От здоров москаль! От лайдак, медведь!
Он устал больше, чем Минай; выпученные глаза его налились кровью.
Большой Минай усмехнулся и, не останавливаясь, пошел с кулем к пекарне. Пекарня была в доме, где жили Пшечинские. Да, они жили не в избе, это был настоящий дом, чуть поменьше, чем у Перфильевны.
Пшечинские и держали себя ровней с помещицей, а может быть, и выше считали себя. У них на то имелись свои причины.
Пшечинские были шляхтичи.
Сыновья арендатораСтанислав и Юзефграмоты не знали, ходили в серых самодельных свитках и с виду ничем не отличались от крестьян. И все же, когда Перфильевна кричала со своего крыльца на пана Пшечинского, он с воинственным гневом расправлял седые бакенбарды и орал в ответ:
Не позволям! Я дворянин. А вы? Вы кто, сударыня?
После каждой такой ссоры старый Пшечинский брал либо глиняную миску с сотовым медом, либо завернутый в чистое полотенце пирог и шел мириться к помещице.
Та принимала подарок благосклонно, и недавние враги подолгу толковали о том, как унять крестьян: взяли мужики волю за последний год.
Что-то давно не ругались Пшечинские с Перфильевной.
Должно быть, поэтому и увидели Гриша с Яном в тот день необычайное: впереди шел сам пан Казимир Пшечинский, за ним, без шапки, старик-крестьянин, а позадиСтанислав, сын арендатора; в руках у него был топор.
В это время у крыльца под каштанами накрывали стол для вечернего чая. Там, кроме Перфильевны, были гувернантка Ирма Карловна и Дамберг.
Старый Пшечинский, галантно склонившись, с шапкой на отлете, отрапортовал:
Прошу судить вора, рубившего осину в вашем лесу. Топор у него есть нами конфискован.
Перфильевна нахмурилась.
Как же ты это так? сказала она старику. Время-то какое, а ты
Старик стоял, тупо разглядывая начищенные штиблеты Дамберга.
Немец покручивал усы, усмехался зло.
Перфильевна спросила у него:
Ну, вот тыгородской человек, больше нас понимаешь: что тут делать?
Немец ответил сразу же, без запинки, похоже было, что ответы на все случаи жизни у него давно готовы:
Надлежит с похитителя осины взять штраф и вручить его в награду тому, кто похитителя арестовал.
Прошу! закричал Пшечинский багровея. Я не из-за грошей, я ради чести!
Да и что с него возьмешь, проговорила Перфильевна, с ворюги несчастного!
Тогда надлежит взять у него инструмент и что-либо из одежды, сказал Дамберг.
Топор свой оставишь здесь, слышишь! приказала старику
Перфильевна.
Топор свой оставишь здесь, слышишь! приказала старику Перфильевна. И еще два дня отработаешь на покосе. Ступай!
Мужик постоял, надел шапку. Потом кинул взгляд на свой топор, который все еще находился в руках у Станислава, махнул рукой и понуро пошел прочь.
Гриша долго глядел ему вслед У Перфильевны этих осин, может, тысяча штук да нет, куда больше!.. Вот, жалко ей одну дать бедному старику!
Нужна оч-чень твердая рука, чтобы держать их в повиновении! сказал каким-то жестяным голосом Дамберг.
Пшечинские ушли.
Стол под каштанами был уже накрыт, и Гриша видел, как на вынесенные из дому венские стулья уселись сама помещица с двумя дочками, гувернантка и Дамберг. Тэкля притащила начищенный самовар, сиявший на солнце так, что на него больно было глядеть.
У старшей дочки Перфильевны в руках была книжка. Она вдруг выскочила из-за стола, подбежала к Грише и сказала, показав пальцем на строчку в книге:
Прочти это слово!
Вся страница была напечатана прямыми буквами, а как раз это слово состояло из косых тоненьких букв. Грише было не до этих букв, он все еще думал про мужика, у которого отобрали топор. Однако он прочитал нехотя:
Татап (maman).
Маман, маман, а не татап! обрадовалась девчонка. Фрейлен, фрейлен, он читает «татап»!
Гриша покраснел.
Дамберг поглядел на него маленькими жесткими глазами и спросил Перфильевну:
Я этого мальчика имел случай видеть в вашем саду. У вас нет опасений, что он сорвет цветы или что-либо утащит?
Нет, не тронет, прихлебывая чай с блюдца, проговорила помещица:его отец мне в том порукой.
Очень честный этот его отец? спросил Дамберг, все еще глядя на Гришу, который начал пятитьсяот обиды.
Перфильевна нахмурилась:
Блажной. Намедни я поругалась с ним. Блажной! Но чужого не тронет.
«Блажной»? засмеялся немец. Это новое для меня слово, хотя я очень прилично знаю русский язык. «Блажной»? Прошу прощения, у нас есть так: хороший или плохой, умный или глупый, а «блажной»?
У Гриши пылали уши, он пятился-пятился, потом повернулся и убежал.
В избе был один отец. Гриша спросил его:
Что это такоемаман?
Маман? Погоди-ка Должно быть, мать. Так образованные говорят ну, по-французски, что ли.
Батя, а ты необразованный?
Откуда ж мне быть образованным-то? вздохнул Иван Шумов. Нет, сынок, я необразованный.
Гриша взглянул на отцовскую полку с книгами:
А книжек вон сколько прочитал!
Прочел. Да, видишь ли, поздно я их начал читать.
Почему раньше не начал?
Смолоду грамоты не знал. Люди добрые научилистал читать.
Гриша подошел к книжной полке. На корешках видны были красивые надписи, некоторые из нихзолотые.
Батя, а я буду образованный?
Отец молчал.
Потом обнял сынане так-то часто он это делали глуховато сказал:
Не знаю, сынок Не знаю!
8
К празднику начали готовиться за неделю. На опушке леса выстроили высоченные качелив три человеческих роста. Слышно было, что в Пеньяны привезли бочки со смолой: будут их жечь в ночь на берегу озера. Праздник назывался по-латышски «лиго», по-русскиИван Купала. Гриша спросил у Яна, что значит слово «лиго». Тот долго подыскивал слова, потом начал объяснять по-латышски:
Ну, это когда на качелях качаютсятуда и назад. И солнце тоже играет, раскачивается, взад, вперед, с утра к полудню, потом внизк вечеру Летом качели у солнца самые длинные Тогда люди радуются, это и есть праздник «лиго». Понял?
Гриша не все понял, но совсем ясно увидел солнечные качели в длинных, как стрелы, золотых лучах. И потом уж целый день думал о них.
Редаль в канун праздника принес из лесу дубовых веток, украсил ими свежевыбеленные стены избы, а земляной пол устлал зеленой травой так густо, что нога утопала в ней по щиколотку.
Тэкля и Золя сидели вечером на завалинке у Редалевой избы, плели из полевых цветов венки и вполголоса пели протяжные песни, в которых каждая строка начиналась и кончалась словом «лиго».
А отец Гриши принес из лесу березок. Этими деревцами, застенчивыми и горделивыми, он украсил углы крыльца, горницу. На следующий день они стояли еще во всей своей красе, не успев увянуть. И их дыханием начался для Гриши праздник. Много событий предстояло увидеть ему в этот день Готовился зеленый бал! Зеленый бал и хороводы в Пеньянах И вечерние костры!
Но прежде всего он увидел Ивана-солдата. Иван был заозерский, он приехал к родным на побывку.
На одном плече солдат нес небрежно накинутую шинель с красными погонами, новенькая его бескозырка была сдвинута на левое ухо. Он прохаживался за колодцем, подальше от господского дома, и глядел на крыльцо Перфильевны. А у изгороди, за углом, глядел на солдата Кирилл Комлев и, неизвестно почему, помирал со смеху, сгибался, хлопал себя по коленям.
На крыльце показалась черноглазая Тэкля и пошла с пустыми ведрами к колодцу. Солдат, выпрямившись, прошелся мимо; головки его начищенных сапог сверкали. Кирюшка, взмахнув обеими руками, повалился за изгородью в траву. Гриша скорей побежал к нему:
Дядя Кирюша, там стрекава, обожжешься!
Комлев только хохотал, отмахиваясь от Гриши. Потом утих, вытер мокрые глаза и спросил страшным шепотом:
Видал героя?
Видал. Он вправду герой?
А как же. Герой! И Кирюшка опять обмяк от смеха. Видел, какую крепость осаждать взялся?
Какую?
Тэклю.
Гриша обиделся:
Ты как маленький, дядя Кирюша! Тебе б только баловаться! И пошел от Комлева к Ивану-солдату.
Солдат прохаживался по усадьбе, а Гриша стал ходить следом, любуясь на него издали.