Никита безмолвно пошевелил губами и осмотрелся. Поля лежали в туманах. Гумна на пригорке толпились в розовом пламени. На темной, примятой его ногами траве медленно выпрямлялись желтые цветы. Трава дымилась. Становилось свежо.
Странное дело Никита чувствовал себя смущенным.
Скоро солнце взойдет, сказала девушка, зябко поежившись.
Значит, сегодня помогать придешь? улыбнулся Никита и, хлопая широкими голенищами, пошел от повети.
Ему казалось, что острый, насмешливый взгляд преследует его. Обернулся. Дверь чернела пустым безмолвным прямоугольником.
«Шельма», подумал он и невольно представил себе, как Егор ласкает молодую жену.
Он сел у часовни на канаве и в ожидании, пока все соберутся, достал свою памятную книжку. Он перебирал страницы, сдувал с них соринки, взвешивал книжку на руке.
Книжка была тяжела. Корочки ее блестели, как лакированные. Учет работы и людей, наряды. Каждая цифра, каждый значок были полны для Никиты сигналов к действию. Какая-нибудь «птичка» или крестик в уголке страницы перебрасывали его к черным развороченным полосам, где тракторист сломал стойки, к логу около кузницы, потравленному конями. И он начинал слышать запахи обнаженной земли, видеть красные головки клевера, втоптанные широкими копытами. Книжка хранила всю житейскую мудрость Никиты, накопленную им за два года работы в бригаде. Здесь были отделы: «Выступления ораторов и отчасти краткая запись произнесенных речей», «Фактические выписки из Нового Устава и из газет», «Отчасти сокращенная политграмота», «Объяснитель непонятных слов и всяких плоскостей жизни».
И, наконец, был отдел, к которому прибегал Никита очень редко, «Обращение к власти в категорической форме».
Он положил книжку в карман и достал часы. Было ровно три. За гумнами ворочалось огромное солнце. Потом, как бы оборвав путы, солнце выглянуло, и все вокруг задрожало. В овраге стремительно заметались тени. Над побелевшими ржаными склонами ветер золотой метелью поднял цветочную пыль. Земля задышала теплом и радостью. Повеяло сытым ароматом ржи и меда.
Никиту ослепило. Он приставил руку к глазам, глянул на розовые капельки в пыли, на загоревшийся стебель вдовца-репея при дороге, улыбнулся, набрал в грудь воздуха и выпрямился навстречу тетке Татьяне.
Здорово.
С погожим днем тебя, Никита Михайлович.
На пожне ждут прихода молодой. Никто не знает, откуда она. Парень ходил в лес на подвесную дорогу и вот привел ее. От этого все немножко напряжены. Что принесет она в бригаду?
Женщины перешептываются, посматривают в сторону деревни.
Матрене отдых
Неизвестно. Может быть, расстрел в самое сердце.
Молчание. Хрустит трава. Кто-то вздыхает. У Никиты болит сердце. Он хочет поговорить с Трофимом о сыне, о невестке, но Трофим мрачен.
Дядя Трофим!
Трофим быстро обертывается, и у Никиты пропадает смелость.
К обеду вон до той березы надо скосить.
Оба смотрят на березу. Она стоит в середине пожни, обезображенная лыкодерами, пестрая, как верстовой столб.
Ночью, придя от соседа, Трофим полез на поветь. Там, где он всегда спал, сидела рослая девушка в белом и заплетала себе косу. Коса у нее была длинная, тяжелая. Егор лежал на сене, закинув за голову руки. Широкоплечий, длинный, с сильными ногами. Под боком у него красные помочи, желтые ботинки, желтая сатиновая рубаха. В сарае пахло дымом дорогих папирос.
Делитесь взаимоотношением, отец.
Трофим молчал.
Девушка быстро поднялась, достала из узла белую рубаху; улыбнувшись, протянула ему.
Трофим глянул на нее и не улыбнулся, а только шевельнул губами. Рубаха была новая, тонкая, должно быть, дорогая. Она приятно шуршала в руке невестки. Густой ряд пуговиц блестел заманчиво и важно. Трофим взял рубаху, стал спускаться по лестнице и все думал о том, ладно ли сделал. Не решив, положил рубаху в шкаф и полез на полати.
«Слопает, заключил он. Обязательно слопает. Больно остры у нее глаза»
И осталась у него на душе от этой ночи какая-то муть.
Сегодня пришел будить, а тебя и след простыл, говорит Никита.
Холодно. На полатях спал.
Солнышко высоко. В воздухе носятся белые лучистые пушинки. Появляются овода.
Не сказался?
Нет. Взял да привел.
Никита вспоминает бойкие глаза девушки, ее улыбку, рассыпавшиеся по плечам волосы и снова чувствует смятение. «Что такое? мелькает в мозгу Никиты, я совсем не о том думаю» Он хочет представить себе эту девушку там, у себя на родине, в колхозе, на работе и видит, как она, смеясь, запахивает полотном рубашки открытую грудь. Рассерженный, Никита отходит на свое место и взмахивает косой. Трава, не успевая падать, ложится влево от него тугими смятыми рядами. Она пахнет водой и черной смородиной.
«Надо спросить, как ее звать, из какой она деревни, а там все выяснится», думает Никита.
Молодые пришли не из кустов, как их ждали, а от реки. Но их сразу все заметили и притихли. Они шли рука об руку, по колено в траве, оба нарядные и веселые. Из грудного кармана Егоровой рубахи свисала цепка от часов, на конце которой болтался значок ворошиловского стрелка. В правой руке у него были цветы. Он размахивал ими, подносил к лицу, нюхал, хлестал себя по коленям. Молодая издали рассматривала бригаду. На голове у нее был белый платок. В правой руке она держала зеленую кофту.
Когда они подошли ближе, все увидели, что Егор в сапогах с калошами, а молодая босиком.
Здравствуйте! бойко произнесла молодая и всем поклонилась.
Как звать-то? торопливо спросил у молодой Никита.
Увидев знакомое лицо, она быстро подошла к бригадиру, достала из-за пазухи какую-то бумажку и подала ему.
Потом сразу отвернулась и стала знакомиться с женщинами.
Анисья? Так я и буду звать Анисья. Тетка Татьяна? Ой, тетка Татьяна, какая у тебя рубаха хорошая!
Не переставая разговаривать, она переходила от одного к другому и через две минуты знала, кого как зовут, кто где живет. У подростка Степки заметила на рукаве дырку, шутливо протянула руку, хотела поиграть в «крючки» У Татьяны заметила на рубахе красные ластовицы. Сказала, что такой рубахи не нашивала и не знает, как ее шить, как делать вырез на груди. Полюбовалась мелкой ручной строчкой, потрогала широкие, кувшинами, рукава.
Татьяна подробно все ей рассказала. Потом наклонила к молодой подобревшее лицо и шепнула:
Раньше я сама была такая. А сейчас, матушка, все потерялось.
Все?
Все, матушка. Совсем погасла
Она помолчала и снова обратилась к Анне:
Места-то наши как? Я первое время думала не привыкну. И лес не такой, и поля не такие, и люди, да и от матери далеко Ничего, обживешься.
Да мне и сейчас хорошо, улыбнулась Анна.
Татьяна недоверчиво глянула на нее. В глазах молодки не было ни страха, ни печали. «Может быть, это и хорошо», подумала Татьяна, повернулась к Егору и шепнула:
Как заработок?
Егор курил дорогую папиросу и снисходительно наблюдал за женой.
Заработок лучше и желать не надо, ответил он и сплюнул в сторону. Пришлось раньше срока уехать. Моральное самочувствие упало.
Татьяна погрозила ему пальцем и, хитро сощурившись, кивнула в сторону Анны.
Ну-ну, добродушно улыбнулся Егор. Уж эти бабы!
Между тем Никита два раза прочитал бумажку. Это была справка Лукьяновского сельсовета о том, что Анна Флегонова из деревни Грехи отпущена в лес на подвесную дорогу.
Никита сложил справку вчетверо и долго рассматривал затасканную с коричневыми жилками бумагу. За ней он видел катища, светлую просеку и всю ту великую массу людей, среди которых незаметно прошла Анна. Он ставил ее рядом с теми мужественными северными девушками, юность которых прошла в лесу, слышал их бодрые голоса, их песни, и Анна, совершенно ему незнакомая, стала понятней и ближе.
Анна подошла к нему и попросила отмерить участок ей и мужу.
У нас индивидуальная сдельщина, сказал Никита. Придется вам косить отдельно. Не боишься?
Стану отставать, муж поможет, улыбнулась Анна.
Никита одобрительно кивнул головой, достал «памятную книжку» и, не торопясь, крупно вписал в нее фамилию Анны. Потом он разбил надвое полосу травы, остающейся на краю пожни, и молодые встали на свои места. Анне достался участок рядом со свекром. Егору от изгороди. Егор победоносно осмотрел бригаду, подбросил недокуренную папиросу, снова поймал ее, не глядя, протянул отцу и стал разуваться. Анна скинула с головы платок. Крупные стеклянные бусы засверкали у нее на шее. Крепко поставив босые розовые ноги, Анна сделала широкий мужской взмах. Коса нырнула в траву, как большая рыба. Остро запахло скошенной мятой.