Невысокого роста, плотный, как пенек, он твердо стоял у края бетонки, широко расставив ноги, и молча смотрел, как прибывают машины с летчиками.
Виктор Гай поздоровался.
И это называется сбор по тревоге, вместо приветствия проворчал Сирота, продолжая смотреть на ведущую к аэродрому дорогу. Ни в какие ворота не влазит такой сбор. Обросли благодушием.
Гай хотел расспросить его о новых самолетах, но, услыхав «железный тембр» в голосе командира, предпочел помолчать. Пусть выговорится. Он любит поворчать, если что-то не ладится. Но стоит ему перед кем-нибудь высказаться о наболевшем, как у него меняются и тембр и настроение.
Сирота посмотрел на часы.
Через семьдесят минут будут садиться.
Что за пожар?
Откуда я знаю. Позвонили из дивизии: «Встречайте в шесть тридцать эскадрилью реактивных. Ваша будет».
Интересно.
Еще как Давно, видимо, планировали. И тебя переучивали с прицелом.
Трудно даже поверить
Тебе что Летать бы только. Чтоб побыстрее да повыше. А если беда какая шишки Сироте. Был бы командиром не так обидно. А исполняющего обязанности всегда чихвостят будь здоров!
Зато если пойдет дело, командиром назначат. Полковник наш, говорят, уже сюда не вернется.
Говорить просто Пойдет дело Оно пойдет. В какую сторону? Специалистов только переучиваем, а техника черт знает какая. Как же оно пойдет?
Рассудку вопреки, наперекор стихии, улыбнулся Виктор Гай.
Иди лучше с летчиками поговори и не действуй мне на нервы, уже более мягко сказал Сирота. Расскажи им про новую машину. Будет кстати.
Разговор про новую машину очень быстро перешел в обычный треп, который можно услышать на любом аэродроме в предполетные и послеполетные часы. А в шесть тридцать кто-то рванул дверь и крикнул: «Летят!»
Все тотчас высыпали на рулевую дорожку, которая параллельно взлетной полосе убегала к горизонту. Замерли, вглядываясь в бесконечную голубизну, но небо было чистым и безмолвным. Прошла минута, вторая. Рядом с Виктором Гаем шушукались капитан и какой-то техник-лейтенант. Капитан поднес к уху лейтенанта спичечный коробок и тихо спросил:
Жужжит?
Ничего не жужжит, сказал лейтенант.
А ты прислушайся.
Ничего не жужжит
А мне кажется, жужжит
Нет, ничего не слышу.
Вот поэтому ты и ходишь пятый год лейтенантом
Это почему же? не уловил юмора лейтенант.
«Почему да почему» почти серьезно продолжал капитан. Если начальство говорит «жужжит» значит жужжит. А ты вот ничего не хочешь слышать.
Как же говорить «жужжит», если там ни черта не жужжит?
Все дружно засмеялись, и в этот момент Виктор Гай увидел над зеленой полоской леса маленькую черточку. Она быстро росла и приближалась.
Вот он! показал Виктор Гай рукой, и все повернули головы за его жестом.
Смех оборвался. Черточка на глазах становилась силуэтом самолета, который вдруг, словно им выпалили из пушки, со звенящим свистом пролетел над аэродромом.
Вон еще идут!
И над головами промелькнула тройка таких же стремительных машин. Потом еще и еще
Где-то в зоне эскадрилья перестроилась, и через несколько минут реактивные машины одна за другой «посыпались» на аэродром. И когда первый самолет, задрав свой беспропеллерный нос, коснулся колесами бетонки, под ним в тот же миг взорвались два сизых дымка и мгновенно растворились в горячей струе турбины. А серебристый истребитель непривычно долго бежал по полосе с непривычно поднятой передней «ногой». Но вот скорость стала гаснуть и нос плавно выровнялся, мягко опустившись на опору. Потом истребитель свернул на рулежную дорожку и стал приближаться к стоянке, а на посадку шел уже следующий.
Но летчики и техники, подобно мальчишкам, побежали навстречу первой машине. И хотя Виктор Гай не только близко видел «новенькую», но и налетал на ней необходимое количество часов, он тоже не выдержал и побежал вместе со всеми. Ему передалась общая взволнованность, и он заново пережил гордое чувство восторженности и восхищения. Словно зачарованный глядел он на машину. В ее устремленности, в совершенстве линий, в этих порывисто отброшенных назад плоскостях даже здесь, на земле, чувствовалась скорость скорость, близкая к звуковому барьеру.
Во время завтрака Сирота объявил:
После обеда полеты на новых машинах. По одному провозному. До обеда отдыхать.
Виктор Гай неожиданно не только для других, но и для себя сразу сел в грузовик, идущий в город. «Она же ничего не знает и будет зря волноваться», с нежностью подумал он о Наде и тут же поймал себя на мысли, что как будто оправдывается перед кем-то. «Ерунда все, сказал он себе, просто я хочу успокоить Надю. Она ждет, волнуется»
Было начало десятого, когда Виктор Гай сошел с машины и в несколько прыжков взбежал по охнувшей от неожиданности деревянной лестнице. Вставляя в замочную щель плоский потертый ключ и поворачивая его, он с огорчением подумал, что, наверное, она ушла на работу и он напрасно торопился, но тут же вспомнив, что у нее сегодня выходной и они с Андрюшкой будут ему рады, обрадовался сам.
Еще из коридора он увидел спящую возле окна Надю. Не отрывая от нее взгляда, снял потихоньку сапоги и, оставшись в мягких шерстяных носках, бесшумно приблизился к ней. Сел на подоконник так, чтобы видеть ее лицо. С величайшей осторожностью набил табаком трубку, но поджигать не стал. Побоялся, что шум горящей серы разбудит ее. Надя спала, как-то по-детски смешно подперев щеку кулачком. Впервые за эти четыре года Виктор Гай внимательно рассмотрел ее лицо: мягко закругленные брови, смугло-нежные щеки, трогательно-детские губы. И к сердцу вдруг подступила нежность чувство незнакомое и тревожное. Захотелось протянуть руку и легонько коснуться волос, уха, шеи
Надя открыла глаза и чуть-чуть улыбнулась.
Сон какой видела
Страшный?
Уже утро? Ты давно вернулся?
Только что, не удержался от улыбки и он.
А я все хотела понять, что там, она кивнула головой в сторону окна, и не заметила, как заснула.
Замерзла?
Не могла успокоиться Боюсь войны. Жизнь уже настраиваться стала. И тут эта тревога. Что у вас?
Я же говорил, учебная. Знаешь, какие самолеты пришли к нам?.. Что-то фантастическое. Крылья вот так, он резко отбросил назад прямые руки, как у стрижа. А скорость ураган!
Такие, на которых ты учился в командировке?
Чуть другие.
Огорчен?
Наоборот!
Значит, устал. Глаза у тебя усталые.
Поспать, наверное, надо.
Надя встала, подошла к нему и, улыбаясь, стала вытирать платочком уголки глаз.
Закоптился, как сапог. Посмотри. И показала на платочке черно-серые разводы.
Это в машине, тоже с улыбкой сказал Гай, подставляя лицо.
Ты мне не подставляй свой нос, лучше снимай гимнастерку, и я тебя, как Андрюшку, отстираю.
Виктор Гай осторожно соскользнул с подоконника и одной рукой обнял Надю за плечи. Она податливо прильнула к нему и замерла, расслабленно положив на грудь руки, и он ощутил под пальцами ее волосы, такие мягкие-мягкие
Она слегка отстранилась, торопливо сказала:
Федора видела во сне Говорю ему: «Перестала я ждать тебя», а он говорит: «Жены долго не ждут» А я ведь не перестала. И ты тоже
Виктор Гай мгновенно отрезвел, убрал с ее плеча руку. И, уже не думая о том, как она воспримет его слова, сказал:
Чуть не забыл, из горсовета позвонили, что тебе выделена однокомнатная квартира на Зеленой улице. В четвертом доме, сорок вторая
Вышел в коридор, взял чемоданчик и прошел в свою комнату.
Сходи посмотри, сказал уже через дверь. Переехать можно в любое время.
Мыло лежало в чемодане завернутое в бумагу, а мыльницы почему-то не было.
И куда я мыльницу дел?..
Я предупреждала, что мы тебе быстро надоедим, а ты не верил, все еще оставаясь возле окна, сказала Надя. А мыльница у тебя в кармане.
«Предупреждала» А потом все время плакалась: «Хочу жить независимо» Вот и радуйся. Кто-то внял твоим мольбам.
А я и радуюсь, сухо парировала Надя. Хотя ни у какого горсовета я квартиру не просила.