Гриша, услыхав знакомую фамилию «Зыбин», подошел поближе к старшеклассникам. Те вдруг понизили голос:
Тише. Витол идет
Да Не повезло бедняге.
Ну, он-то не считает себя беднягой.
С виду. Он гордый!
А добился-таки Стрелецкий своего.
Ну, и мы помогли тоже, надо прямо сказать.
Ах, держите меня! Какое самобичевание!
Над этим не смеются, Дзиконский. Четверку по поведению за одну дерзость в разговоре с надзирателем не ставят. Слыхал, о чем говорили на педагогическом совете?
О «демонстрации», которую он будто бы организовал? Но я в ней не участвовал. Значит, и бичевать мне себя не за что. Дурацкая, между прочим, была выходка.
Дурацкая. Нам от этого не легчетем, кто в ней участвовал.
А вы бы не участвовали.
Ну, не все ж воспитаны отцами-полицмейстерами.
Дзиконский побледнел, открыл как-то криво рот, но в это время подошел Витол.
Он был румяный и веселый, как всегда.
Обсуждаете пути-дороги? спросил он дружелюбно.
Да, да! Вот Грабчинский, оказывается, избрал себе дорогу на юридический.
Неплохо.
А ты, Витол?
Яв учителя.
Наступило молчание. Потом кто-то спросил:
Куда? В деревню?
Конечно.
В Прибалтику куда-нибудь?
Нет. В мордовскую деревню.
Семиклассники переглянулись. Грабчинский заговорил горячо:
Слушай, Витол, вот мы тут толковали Мы перед тобой виноваты. Все мы кроме Дзиконекого, конечно.
Он с язвительной усмешкой поглядел в сторону сына полицмейстера.
Тот откликнулся, зло блеснув глазами-бусинками:
Не одного Дзиконского! Я далеко не один, имейте в виду, господин будущий «аблакат»!
Не пойму, о чем идет речь, спокойно сказал Витол.
О нашей вине перед тобой, снова заговорил Грабчинский. Когда мы собрались вокруг тебяпо уговоруи ты обличал Стрелецкого
Витол смешливо сморщился:
«Обличал»! Быть тебе адвокатом, Бронислав!
На тебя взвалили общую вину!
Да вины-то и не было.
Ну, все равно. Тебя обвинили, что ты подговорил всех нас собраться демонстративно, а мы мы тебя не защитили.
А что бы вы могли сделать?
Ну, если бы мы все как один
Оставь «Все как один»! Вот Дзиконский уже выбывает из «всех».
Прежде всего я не был там! Во время этой демонстрации.
Положим, ты там был, ответил Витол. Я тебя видел. Да это не важно. Ты, конечно, подошел случайно. Но, кроме Дзиконского, Витол оглянулся, я мог бы назвать многих
Несколько семиклассников, слушавших разговор, отошли в сторону с беззаботным видом, но довольно поспешно.
Витол засмеялся:
Ну вот видите. И осталось бы вас человек шесть. Главным образомиз тех, что были у Арямова. И все шестеро получили бы такой же волчий билет, как и я. А Федору Ивановичу была бы неприятность. Только и всего.
Д-да Глупая вышла история, проговорил Грабчинский.
Глупая, подтвердил Витол. Дело в том, что мы до самого выпуска так и остались несмышлеными. А ведь есть люди, слыхал я, которые в нашем возрасте
руководили забастовками рабочих! выпалил кто-то из толпы собравшихся.
Ти-хо, ти-хо, с шутливой укоризной сказал Витол и повел бровью.
Дзиконский торопливо ушел.
Ну, ничего, и мы станем взрослыми.
Взрослыми свиньями, сказал Грабчинский дрогнувшим голосом. Все-таки у меня такое чувство, что мы предали тебя
Стой! Довольно! Стрелецкий идет.
Стрелецкого не было видно. Но наступила пора расходитьсяна крыльце появился Донат и затряс медным колокольчиком.
Гриша увидел Персица и догнал его.
Что это такое «волчий билет»? спросил он второпях.
Персиц знал обо всем на свете. Он объяснил коротко и толково: это аттестат, с которым человека никуда не примут: как волка, отовсюду будут гнать.
А Витол собирается учителем ехать в деревенскую школу. Оттуда его не выгонят?
У Персица и на это был ответ:
Он покажет там свидетельство только за шесть классов. Для народной школы этого хватит.
За что ж все жалеют его? Разве плохо быть учителем?
Персиц пожал плечами (наверное, хотел походить этим на взрослого, может быть на своего отца):
Кому плохо, кому нет.
Я бы пошел в учителя.
Персиц поглядел на него искоса, ничего не ответил.
А Гриша и в классе все еще думал: чего жалеть человека, который идет учителем в деревню? Будет он там жить, как Шпаковский. Разве плохая жизнь? Он и Никаноркину сказал:
Я бы пошел в учителя.
Ты-то пошел бы, да тебя бы не взяли, не задумываясь, ответил Никаноркин.
Дурень! Не сейчас, конечно. Но, как-никак, Гриша уже первоклассник. А тамеще год И еще год Из шестого класса он уйдет в деревнюучителем. Решено!
25
За зиму Гриша не один раз бывал на вокзале; видел паровозы, встречал и провожал поездаместные и дальние, товарные и пассажирские.
Ну как же, теперь это был уже опытный горожанин: такой не растеряется ни перед начальником станции, ни перед кассиром железной дороги, даже билет купит куда надо, не ошибется.
На это и рассчитывал Иван Шумов, когда писал сыну, что съездить за ним в город некому, да и обошлось бы это дорого, а пусть Гриша возьмет у Белковой денег на дорогуей послано, сколько надо.
И вот Григорий Шумов сидит в первый раз в жизни в вагоне железной дороги.
Вагон был бы просторный, если б не поперечные перегородки, разделявшие его. К перегородкам были прилажены широкие гладкие лавки. Стены вагона и лавки были желтые, а потолоксерый. Пахло краской, железом, гарью.
Пока поезд стоял, Гриша, поминутно ощупывая в кармане железнодорожный билет, обошел все загородки. Народу было немного.
Дремал притулившийся к стенке рослый латыш, крепко держа обеими руками укутанную рогожей пилу.
Две женщины лупили крутые яйца, жевали не торопясь и разговаривали таинственно, шепотком.
У окна сидел человек в картузе, в пиджаке из тонкого сукна и в забрызганных грязью высоких сапогах.
Гриша сел с другой стороны окна; человек в картузе поглядел на него скучными глазами и, зевнув, отвернулся.
В окно были видны только серые вокзальные сараипакгаузы, все одинаковые, одноэтажные, крытые железом.
Пока что веселого было мало.
Но вот возникла кругом какая-то суета, люди с гомоном стали наполнять вагон; с тоскливой угрозой крикнул впереди паровоз, и Гришу так тряхнуло, что он с испугом уцепился за лавку.
Колеса грузно застучали, сперва как будто вразнобой, потом все больше в лад: раз-два-три, раз-два-три За окном поплыли, то ныряя вниз, то плавно поднимаясь кверху, струны телеграфных проводов. Крохотные коровы паслись на изумрудных полянах. Стреноженная лошадь стояла у канавы, совсем игрушечная.
Почему это конь такой маленький? спросил Гриша скучного человека в картузе.
Тот глянул в окно и нехотя ответил:
Обыкновенный конь.
Прошел по вагону кондукторосанистый, усатый, с витыми жгутами на плечах вместо погон, с какой-то палочкой в лаковых ножнах у пояса.
Он пробил у всех пассажиров билеты коротенькими и светлыми, как серебро, щипцами.
Гриша хорошо знал, что ему надо слезать на четвертой станции, но на всякий случай решил спросить кондуктора, чтоб спокойней было. И он действительно успокоился, когда кондуктор снисходительным густым басом подтвердил:
Четвертая станция.
Теперь можно было беззаботно глядеть в окно.
На поляне не спеша закружились сосны, тоненькие, как восковые свечки, совсем как настоящие и все же будто нарисованные на картинке. Вскоре они сгрудились толпой, пошел низкорослый бор и тут же кончилсяпоезд летел вперед, сотрясая землю и грозя кому-то паровозным ревом: «Берегись, сомну!»
Еще бы не смять, этакая сила!
Но почему ж все-таки провода то поднимаются к небу, то у каждого телеграфного столба сразу ныряют книзу? А потом опять поднимаются.
Не повезло Грише на соседа.
Но все-таки делать нечего, надо спросить хоть у него.
Почему это проволоки сперва ныряют вниз?.. вон, вон, глядите а теперь кверху пошли?..
Какие это проволоки?
За окном.
Провода, что ли? Это телеграф. Телеграф не может нырять. Пора бы вам понять это.