Весь в слезах заснул Васька и спал тревожно поминутно просыпался, смотрел, не светает ли за окнами, не пора ли собираться И когда засинел на улице рассвет, он тихонько слез с полатей, по привычке плеснул на лицо водой из рукомойника, утерся, стал искать валенки.
Вчера он клал их на лежанку, но сейчас на лежанке спал отец, видно, попали они на печку. Не уйти Ваське! Полезет он на печку, разбудит отца, опять будет кричать отец «Надо попробовать, если проснется скажу, хотел на двор сходить», подумал Васька. Пошевелился отец, когда Васька лез через него, но не проснулся. А вот и валенки. Какие они сухие да теплые!
И обратно слез Васька, не разбудив отца. А когда уже был он готов в дорогу стало страшно. Может, не ходить, остаться? Может быть, и верно болен тятька, потому и злой, а поправится, и все будет по-старому?
Нет, не будет прежним тятька Много раз обещал он, а все сердитый. Надо уходить.
Хотелось Ваське сказать что-нибудь отцу перед уходом. Достал он из сумки карандаш и бумагу, сел к столу, вывел:
«Ну вот, тятька, я ухожу. Не буду вам мешать больше».
Буква «в» вышла похожей на «о». Васька попробовал исправить ее, но ничего не вышло, только напачкал. Потом вспомнил Васька, что дорога до дедушки дальняя восемь верст, идти лесом, дорогой никто не накормит. Тихонько достал он из стола кусок хлеба, посолил, сунул за пазуху Постоял среди избы, посмотрел в последний раз на тятьку и неслышно открыл дверь.
На улице было ветрено, мело. Почти по пояс увязая в пухлых сугробах, шел Васька по деревне. Вот и последняя изба, спит в ней Колька Игнатов под шубным одеялом ему и горюшка мало, не знает он, что около его дома мерзнет Васька. Рот у него, наверно, открыт он бормочет во сне, а по одеялу, по подушке, по лицу у него ползают тараканы много тараканов у них.
За гумнами сильнее мело, еще холоднее был ветер. Придерживая одной рукой шапку, другой кусок за пазухой, Васька черным клубком плыл в сугробах. Рукавицы у него были худые, руки сразу застыли, но парень утешал себя тем, что отогреется у дедушки. Дедушка сейчас, наверно, под хмельком, а когда он пьян бывает он еще добрей и веселей. Вот рассядется Васька в теплой избе, будет говорить с дедушкой, есть белые пироги с рыбой
Дороги почти не видно. И деревня скрылась позади все спрятала от Васьки непогодушка. «Теперь уж я много прошел», думает Васька. Вот и лес. Будто сквозь тонкую бумагу видит его парень. В лес зашел значит, три версты. Много! Шумит, гудит в лесу. Шатаются высокие елки, сыплется с них снег
Скоро к дедушке Скоро, бормочет Васька, но говорит он так тихо, что сам еле слышит: упрямо стали у него губы, еле ворочается язык.
Колька спит под теплым одеялом, никогда бы он не посмел идти один-одинешенек за восемь верст, да еще в такую метель. Худо передвигаются у Васьки ноги, устали они И кажется парню, что не двигается он вовсе все тот же лес, те же высокие елки, как сквозь тонкую бумагу, одинаковые Все так же неровна дорога, и клонится она книзу, туда, где за много верст живет дедушка. Не идут Васькины ноги, ничего не чувствуют руки, висят как деревянные. Кусок из-за пазухи давно выпал поднимал его Васька, но руки не держат, зарыл в сугробе по край дороги.
Под большой шапкой ушам горячо, точно опустили их в кипяток и приятно, и немного больно. Горячо стало и носу. Виден кончик его из-под шапки, и кажется Ваське, что побелел его нос, как вот этот снег, от которого нет прохода.
И вот видит он веселого пьяного дедушку. Сидит дедушка за столом, в красной рубахе, большая борода его расчесана, и поет он свою любимую песню:
Меж крутых бережков
Шатаются елки, звенит, поет ветер в горячих Васькиных ушах Опустился Васька отдохнуть к большому сугробу, и сразу стало ему хорошо не холодно ни рукам, ни ушам. Сами собой закрываются глаза. Слышит Васька дедушкин голос только уж не за столом поет дедушка и не зимой, а солнечным летним днем, на широкой пожне, где Васька сей год поймал маленького заюшку.
Горит на солнышке красная рубаха деда, борода будто серебряная. Звенят, играют на солнышке косы, и опять разливается по лесу голос дедушки:
Меж крутых бережков
А Ваську мне жалко, говорит отец. Хорошо, кабы он снова к нам пришел
17
Чем-то брызнуло на Ваську, что-то прошумело в ушах, и исчезли и дедушка, и отец с матерью. С трудом открыл Васька глаза, повернул голову: над ним нависла большая страшная лошадиная морда, опускалась, тыкала парня в плечо.
Эка лешова погодка, слышит Васька чей-то незнакомый голос, и кто-то широкий, весь обындевевший, с сосульками на бороде, звонко хлопая рукавицами, идет к Ваське.
Славно! А ты чего тут делаешь?
Узнал Васька на этот раз по голосу Колькина отца Игната. Хотел сказать, что идет он к дедушке да ничего не вышло, не двигаются у него губы.
Славно, говорит опять Игнат, ну находка!
И не успел Васька опомниться, как схватил его старик за руки, начал вертеть и трясти. Не может понять Васька, что с ним делают. А старик все вертит его, все мнет.
Ой будет, выговорил наконец парень, мне больно.
А вот так и надо, так и надо Не ходи, шельмец, один в такую погоду.
Отпусти, дедушка, меня еще тятька будет драть, как узнает.
Перестал Игнат трясти его. Подтащил, как котенка, к своим саням, бросил на сено, скинул свои большие шубные рукавицы, почерпнул рукой снегу.
Ты чего со мной хочешь делать? спросил испуганно Васька, но так тихо, что старик совсем не слышал.
Я тебе покажу, как одному ходить!
«Ну, теперь совсем заморозит», подумал Васька, закрыв глаза, и сразу же почувствовал, что Игнат начал тереть лицо его снегом.
Ой! вскрикнул Васька. Я тятьке нажалуюсь.
А, ожил! смеясь, ответил Игнат. Я тебе, шельмецу, задам жару.
«Гибель, думает Васька, умру, так передай своему Кольке книгу «Серая уточка», она у нас на полавочнике лежит».
А корочку он сам оторвал! крикнул он изо всех сил.
Ладно, лежи, лежи
Горит Васькино лицо, горят руки, и не удержался парень, завыл. Не стал больше старик потешаться над ним, скинул с себя тулуп, завернул в него Ваську, как куклу, одну щелку для глаз оставил.
«Видно, боится, чтобы не убежал, думает Васька. А разве тут убежишь на эдакой погоде и ноги-то не идут».
Дернулись сани, завизжали полозья.
Жив? кричит старик и ударяет тяжелой рукавицей по тулупу.
Жив, отвечает Васька. Ты куда меня везешь-то?
Старик молчит. Может, и слышит, да притворяется.
Плывут перед Васькой елки, страшно качаются над дорогой их мохнатые лапы. Шумит в лесу, как летом в запруде.
Ты куда шел? спрашивает Игнат.
На свадьбу, к дедушке.
Куда?
На свадьбу.
Хм Вот што.
Погода начинает стихать. Видно Ваське, как по край дороги прыгают снежные зайцы, гоняются друг за другом, но уже перестают качаться елки. Хорошо Ваське! Шевелит он в валенках пальцами, дрыгает ногами, путаясь в длинной шерсти тулупа. Видно, больше ничего не станет с ним делать старик. Передвигаются с боку на бок сани, качает Ваську, клонит ко сну
Что делаешь, шельмец! кричит кто-то и хватает Ваську за руку.
Васька открывает глаза. Перед ним веселое, все в сосульках лицо Игната.
Жив?
Жив, отвечает Васька.
Ну, жив, так вылезай А вот мне без тулупа-то досталось.
Только тут увидел Васька знакомую дедову избу с резными наличниками, с коньком на крыше, в которого он прошлое лето попадал камнями. Из избы доносились переборы гармошки, топот, песни.
Вылезти он так и не успел. Хлопнули ворота, и, весь красный, веселый, в новой рубахе и хороших блестящих сапогах, вышел на улицу дедушка. За ним мать, и кажется парню, что она не рада его приезду. Лицо у нее какое-то испуганное, и как будто плачет она. «Ругать станет», думает Васька и кричит:
Мама, а ты не сердись!
Подошла мать, улыбнулась, поцеловала его, повела в избу.
Давно Васька не видал такого шума, такого веселья и столько людей!
В передней половине избы у стола, заставленного посудой, черномазый молодой парень, форсисто одетый, плясал на пару с теткой Зиной ловко выколачивал ногами, быстро, козырем носился по кругу. Краснощекая грудастая Зина, ловко и плавно семеня ногами, помахивала белым платком, еле поспевала за ним.