Очнулся на санках. Уполномоченного не было. На снегу лежал его полушубок, на немкисет с махоркой и спички Свежие следы вели в сторону от тропинки, в кусты (понятно). Осмотрелсяэто место было хорошо знакомо.
Еле-еле поднялся Двинулся дальше.
Сознание ясно, а ноги не слушаются Не хотят, не могут больше идти мои когда-то сильные, легкие ноги. Не чувствую я их, не мои они сейчасогромные, как под наркозом, стопудовые, чужие Кончается, видно, моя власть над ними А сознание приказываетиди! Заставь ноги двигаться. Не жди его. Нельзя, чтобы он видел твою беспомощность. Пусть знает: ты борешься до конца! Тысильный! Такие, как он, уважают силу. Заставь его уважать тебя, и он не уйдет, не посмеет уйти один Да, он жесток!.. Но не только Он может быть и милосерднымсегодня ты уже дважды убедился в этом «Что посеешьто и пожнешь!» Добро и зло всегда рядом, всегда вместе Познать человека до конца невозможно!..
Когда уполномоченный нагнал меня, я еще держался на ногах.
Ты почему сбежал от меня?
Я тупо смотрел на него, пытаясь отдышаться. В голове звенело. Плясали разноцветные круги в глазах, не хватало воздуха Силясь ответить, я лишь бессвязно и неразборчиво промычал что-то.
Ладно, он подкатил ко мне саночки, легко ткнул в плечо, и я плюхнулся на них, сиди, отдыхай.
Распутав веревку и сняв с санок чемоданчик, извлек из него еду: горбушку хлеба, кусок сала, пару луковиц Выложив все это богатство на крышку чемодана и разделив по-братски, одну половину подвинул мне, за другую принялся сам, примостившись рядом на санках. В один миг, как «чайка соловецкая», я проглотил, почти не разжевывая, неожиданно свалившееся на меня счастье!.. И только после того, как доел последнюю крошку, в полную меру ощутил настоящий, лютый, дремавший во мне до поры голод. Будь силы, я, кажется, отнял бы у этого человека, разделившего со мной пищу, его долю. И ничего бы меня не остановило!.. Никакие угрызения совести, настолько чувство звериного голода завладело мной. Я ненавидел его сейчас!
А он, не подозревая моих мук, аппетитно похрустывал луком, неторопливо и со смаком пережевывал пищу
Наконец, покончив с едой и закурив, он протянул кисет мне. Оторвав листок бумаги на закрутку, я пытался насыпать в него табак и не могдрожали руки, не слушались, не сгибались пальцы Кончилось тем, что уполномоченный забрал кисет, сунул мне свою горящую цигарку, а себе стал сворачивать новую
Стоило только затянуться, как все повторилось: он снова оказался на «карусели» Опять перед глазами все поплыло Разом исчезли: усталость, болезни, невзгоды Стало легко и приятно хотелось, чтобы это забытье никогда не кончалось. Великая силатабак! Великий наркотик!.. Но похмелье всегда неизбежно. И оно, как правило, горько.
Что будем делать дальше?
Не знаю Что хотите. Не знаю. Спасибо вам за хлеб.
Идти можешь?
Не знаю.
А кто знает, я, что ли?
Кажется, не могу Не знаю. Ноги не ходят.
Ты брось свое «не знаю»! Он начинал сердиться. Я предупреждалуйду!.. Некогда мне возиться с тобой, понял?
Затоптав в снег окурок, он решительно поднялся.
Или оставайся один, или идем, я жду!.. Давай, давай, поднимайся!
Вставать с санок без его помощи оказалось не так-то просто. Пришлось сначала вывалиться в снег, перекантоваться на четвереньки и только потом, раскачиваясь, постепенно перемещая центр тяжести к ногам, удалось подняться.
Все это время уполномоченный с раздражением наблюдал за моим «цирковым номером»
Что ж! Пустья не симулирую, не ловчу и не выпрашиваю помощь!
Где-то я понимал и его: не всякий здоровый человек, тем болеемужчина, может быть «сестрой милосердия», да еще по отношению к заключенному, «врагу народа»
Уполномоченному надоело смотреть на мои упражнения, он водрузил чемоданчик на санки, привязал его и, повернувшись ко мне, сказал:
Все. Я ушел. Некогда мне с тобой!.. На «17-м» предупрежу охранускажу, где находишься. Мой совет: хочешь житьне стой, двигайся!
И он ушел. Я смотрел ему вслед.
Дойдя до места, где тропинка делала поворот, Ворон обернулся и крикнул:
До «17-го» осталось меньше пяти километров. Не стой, артист, двигайся!..
«Спасибо за советя непременно ему последую, как только ты скроешься за поворотом. Я не уверен, что этот трюк «двигайся» сразу у меня получится. Не хотелось бы репетировать его на публике Мои ноги сейчасне моичужие, все равно что протезы, а на протезах сразу не ходят, на них сначала учатся Мне, к сожалению, времени на учебу не отпущено»
Я сделал шаг, другой, третий Снова резанула боль в паху. Почему-то в паху ноги болели особенно Ничего, к боли можно привыкнуть, притерпетьсяглавное, не спешить, не торопиться и не упасть. Это главноене упасть!..
Как он сказал?.. До «17-го» осталось меньше пяти километров!! Как будто я не знаю, сколько осталось!.. Этот «пятый километр» (где я сейчас припухаю) мне памятен. На том свете я не забуду его! Здесь в меня стреляли однажды Надо же, мистика какая-то!.. Судьба опять привела на это роковое местонарочно не придумаешь!.. Пятый километр
Тогда, на «17-й», нас выгрузили из автомашин и передали местному конвою. Цепочкой по одному конвой повел пешим строем на «Верхний». На пятом километре тропинка увела этап в заросли стланика. Ветки были сплошь усеяны молодыми шишкамив то лето случился урожай кедровых орехов. Меня так и подмывало сорвать шишку, но я боялся конвоя, да и шишки висели далековато Наконец, уже на выходе из зарослей, заметил роскошную шишку, висевшую рядом с тропинкой, не удержался от соблазна и вышел на несколько шагов из строя, чтобы сорвать ее Раздался выстрел. Я быстро обернулся: шагах в пятнадцати позади комендант целился в меня с локтя из пистолета. Не дожидаясь, когда он снова выстрелит, я упал Полтора Ивана (так звали коменданта за его огромный рост) подбежал и своим сапожищем перевернул меня на спину. Я растерянно глядел на него во все глаза «Твою мать, промазал!» выругался он, поняв, что я живой. «Не тушуйся, комендант, в следующий раз попадешь», с дурацкой улыбкой посочувствовал я ему. Обычно в таких случаях комендант жестоко избивал жертву, не одна загубленная жизнь значилась на его совести, но на этот раз произошло что-то необъяснимое: он, как загипнотизированный, долго и странно смотрел мне в глаза, выражение лица его постепенно становилось все более и более нормальным, человечным. На глазах у всех Полтора Ивана из злодея превращался в доброго Дядю Степу Он осторожно снял ногу с моей груди и, беззлобно пробурчав: «Становись в строй», растерянно и как-то виновато даже отошел.
С того дня комендант возлюбил меня прямо-таки, как Парфен Рогожин князя Мышкина. Я стал его «крестником». Едва завидя, издали кричал: «Крестник! Давай сюда, покурим!» Делился последней цигаркой, не позволял вохре обижать беспричинно, когда я заболел цингой, сочувствовал, утешал
Кончил Полтора Ивана плачевно. В разладе с собой и начальством. На ноябрьские праздники загулял, да так, что не мог остановиться чуть ли не до Нового года; поскандалил со своим начальством, в пьяной драке изувечил двоих своих же вохровцев (рука у него была тяжелая) и угодил под трибуналего под конвоем спровадили с «Верхнего». Размышляя о судьбе незадачливого коменданта, я одолел пятый километр и выбрался наконец из зарослей стланика на равнину. Дальше тропинка, почти не виляя, бежала с легким уклоном в долину, до самого «17-го».
Пройдя еще несколько десятков метров, я упал, все-таки упал Итак, около шести километров позади. Впереди осталось четыре, чуть больше Чуть больше, чуть меньшеуже не имеет значениясвой путь я прошел! Свое «горючее» сжег дотламои баки пусты, и резерв исчерпан, дальше идти не на чем, ни сил, ни самолюбиявсе израсходовано Кто-то сказал: «Нет сил жить, и даже отчаяние мое бессильно!» Мое «отчаяние» помогло мне каким-то образом снова встать на четвереньки, изготовиться к очередному «старту»; я начал было уже раскачиваться, чтобы подняться, и в этот момент увидел подходившего ко мне уполномоченного. «Вот это да! Вернулся-таки!.. Выходит, не подвела меня интуиция, не обманулаесть бог на свете!»
Я не мог скрыть радость, охватившую меня, заулыбался, но встать на ноги, как ни старался, не смогтак и встретил своего спасителя на четвереньках.