курочки?»
Ребята и рты разинули. А Сашка и говорит:
«Нет, ты не генерал. Эвот наш природный барин ваше превосходительство зовется, генерал он, так у него лента со звездой, а медалей да крестов полна грудь, курице некуда клюнуть».
«А кто же я?..»
«А ты, видать, шибко добрый да хороший Нешто генералы играют с ребятами?»
Суворов опять захохотал и молвил:
«Когда играют, а когда и турку бьют. Вей, не робей!»да как ахнет. С трех палок выщелкнул с городка все рюхи и сказал:«С праздничком, ребята. А ну, кто скорей до кибитки добежит! А ну, стройся! А ну, равняйсь! Бе-го-о-м марш!»
Да как почесал, да как почесал вприпрыжку. А до кибитки сажен с двести. Он всех опередил, вскочил в кибитку, тут и ребятишки подбежали. Он крикнул:
«Наша взяла! И рыло в крови. Прощай, Александр Суворов! Прощайте, пузаны! Ямщик, а нут припусти лошадок!»
Из бани то и дело вместе с клубами пара вырывалось шипениеэто парильщики поддавали на раскаленную каменку водой. Ожидающие нетерпеливо зашумели:
Эй, в бане! Скоро, нет? В дзоты, что ли, закопались? Али запарились?
Они там чтоминны заграждения ставят, то ли в дрейф легли?.. Эй, братва! закричал моряк с густой татуировкой на волосатой груди и захохотал.
Два краснокожихдолговязый и коротконогий крепышвывалились из темного жерла бани, как из миномета мины, и, дымясь распаренными, пахнущими березовым веником телами, счастливые и легкие, давая друг другу шлепки, с гоготом пронеслись вприскочку к речке и с разбегу ухнули в освежающую воду.
Вот каков был генералиссимус Суворов! проговорил рассказчик. И я его крепко полюбил. Как выучился в деревенской школе, в семилетке, стал книжки про Суворова покупать. Как поеду в город, так там что-нибудь и отхвачу: то книжку, то портрет. Есть у меня про него и большие книжки, так что я всю жизнь его знаю до тонкости, все походы его напамять рассказать могу. Занятный, ох занятный старик был, и большой руки чудак. Ну, а что вояка-то он замечательный, я о том уж не говорю, вы и сами знаете. Он всех бил и ни одного поражения не претерпел. Он никого не страшился, с самим Павлом Первым в ссоре был. А пришла пора-время, что царь-то первый ему поклонился: «Ну, дедушка, выручай».
II.
Красноармеец Суворов, попав на войну, первое время чувствовал себя неважно. В боевой обстановке на него накатывало какое-то томление, робость, страх. «Неужели я такой трусишка?»задавал он себе вопрос, смущенно вспоминая своего любимого генералиссимуса. Еще с товарищами ничего: хороший товарищ во всякой беде и выручить может, от хорошего товарища сила на тебя идет, спокойствие, уверенность. А вот в разведке, когда в поле один, иным часом тяжеленько становится. Но в такие неприятные минуты он всегда мысленно обращался с трогательным душевным движением к памяти великого полководца: «Дедушка, помоги мне!», после того, как ни странно, его силы сразу возрастали, будто он глоток живой воды хлебнул, появлялась уверенность, что он останется цел и невредим, будет победителем. Он никогда не считал себя готовым на какой-либо подвиг, напротив, он, горячий поклонник великого Суворова, с горечью думал, что ему не выдержать испытаний здесь, в огне и крови.