И сейчас, идя рядом с академиком по лестнице, он думал:
«Опять завернул. Язык пустыни? Что за штука такая? Спросить? А он снова шарахнет. Не хочется быть перед ним дурачком».
Видите, какая чертовщина плывет? нарушая мысли Акима Морева, продолжал Иван Евдокимович, сходя бочком по ступенькам вниз, показывая одной рукой на небо, другой придерживаясь за перила.
Аким Морев посмотрел на неботам медленно, еле приметно, ползла сизо-лиловатая, как наждак, дымка.
Почему же чертовщина? Уж вовсе не научный термин, усмехаясь, произнес он.
Чертовщина-то? А как ее еще назвать? Это микроскопическая пыль, пригнанная ветром из среднеазиатской пустыни. Чуете, какая борьба? Вот на щекеволна прохлады, это от Волги, а воткак из пекладыхание пустыни. Тут он ослабелязык пустыни. Пришлось преодолеть тысячекилометровое пространство: Каспий, реки, озера, леса Шевелит только кончиком. А там, под Астраханью, на Черных землях, в Приволжской области, наверное, так обрушился, что все опустошил.
Аким Морев понял: речь идет о суховее. Но при чем тут какой-то язык? Спросить? Нет, он поступит иначе: чуть подождав, глядя, с каким трудом преодолевает ступеньки Иван Евдокимович, сказал:
Всякие языки-то бывают
Потолкуем на теплоходе, а сейчас нам предстоит вон какую крепость штурмовать. Ступенек четыреста будет? И снова академик стал спускатьсябочком, придерживаясь за перила так, словно ждалза следующей ступенькой может оказаться обрыв.
Четыреста не четыреста, а многовато, согласился Аким Морев, видя, как снизу взбирается старичок, держа в одной руке корзиночку, другой взмахивает, будто плывет по реке.
Облисполком местный в наказание горожанам придумал такую лестницу, право слово, поравнявшись, окая, с придыханием вымолвил старичок. Свершит кто незначительное преступление, так его без суда и следствия давай гонять туда-сюда, пока шкура не облупится. Право слово.
Ах, говор-то, говор-то какой: любое «о» с колесо! восхищенно отметил академик, продолжая спускаться по лестнице.
Копченой стерлядкой не желаете побаловаться? Царская еда, уже четко, как бой часов, выпалил старичок, дерзко и требовательно глядя в глаза Акиму Мореву.
В другое время Аким Морев вряд ли бы остановился около подобного торгаша, но сейчас, следя за тем, с каким трудом академик спускается по лестнице, намеренно задержался, чтобы дать Ивану Евдокимовичу спокойно сойти к пристани. Потому и ответил старику, усмехаясь:
Но ведь мы не цари.
Владелец стерлядки испуганно дрогнул, затем вскинул голову, как конь, когда его вдоль спины вытянут кнутом:
Хотел польстить, право слово. Продать охота.
Аким Морев захохотал:
Ах, дипломат шиворот-навыворот. Давно торговлишкой промышляете?
С малолетства. Купец я был первой гильдии, по фамилии Кукуев. Гремел. По всей Волге гремел. Пароходы мои бегали, баржи. Персидским товаром всю Россию забрасывал.
И почему ж так оскудел?
Осознал вредность, видимо, испытанной фразой, быстро ответил старичок. Истинно: осознал и в ногу с народом пошел.
А это что ж, народное дело? еле сдерживая смех, показывая на стерлядку, произнес Аким Морев.
А вы купите ее, стерлядку, вот и перейдет к народу.
Ишь ты. Ну берем. Каюта люкс.
Всю?
Мы оптовики.
Вот тебе и не покупают! воскликнул старичок и метнулся вниз.
Иван Евдокимович стоял на предпоследней лестничной площадке и смотрел в сторону города такими грустными глазами, словно навсегда прощался с любимым человеком.
Отсюда город был виден так же, как виден, например, памятник, когда к нему подойдешь почти вплотную. Вон вьется гудронированная дорога, убегая в гору, петляя меж увядающих трав, поникших цветов; по хребтине горы тянется кремлевская стена, изъеденная ветрами, морозами, солнцем; на ней тут и там темнеют огромные пятна, похожие на гигантские оспины; за стеной горят на солнце верхушки новых каменных зданий и возвышается купол старинного собора.
«Почему же такая тоска в глазах моего академика?» встревоженно подумал Аким Морев.
Вчера, когда вы отправились в обком партии, начал академик, как бы отвечая на вопрос Акима Морева, я взял такси и проехался по городу. Жил я тут эдак лет тридцать тому назад. Юнец. Ну, что говоритьвсе неузнаваемо: узенькие, грязненькие улочки превратились в широкие, светлые; купеческие пузатенькие особнячки вытеснены многоэтажными домами, пролеткиавтомобилями, за городом на пустыре вырос колоссальный автомобильный завод со своим городом, пожалуй, большим, нежели старый Нижний; обновился «старик Сормово». В Нижнем кабаков, шинков, притонов, трактиров былокак клопов в кровати у плохой хозяйки. Народ старый облик Нижнего уничтожил. Появились клубы, новые школы, высшие учебные заведения, дворцы культуры Все стало другимдома, улицы, площади, люди. От старого Нижнего остались только вот эти. Иван Евдокимович кивком головы показал на торгашей, сидящих на песчаном берегу. Вы думаете, Аким Петрович, это все так себе людишки? Нет. Тут и дворяне, и бывшие купцы, и бывшие владельцы фабричонок, пароходов. Здесь тот самый мирок, который революция отовсюду изгнала вот сюдаподыхать. А ведь, бывало, они тон задавали, Русью правили. А ныне догорают как огарок свечи Он снова кивнул на «измызганных людишек», затем неожиданно смолк.
И что ж? спросил Аким Морев, не понимая печали академика.
То ж. Этих повыгнали на бережок, а борьба продолжается, да еще какая.
С кем это?
Академик перевел взгляд на сизоватую, ползущую по небу дымку.
А вон. Гневный враг в нашей стране.
Ну уж!
Вот вам и «уж». Природа, батюшка мой, таит в себе такие злые силы, с которыми нам придется воевать да воевать.
Ничего не понимаю! воскликнул Аким Морев. Все нормально А у вас? Горесть-то какая в глазах, словно любимого человека хороните.
Академик, почему-то бледнея, сказал:
В этом городе я провел детство, отрочество да и
«Ах, черт бы его побрал, с досадой подумал Аким Морев. Оказывается, намеренно затащил меня сюда, чтобы посмотреть на места своего детства и отрочества». И он так стремительно ринулся вниз, что ступеньки под его ногами затрещали, будто по ним пустили бочку с цементом.
Куда это вы? Куда? закричал Иван Евдокимович, удивленный поведением Акима Морева.
Раз тоскуете, оставайтесь и работайте тут, ответил тот.
О городенет. О молодостида. Все обновилось, а мой лик, сами видите какой Ведь так хочется жить и никогда бы не стареть А я вот иду по этой лестнице и думаю: «Батюшки мои: по ступенькам и то трудно, а ведь в былые времена здесь никакой лестницы не быловились тропы Так мы по ним носились, как дикие козы».
Досада у Акима Морева на какой-то миг стихла: ему по-человечески стало жаль академика, и он даже упрекнул себя в нечуткости, но тут же снова вскипел:
«Кто дал ему право распоряжаться моим временем? Ученыйхорошо! Но он бесцеремонно ворует у меня не часы, а дни».
Академик уже приблизился к нему и, мягко улыбаясь, положил руку на плечо. Акиму Мореву показалось, что рука вялая, будто без костей.
«В холе рос: теленочек молочный. Наверное, за всю жизнь сам и гвоздя не вбил. Отсюда такое бесцеремонное отношение к другим. Вишь ты, захотелось на родные места поглядетьну и поеду. А то, что другой тратит на это время, наплевать!» намереваясь сбросить с плеча его руку, подумал Аким Морев.
Академик между тем продолжал:
А на работу я отправился туда, где когда-то трудился мой дед, Вениамин Павлович Докукин, и с силой пожал плечо, однако руку не убрал.
«Докукает он меня своим Докукиным», чуть не произнес Аким Морев.
Вениамин Павлович нам оставил завет: «Человек любой профессии должен всегда находиться на передовой линии огня». Для нас, агрономов Поволжья, передовая линия огняЧерные земли, Сарпинские степи, Приуралье. Вот и ныне мы с вами отправляемся на передовую, закончил академик.
К чему же такой далекий заход? На самолете за четыре часа были бы в Астрахани а теперь дней пять-шесть потратим. Так на передовую, извините меня, пробиваются только дезертиры, резко вымолвил Аким Морев.