Все вскочили, зашумели.
Голотский скомандовал непривычно зло:
По местам! Шумовна место! Кобассядь!
И сам подошел к Довгелло, приподнял зачем-то указательным пальцем веко у него на глазу и сказал тем же сердитым тоном:
Обморок!
Потом распорядился:
Никаноркин, живо беги вниз за доктором. Он, должно быть, в канцеляриисегодня его день. Да не топай копытами, пучеглазый!
Никаноркин убежал, стараясь ступать на носки.
Инспектор постоял с минуту над Довгеллоу того голова беспомощно лежала на плече Голотский пробормотал:
Да, глубокий обморок.
Встретившись взглядом с глазами Гриши, все еще полными ужаса, он добавил:
Ну, вот ты, Шумов и еще кто? Персиц! Несите его вдвоем в коридор, к баку с водой. Да тише вы! Побрызгайте ему лицо из кружки, виски смочите Итихо! Слышите?
Шумов с Персицем осторожно подняли неподвижного Довгелло и на цыпочках понесли его к выходу из класса. Голова Вячеслава никла, Гриша с болезненно сжавшимся сердцем подхватил ееи тут же вздохнул с облегчением: шея была теплая.
Живой!
Вдвоем они усадили Вячеслава на табурет возле бака, Персиц взял кружку, и цепь, которой она была прикована к цинковому баку, загремела.
Голотский выглянул из класса, свирепо погрозил Персицу пальцем.
Он, видно, сильно беспокоился: как же, чуть не случился беспорядок на урокена его уроке!
Но Персицу с Шумовым было теперь не до инспектора. Они принялись потихоньку брызгать водой на щеки Вячеслава. Наконец Довгелло, не открывая глаз, проговорил далеким голосом, как во сне:
Н-не надо я сейчас.
Неожиданно у самого бака появился Стрелецкий. Прямо из-под земли вырос! У него на каблуках были резиновые набойки
Брезгливо, двумя пальцами, как будто перед ним было нечто омерзительное, он взялся за окровавленный платок Довгелло.
Ах, вот что
И быстро нырнул гладко причесанной головой к самым губам Довгелло:
Чем порезал? Стеклом? Кто разбил стекло? Ну, скоренько! Скоренько скажи мне.
Персиц выронил кружку. Гриша не отрываясь глядел на затылок Стрелецкого. Какой белый, холеный, старательно подбритый затылок! Надзирателю все равно, умрет Довгелло или нет; даже умирающего он будет допрашивать о разбитом стекле!
Вячеслав прерывисто вздохнул.
Ты ведь только что говорил: «Не надо». Значит, можешь говорить? Ну, скажи! Быстренько, голубчик: кто разбил?
В это время со стороны лестничной площадки послышался скрип, топот и даже звон, будто в коридор с нижнего этажа вторглось немало народу
Нет, это всего-навсего шел доктор. И с нимНиканоркин. Но Коля Никаноркин шел беззвучно, еле касаясь половиц носками ботинок. Шум подымал один доктор. Краснощекий, чернобородый, веселый, он грузно топал ногами; высокие его сапоги скрипели, а на каблуках звенели шпоры: это был военный врач кавалерийского полка (в училище он приезжал только два раза в неделю), и вся эта воинская красота полагалась ему по уставу.
Где больной?
Докторский бас звучал жизнерадостно. На ходу он бодро вытирал белоснежным платком густую бороду.
Стрелецкого он бесцеремонно оттеснил плечом, украшенным узким серебряным погоном:
Ну-ка, сударь, позвольте!
Надзиратель учтиво отступил на шаг иувидал лицо Шумова! Гриша стоял перед ним с горящими глазами, с крепко сжатыми кулаками, весь наклонившийся вперед, будто для прыжка.
Но тут Григория Шумова заслонил Никаноркин. Он бестолково кинулся помогать доктору, толкнул крышку баката загремела на весь коридор, толкнул в бок Гришу и прошипел свирепо:
Вылететь из училища захотел?
Доктор оглянулся на них с веселым любопытством:
Что это вы, молодой человек, шепчете? Ах, помочь мне хотите! Будьте любезны
Стрелецкий хотел что-то сказать, но врач заторопился:
Нет уж, позвольте, теперь командовать буду я. Ну, вы, здоровые, несите больного! В учительскуютам диван подходящий имеется
Трое здоровыхПерсиц, Шумов и Никаноркинпонесли на руках Довгелло. А следом шли беззвучный Стрелецкий и за десятерых шумный доктор.
В учительской не было никоговсе на занятиях.
Пока укладывали Вячеслава на диван, раскрывали форточки, чтобы проветрить комнату, сизую от застоявшегося табачного дыма, пока доктор, вынув золотые часы, считал пульс Довгелло, Гриша чувствовал на себе пристальный взгляд Стрелецкого.
Ну, он же совсем молодцом! сказал доктор, выпустив худенькую руку Вячеслава из своих розовых и поросших густым черным волосом рук. Совсем молодцом. Ну, скажи-ка, молодец, как все это произошло?
Стрелецкий шагнул поближе.
Испугался крови, так было дело? Порезал руку слегкаи в глазах потемнело? Раньше у тебя бывало что-нибудь похожее? спросил доктор.
Нет.
Ты говори откровенно, не стесняйся. Сердце у тебя работает неплохо, хорошее сердце. Значит, нервы. Вот мне и важно знать: курицу, например, когда режуттебе дурно делается? Доктор обернулся к Стрелецкому:Впечатлительный очень. А сердце хорошее.
Надзиратель криво усмехнулся:
Да, они у нас все впечатлительные. Можно, я ему задам вопрос? Где ты, дружок, порезал руку? В классе, когда разбили стекло?
Доктор с тем же любопытством, с каким смотрел на Никаноркина, взглянул на Стрелецкого. Потом снова на Довгелло. Довгелло закрыл глаза.
Ну, отвечай!
Не видал.
Не видал? воскликнул Стрелецкий и хищно подался к дивану.
У Гриши опять сами собой сжались кулаки. Как ненавидел он в это время надзирателя!
Я никогда не видал, как режут курицу, сказал Вячеслав.
Доктор захохотал, потирая руки:
Дипломат! Впечатлительный дипломат, вот ты кто такой! Ха-ха ха-ха! Ну, дипломат, у тебя был легкий обморок, все прошло!
Разрешите мне еще один вопрос, проговорил Виктор Аполлонович.
Не разрешу. (Стрелецкий просительно, с изящной учтивостью поднял ладони.) Нет, не разрешу! вдруг закричал доктор багровея. Я врач и не разрешу допросов. Вот их троездоровых, забирайте их себе и допрашивайте! А больного никому не дам, я сам сейчас же отвезу его домой. Ты, дипломат, где живешь?
Никаноркин восторженно улыбнулся: вот это был человекдоктор!
Стрелецкий бросил на него и Шумова загадочный взгляд:
Ступайте за мной, голубчики!
И мягко зашагал из учительской.
Никаноркин тотчас же принялся шептать на ходу Шумову:
Ты скажи, что это ему показалось, слышишь? Ты кинулся помогать доктору, да я подскочил, помешал, вот как было дело, понял? А кулаков ты не сжимал, понятно?
Персиц шел позади, слушая этот шепот с тревогой. И ему, видно, стало невмоготу. В коридоре он вдруг сказал надзирателю жалобным голосом:
Мне надо на урок. Я боюсь пропустить: у нас сейчас арифметика.
И нам надо на урок! подхватил нахально Никаноркин. Мы тоже боимся. У нас арифметика.
Боитесь? спросил Стрелецкий, играя цепочкой часов, висевшей из его жилетного кармана. Это хорошо, что вы боитесь. Ступайте пока что, голубчики. Мы еще поговорим. Да, по-го-во-рим! Шумов, зайдешь ко мне после урока!
И Стрелецкий пошел бесшумными своими шагами в конец коридора.
Как-то все не удавалось в последнее время Виктору Аполлоновичу. Ему, человеку столь опытному и даже по-своему одаренному в расследованиях всяких провинностейв другом месте он давно бы выдвинулся, вдруг ему перестали удаваться самые простые дела.
По фуражке, изрядно поношенной, которую он поднял морозной ночью, преследуя старшеклассников, не так уж трудно было разыскать ее владельца. Правда, никаких букв на подкладке околыша не оказалось. Редкий случай! Обычно ученики обязательно вписывают туда либо начальные буквы имени своего и фамилии, либо полностью расписываются химическим карандашом и делают это с любовью к делу, с завитушками, с росчерками А тутни следа
Но это Виктора Аполлоновича не смутило. Он начал розыск. Во время уроков он медленно прошелся по безлюдной раздевалке. Верхние крючки вешалок шестого и седьмого классов были все накрыты фуражками. Надзиратель, впрочем, уже знал: в двух старших классах больных сегодня по журналам не значится. Следовательно, пришел на уроки и собственник потерянной фуражки.