Она разговаривала с ним так же, как со своей дочуркой, когда носила ее больную на руках по хате. Умолкал раненыйумолкала и она, внимательно, как положено медику, слушала пульс, дыхание, давала пить. Начинал он бредитьи она повторяла ласковые слова, как каждая женщина-мать, бессознательно пытаясь словами заглушить и свою боль.
Она не знала, сколько прошло времени, ей казалось, что очень много, а в действительностине больше часа.
После долгой паузы Тишка глухо позвал:
Даник!
Саша наклонилась к нему.
Что, Тишка, родной? Ты что хочешь сказать?
Он как бы прислушался, затаил дыхание, а потом, словно в отчаянном страхе, рванулся и голосом, который, видно, никому из них никогда не забыть, позвал:
Мама! Мама!..
И затих. Саша почувствовала, как мертво повисла его рука, и с каким-то странным в этот момент, профессиональным спокойствием отметила, что наступил конец его мукам. Она застыла в безмолвной скорби, ни словом, ни движением не нарушая святой минуты прощания. Потом откинула одежду, которой он был укрыт, повернула тело на спину (он лежал на правом боку) и сложила ему руки на груди.
Услышав в темноте, что она что-то делает, Даник шепотом спросил:
Что, Саша?
В ответ она громко зарыдала: рыдание, подкатившееся к горлу, когда Тишка позвал «мама», вырвалось теперь, облегчая душу.
Анатоль, поняв, что случилось, но-мужски коротко всхлипнул и откинул стенку шалаша.
Саша удивилась, что так светло. Сквозь слезы она увидела, как на черные нахмуренные брови Анатоля садятся снежинки. Она утерла платком лицо, поднялась и встала рядом с ним напротив Даника и Лени. Так они стояли, словно в почетном карауле, молчаливые, познавшие тяжкое горе утраты боевого друга, и в их сердцах с новой силой разгорался огонь ненависти к врагу.
Анатоль первым нарушил торжественную тишину. Наклонившись, он прикрыл тело белым маскировочным халатом и спросил:
Что будем делать, товарищи?
Порыв ветра завертел вокруг спешный смерч, затянул паузу.
Надо матери сказать, робко заметил Леня.
Что ты! возразил Даник.
Матери? Анатоль задумался. Мать не переживет такого горя. Узнают в деревне, что Тишка погиб Погиб в ту самую ночь, когда на станции сгорели склады. Нет, матери говорить нельзя! твердо закончил он свои раздумья и грустно добавилПусть уж она простит. Мы покажем ей могилу после победы. А сколько матерей так и не узнают, где могилы сыновей! Похороним Тихона здесь, в нашем лесу, в родной земле!
А чем копать могилу? спросила Саша.
Я пойду к леснику, скажу, что от партизан, ответил Анатоль. Он будет молчать. После смерти лесничего они научились молчать. Не никнет. Будьте тут начеку, я мигом слетаю. И Анатоль, не тратя даром времени, побежал.
Пойду сменю Павлика, сказал Даник, передавая Лене пистолет. Поглядывай с этой стороны. На рассвете они могут пустить по нашим следам собак. Имейте в виду, предупредил он так, будто перед ним был большой отряд, а онего командир, в случае чего будем драться до последнего натрона. До последнего!..
А натронов этих было у них не густо, да и оружияодин немецкий автомат и два пистолета.
И не сдаваться живыми!
Саша вздрогнула от этих слов, поглядела на небо: идет ли снег? Пусть бы занес все следы! Снег шел по-прежнему, но ветер затихал, и лес шумел теперь более спокойно и мирно. Даник, должно быть, уловил это ее движение. Подошел, сказал тихонько:
Может, тебе уйти?
Куда?
Домой. Покуда еще ночь.
Я останусь с вами! решительно ответила Саша.
Даник постоял, подумал и ничего больше не сказал. Уходя в дозор, остановился возле покойника, тяжело вздохнул:
Эх, Тишка, Тишка!..
Саша, оставшись одна, присела на пень. Прислушалась к себе. В душе не было ни страха, ни той острой боли и жалости, которые она почувствовала, когда увидела на спине у Тишки маленькую черную райку. Теперь душу ее заполнила тяжкая скорбь. Она думала: «Сколько их, вот таких же молодых, как он, вступивших только в жизнь и не изведавших еще настоящего счастья, лежит на полях войны, и снег засыпает их тела! Может быть, и Петя Нет, нет, Петя жив, сердце чует, что он жив, думает обо мне и своей маленькой дочурке. Родной мой, любимый! Когда же мы получим от тебя весточку? Когда услышим твой голос?»
Пришел Павел. Упал на колени перед телом друга, и Саша увидела, как задрожали его плечи от немых рыданий. Потом сел рядом с ней и заговорил:
На станцию шлион такой веселый был. Все шутил. Рассказывал, как он у Бабурихи яблоки крал. «Сижу, говорит, на яблоне, рву яблоки, кладу за пазуху, а она, старая ведьма, как из-под земли и с крапивой в руках. «Слезай, говорит, чертов сын, я тебя пекучкой угощу». А он, Тишка, в ответ: «Погоди, говорит, бабушка, обтрушу всю яблонютогда слезу, чтоб было за что кару принимать». И начинает трясти. «Не тряси!»кричит она. «Не тронешь?»«Не трону, только не тряси». «Матери не скажешь?»«Скажу!»«Ах, скажешь?! Так вот тебе!» И на старухуград яблок! «Не скажу, кричит она, не скажу, только слезай скорее!» Договорились, что она отойдет к хлеву и тогда он слезет с яблони. Матери она все-таки сказала. И мать всыпала ему горячих. «Мать моя, говорит, и теперь еще не стесняется иной раз рушником или еще чем надо мной помахать». Хлопцы смеются: «Знала бы она, мать твоя, кого бьет. Перед тобой вся полиция, все изменники дрожат!»Павел вдруг опомнился, что рассказ его не к месту, что нет уже среди них веселого Тишки, и всхлипнулКакой человек был!..
Что мы скажем матери? вслух подумала Саша. Теперь эта мысль вызвала мучительную боль. Павел не ответил. Саша шепотом повторила его словаКакой человек был!..
Потом сидели молча, каждый погрузившись в свои мысли.
Подошел Леня.
С того края делянки и сейчас еще видно зарево. Здорово горит! сказал он.
Правда? оживился Павел и пошел поглядеть.
Вернулся Анатоль, принес лопату, лом pi топор. Начали копать могилу. Долбили ломом, рассекали мерзлую землю топором. Саша помогала руками, выгребала комья земли, рвала мелкие корни, до крови обдирая пальцы. Но она и не замечала этого. Место попалось песчаное, под снегом и пластом хвои земля промерзла неглубоко, и до рассвета могила была готова. На дно набросали еловых веток, мягких и душистых. Затем, по примеру Анатоля, все надели кожушки и ватники, затянули, у кого были, ремни, привели себя в надлежащий вид и, сняв шапки, стали в последний почетный караул. Стояли долго, охваченные извечным желанием живых, продлить минуты последнего прощания с близким человеком.
Светает, сказал, наконец, Анатоль, и все заторопились.
Положили Тихона на простыню, перенесли к могиле. Анатоль спрыгнул в яму, принял легкое тело друга на руки, осторожно уложил в вечную постель. Даник подал ему руку, он выбрался и дрожащим голосом заговорил:
Прощай, Тишка, наш дорогой товарищ Ты погиб как герой, как комсомолец. За твою смерть мы отомстим проклятым фашистам. Поклянемся, товарищи!
Глотая слезы, они произносили один за другим:
Клянусь!
Клянусь!
Клянусь тебе, Тишка!
Анатоль взял лопату и впервые растерялся: тяжело, ох как тяжело кинуть холодный песок на открытое лицо Тишки, на глаза, всегда такие ясные, на губы, что еще несколько часов назад весело смеялись!.. Саша схватила охапку легких веток и кинула на тело, ветки закрыли восковое лицо. Тогда ребята начали засыпать могилу.
Где-то фыркнул конь. Все замерли, Анатоль и Даник выхватили пистолеты. Послышался условный свист дозорногоЛени.
Дядька Алексей, догадался Даник.
Кузнец подъехал, соскочил с саней и, путаясь в длинной поповской рясе, направился к ним. Увидел могилуи застыл на месте. С минуту непонимающим взглядом смотрел на свежую землю, потом сорвал с головы шапку, уронил ее на притоптанный снег, обошел вокруг могилы и, почему-то растирая изо всех сил ладонями заросшие щеки (он начал отпускать бороду), проговорил со стоном:
Мальчик мой!.. Мальчик мой!..
Они ждали ее и боялись ее прихода. И все-таки она чуть не застала их врасплох. Поля увидела женщину в окно, когда та уже вошла к ним во двор, испуганно предупредила: