И однако у Иннокентия Жука в сердце пустота Появилось это ощущение недавно, когда Мария Кондратьевна сообщила ему:
Катя не способна на роды, Иннокентий Савельевич. Не надейся.
Да, а он все ждал, вот-вот и в их доме закричит сын или дочка.
«Ну, что теперь? Умру, скажут: Был. А так говорили бы: Чей это сын? Или Чья это дочка? Да Иннокентия Жука».
И не хочет ее с тех пор Иннокентий. Ссылается: устал, замотался. А чего уж там устал, замотался! Уверь: будь сын или дочка, тут же, в этой солнечной колыбели Нет. Все надежды потеряны вот и пусто. В одном уголке на сердце пусто у Иннокентия и опять об этом никому не скажи: просмеют
6
Быстро выпив крынку молока, съев баранину и хлеб (он не любил съедобное оставлять на столе), председатель колхоза вышел из домика, вскочил в седло. Рыжик затанцевал, делая круги.
Шалишь, Рыжик!
Иноходец сорвался с места и, чуть вздрагивая, понесся туда, куда его направлял хозяин каждое утро, на галетную фабрику.
Вон завиднелось огромноепо разломовским масштабамдвухэтажное кирпичное здание, пламенеющее на солнце. Далеко видна вывеска со словами: «Галетная фабрика колхоза Гигант». Перед фабрикой цветники. К самой фабрике тянется дорога, устланная кирпичом, поставленным на ребро.
Из высокой трубы валит черный, густой, смолянистый дым. Это очень красиво, особенно сегодня, на фоне синего неба. Но Иннокентий знает, что когда из трубы валит такая густотаплохо: истопник кинул в котел лишнего торфа.
Председатель колхоза каждое утро проезжал на Рыжике мимо галетной фабрики просто так, полюбоваться. И сегодня он ехал мимо так себе, полюбоваться. Фабрикой руководит его жена Катя, на этом основании он даже не вмешивается во внутренние дела галетной: над ней шефствует Вяльцев Но, увидав дымовую завесу, расползающуюся по синему небу, предколхоза вздыбился, точно кот, даже глазаи те у него позеленели. Подлетев к тамбуру котельной, он заколотил по карнизу ручкой плетки.
Федор! Вылазь!
Из котельной показалось сначала перепуганное лицо, а на немнемигающие, как у куклы, глаза, затемгрудь, и вот истопник уже весь, полностью, стоит перед председателем колхоза, не понимая, почему тот бранится. Белены, что ли, объелся?
Дым за твой счет или за счет Бога-Христа, его мать? процедил Иннокентий Жук, тыча плеткой в направлении верхушки трубы, из которой в эту минуту дым повалил еще гуще, извиваясь клубами.
То, что Иннокентий Жук чрезмерно скуп, знали все. Но он был скуп не только по отношению к другим, но и к самому себе. Например, вместо шикарных блокнотов носил с собой толстую тетрадь, в которую и записывал «все набегающие мысли».
Однажды ему сказала секретарша:
Иннокентий Савельевич, что это у вас тетрадишка какая? Неприлично до сраму. Я выпишу блокнот. Есть шикарные Например, у директора Степного совхоза Любченко. Тот весь в шикарных блокнотах тут торчит, там торчит. Красота!
Он весь шикарный, Любченко. Это только за ним и водится. А нам такая шикарность не к лицу: дорого. По вместимости эта тетрадка равна пяти блокнотам. Каждый блокнот десять рублей, значит, пятьдесят целковых. Выгодасорок пять. А глупые мысли не поумнеют, хоть золотом их обложи. Умные на клочке бумаги долго жить будут, поучительно ответил председатель колхоза.
Сорок пять! воскликнула секретарша. Какая мелочь! У колхоза в банке миллионы лежат, а председатель над рублем дрожит.
Ши! шикнул на нее предколхоза. О миллионах молчок. Не ты клала. А дрожать мы обязаны не только над рублем, но и над копейкой.
А тут торф на ветер. Люди копают его, порою утопая по грудь в холодной воде, затем, превратив в крошку, везут на галетную фабрику, а истопник пускает торф на ветер.
Почему молчишь? яростно спросил Иннокентий Жук истопника.
Заплачу, еле выдавил из себя Федор. Всего-то ведь полтонны я лишнего сыпанул, а оно вон чего, все небо измазало. И отчего это так, всего лишку полтонны, а дивогрязь по небушке, даже батюшко-солнышко затуманивает бормотал истопник, стараясь отвести от себя гнев предколхоза.
А тот уже спокойно:
За торф уплатишь и в десятикратном размере. А кроме того, мы займемся выращиванием в тебе стыда. Так бросать торф на ветер мастер тот, у кого нет ни стыда ни совести. Завтра вечерком загляни в клуб: ребята твой портретик отпечатают «На бойком месте».
Федор знал, что в стенгазете есть страница под названием «На бойком месте», где зло протаскивают нарушителей: изображают их в карикатуре и такие клички пристегивают, что они остаются за нарушителями на всю жизнь.
Не надо, Иннокентий Савельевич, вдруг плаксиво заговорил истопник.
Но Иннокентий Жук на степном иноходце уже направился в сторону коровьего городка.
Коровий городок строился, отступя от села, в степи, на берегу водоема, по проекту, разработанному отделением Академии наук и одобренному академиком Иваном Евдокимовичем Бахаревым.
Помещения для скота примерно на тысячу голов, родильный, доильный залы, телятники, маслобойный завод, силосные башни, домики для доярок, телятниц, даже заборвсе, все воздвигалось из пламенеющего красного кирпича местной выработки.
К осени, в этом Иннокентий уверен, городок будет закончен, и тогда они, с общего согласия колхозников, отбракуют коров, затем прикупят улучшенную местную породу, типа бестужевки (ну, потревожат какой-нибудь миллиончик рублей в банке), поставят коров на стойловое хозяйство и по добыче молока сразу прыгнут вперед, да так, чтобы всем колхозам области крикнуть:
Эй! Догоняй нас!
Но тут-то и начала забираться в сердце Иннокентия тревога. Всегда вот так: проснется, позавтракает, выедет на Рыжикерадуется успехам в хозяйстве, даже тихо похохатывает, но чем выше поднимается солнышко, тем круче тревога на душе предколхоза.
Нужны электромоторы для коровьего городка: корм подавать, воду, нужны и на маслобойный завод. Уверяли, их легко в городе приобрести: «Чай, у нас сплошная электрификация». А Иннокентий Жук все пороги областных учреждений обили попусту. Наконец разузнал, что на одном ликвидируемом заводике валяются в сарае электромоторы. Осмотрел. Подходящие. Облегченно вздохнули к директору.
Продайте нам, колхозу.
Не могу: они списаны на утильсырье.
А вы нам вроде утильсырья.
Не закон: существует организация «Утильсырье».
Бился, бился. Все в ход пустил, всю свою мужицкую дипломатию: слезу, запугиваниене берет ликвидного директора. Вышел от него Иннокентий Жук и кулаки сжал. Тут и подвернулся завхоз. Ведь они какие, завхозы? Когда его надо, то днем с огнем не отыщешь, а когда ты ему нужен, он словно из-под земли выскочит. Вот сейчас вывернулся откуда-то и шепотком на ухо предколхоза:
За перепрыг дай.
Это что за перепрыг?
Чтобы через «Утильсырье» перепрыгнуть. И моторчикивам.
Взятку, значит?
Грубо, дорогой товарищ. Взяток не берем. И завхоз мигом скрылся, будто испарился.
А моторы нужны: шестьсот тысяч потратили на коровники, все электрифицировали, а моторов нет. Скандал, стыд перед колхозниками Эта печаль сразу же начала глодать Иннокентия, едва он въехал на территорию коровьего городка.
И вдруг на повороте, около коробки доильного зала, предколхоза увидел такую картину: спиной к нему стоит Мария Ивановна и строго выговаривает бригадиру каменщиков Василию Пряхину, брату Егора Пряхина, за то, что тот при кладке доильного помещения во внешнем оформлении «напорол отсебятину».
Неужели вы не понимаете, что своими «звездами» и «колосьями» нарушаете общий план? Говорить с вами с глазу на глаз больше не буду. Не исправитесь, позову на правление, твердила Мария Ивановна.
Василий Пряхин росту, пожалуй, такого же, как и его брат Егор, но отличается от последнего тем, что переполнен жирком. Этот жирок желтовато светится всюду: на шее, щеках, как у откормленного годовалого поросенка.
Сейчас Василий Пряхин стоял, небрежно распустившись, и в упор, нахально смотрел на Марию Ивановну, говоря глазами: «Чего рыпаешься? Захочумигом моя будешь».
«Вот сволочь!» почему-то впервые обругал Василия Иннокентий Жук. Может быть, потому, что Мария Ивановна его заместитель и Василий своим циничным отношением к ней оскорбляет и его, председателя колхоза? Ну да, поэтому. И он гневно громыхнул басом: