Лехович опять усмехнулся. Жмиль-отец угрожающе налился сизой кровью:
По рублю! Предлагаю по рублю за урок. Попробуете?
Сергей поправил на лбу локон и ответил не сразу:
Ну, разве что попробовать. Попробовать можно.
Рушонский помещик вскочил и, сжав обеими ладонями руку Леховича, начал трясти ее так, как будто обрадован был необычайно:
Главное, лодырь мой будет у вас все время на глазах! Потому и кладу по рублю за урок! Он устремил на сына бычий взгляд:Слушайся этого молодого человека, пана Леховича, как меня самого! Как отца родного, понял?
Малыш испуганно кивнул головой.
Проводишь меня до экипажа.
Помещик щелкнул каблуками, раскланялся с Леховичем, задумчиво посмотрел на Гришу, на Зыбина и, решив после раздумья, что прощаться с ними незачем, ушел в сопровождении сына.
Лехович повалился на свою койку:
Видали чучело?
Гриша глядел на него с неприязнью: ну и жадный, видно! «Папахен» ему деньги каждый месяц шлет, так нет, все мало Недолго Жмилю пришлось его уговаривать. Богатый-богатый, а на рубль польстился?
Гриша подошел к окну. Кухарка Настя выгружала из плетеной повозки бочонки и мешкивидно, с картошкой.
А зачем тебе деньги? раздался хрипловатый бас с зыбинской койки.
Пригодятся, коротко ответил Лехович.
Имениеполная чаша Лошади, и скаковые и какие там еще, а тебе, видишь ли, надо уроками заниматься, нервы себе портить!
Это уж мое дело!
Гриша продолжал глядеть в окно. Помещик уселся наконец в пустую повозку-плетенку; маленький Жмиль подбежал к нему и снова чмокнул его руку. Лошадь призывно заржала, и повозка покатила колесами по снежному первопутку, оставляя за собой черные колеи.
После этого Сергей Лехович и с Зыбиным перестал разговаривать.
Уж так, видно, повелось: когда люди живут бок о бок, то либо начинают дружить, либо надоедят друг другу.
Придя из училища и наскоро пообедав, Лехович, ни на кого не глядя, садился за какую-то книжку, которую читал со вниманием необычайным.
Зыбин не один раз окликал его по привычке, Лехович не отзывался.
Тогда Зыбин, задетый таким невниманием к нему, начинал с язвительной медлительностью:
А, осмелюсь спросить, какой именно породы лошадей изволите держать в своей усадьбе?
Сергей и этих слов не слышал. Наконец, как будто очнувшись, оглянулся на ухмылявшегося Зыбина, схватил фуражку и ушел в прихожуюодеваться. После этого исчез надолго, до поздней ночи.
Ночью Гриша проснулся от шепота, лившегося, как ему показалось, в самое ухо. Кто-то и в самом деле шептал поблизости:
Спишь? Это я, Сергей.
Сплю, недовольно ответил Гриша. А что, опять пожар?
Нет.
Так чего ж будишь? Спать хочу.
Слушай, зашептал Сергей. Слушай-ка, я решил тебе признаться
В чем?
Я тебе наврал. Я врал все время. И об отце, будто он у меня богатый помещик, и о лошадях. Обо всем.
А зачем?
Сам не знаю, зачем.
А кто ж твой отец?
Конторщик. На лесном складе.
Гриша подумал и сказал:
Вот и опять врешь. Если б твой отец был конторщиком на лесном складе, все бы знали. Никаноркин первый, от него не скроешься.
Мой отец в Вильне служит. Потому здесь и не знает про него никто Когда-то он здесь был, потом его перевели. Что молчишь?
А что мне говорить?
Ругаешь меня в душе?
Не мое дело, ответил нехотя Гриша.
Я б не признался, если б не узнал одного человека. Я теперь сам стану другим. Совсем другим, вот увидишь! Дурацкое это богатство, имение, лошадивсе это теперь к черту!
Да ты ж говоришь, что нет у тебя имения. И лошадей нету.
Нету!
Ну, тогда легко послать к черту. Если бы имение было на самом деле, тогда б, может, и не послал бы.
Послал бы! Клянусь!
Ну, а какого это ты человека узнал?
Его зовут Овод. Это человек необыкновенный, с железной волей! Стоит жить, чтобы стать таким, как он. И я стану! Не веришь?
Гриша помолчал размышляя. Наконец решил:
Не верю. Один раз соврал, соврешь и в другой Погоди-ка. Сколько ж жалованья получает конторщик?
Пятнадцать рублей в месяц.
Откуда тогда у тебя все это: стек, кавалерийская фуражка, перчатки лайковые Одеваешься тыдай бог барону Тизенгаузену.
Я уроки даю. Сейчас, если считать Жмиля, у меня уже четыре урока. Хватает.
Выходит, отец тебе вовсе и не посылает денег?
Нет. Наоборотя посылаю домой. Матери. Недавно послал восемь рублей. У нас в семье пятеро. Приходится помогать.
Гриша даже заворочался на кровати; дело было непонятное.
Не возьму в толк: зачем тебе врать-то было? «Лех-Леховичи Со Львом Сапегой» Зачем?
Ну, нравилось. Казалось интересным.
Что ж интересного, если ничего этого на самом-то деле не было?
Ну, какой ты! Вот Тараса Бульбы тоже, скорей всего, не было, а тебе ж интересно про него
Как это такне было Тараса?! забыв про все, закричал Гриша.
Проснулся Зыбин, заворчал:
Кто орет?
Потомвидно, вгляделся в предрассветный сумраксказал со злостью:
Словно институткипо ночам секретами делятся!
Наступило долгое молчание. Потом Зыбин снова захрапел самозабвенно, с подвыванием.
Экая дубина! прошептал Сергей. Гриш, так, значит, ты мне не веришь?
Я ж сказал: соврал один раз Потом привыкнешь, так и будешь врать.
Я волю буду в себе закалять! Не веришь?
Гришу легко было рассердить и легко разжалобить.
Бабушка говорила, что Шумовы все такие: сердитые, да жалостливые, потому и доли им нету.
Ему стало жалко Сергея:
Ну ладно, верю
Потом опять задумался: чудак все-таки Лехович. Сергей тоже молчал. Потом оба уснули незаметно.
Грише снился ксендз Делюль. Накрытый конской попоной, он с грохотом и лязгом мчался по сверкающему полу актового зала.
13
Сон был неспроста. На следующий день Делюль вышел на урок из учительской третьим. Небывалый случай в истории реального училища! Оказалось, его задержал по какому-то случаю директор.
И нужно же было этому случаю произойти, когда Дерябин ставил на ксендза две последние ставки: свою и Гришину, больше денег не было ни копейки! Весь месяц перед этим тянулась полоса неудач. Опаздывал известный до тех пор своей точностью Мухин. Первым ни с того ни с сего выходил законоучитель, отец Гавриил. Все перевернулось!
Дерябин ходил злой, угрюмый. Не вытерпев, он напал на Гришу:
Ловок ты, погляжу! Ходит себе ручки в брючки, а я за него играй! Тебе и горя мало, не свои проигрываешь.
Я тебе отдам!
А откуда возьмешь?
«Да. Откуда взять денег?»
Гриша замолчал, покраснев от стыда.
Ты, говорят, зубрила-мученик, продолжал придираться Дерябин:на пятерках гонишь.
Нет, не на пятерках. По чистописанию у меня тройки. А деньги я тебе отдам, не бойся!
Дерябин вдруг утихто ли потому, что по чистописанию у Гриши тройки, то ли от упоминания о деньгах.
Ну ладно, Гринька. Я это с досады на того черта в юбке, на Делюля. Ведь экая подлость! Кто бы от него ждал? Ты на меня не сердись.
Я не сержусь.
Гриша и в самом деле не сердился. На кого ж сердиться? На себя?
Дерябин постоял и ушел понурясь.
Откуда взять денег? Написать домой отцунет, не повернется рука.
В это время к Грише подскочил Никаноркин и нарочито писклявым голосом крикнул:
Держи! и сунул что-то Грише в карман.
Гриша вытащил из кармана два двугривенных.
А Никаноркин уже ускакал. И издали крикнул:
Я все знаю!
Востроносое его лицо показалось Грише прекрасным. Гриша забыл в эту минуту и о двугривенных и о тотализаторе Не в этом было дело.
Сколько у него теперь друзей! Довгелло. Никаноркин. С некоторой натяжкой к друзьям можно теперь отнести и Сергея Леховичавсе-таки он оказался своим человеком, не барином. Жалко только, что он такой врун.
Потом вспомнился почему-то Арямов. Ну, этот если и не друг (как может быть другом Гриши такой большой человек?), то добрый знакомый. В самом деле, Федор Иванович держался с Гришей дружелюбно: при встрече, посмеиваясь, называл его кумом пожарным, а иногда спрашивал, взяв Гришу за плечо: «Как дела, мужичок?»
А Дерябин? Разве это не друг?