К вам тут пришли
За последнее время настроение старушки становилось все более кислым. Главной причиной этого были выпущенные новым правительством деньги: никакого виду они не имели и мало что на них можно было купить.
Вчера про записку Шелягина, которую принес молодой рабочий, она сказала сварливо:
Принес тут один.
Выражение «один» означало крайнюю степень презрения.
Шелягин жил теперь в недорогих меблированных комнатах на Выборгской стороне; там были свободные номера, не переехать ли к нему? Уж очень портиться стал характер у Марьи Ивановны
Григорий Иванович, это я Можно? несмело проговорил за дверью женский голос.
Вошла Даша.
Вы уж извините, что я так рано На работу спешу, а дело у меня к вам неотложное. Есть у вас «Манифест Коммунистической партии»?
«Манифест» совсем недавно вышел отдельной брошюрой и у Шумова действительно имелся.
Он заторопилсяначал искать его в груде книг, лежавших, как всегда, в полном беспорядке на его столе.
Вы посидите минутку. Здесь он где-то Сейчас найду.
Даша села на диван и еще раз повторила виновато:
Простите
Гриша, полуобернувшись, глянул на нее: она и похудела и расцвела в одно и то же время. Глаза у ней стали еще большешире глядели на белый свет. Как это сказал про нее Барятин? Птица перед полетом
Гриша с невольным восхищением задержался на ней взглядом: какая красавица!
И в это время, стукнув в дверь, вошла Нина Таланова.
Целый век он не встречался с Ниной. Так уж вышло
И она сама нашла его!
Я сейчас, заторопился он, отшвырнув в сторону Туган-Барановского.
Сердце у него забилось, кровь горячо прилила к щекамнеудивительно, что он все искал на столе и никак не мог найти «Манифест».
Нина Гришин румянец истолковала, конечно, по-своему.
Ты занят? спросила она задрожавшим от обиды голосом. На Дашу она не смотрела, но несомненно видела ее.
Сейчас, сейчас Гриша наконец нашел брошюру.
Неизвестно почему, он чувствовал себя провинившимся, и это, конечно, сразу же отразилось у него на лице.
Это, понимаешь, для товарища она торопится Гриша путался, слова попадались на язык совсем не те, какие надо бы сказать в такую минуту.
Нина смотрела на него спокойно. Что-то уж слишком спокойно! И сказала преувеличенно ровным, неживым голосом:
Я тоже тороплюсь.
Она ушла прежде, чем Гриша сообразил, что же тут следовало ему сделать. Кинуться вслед? Прежде чем за Ниной закрылась дверь, он ясно увидел Марью Ивановну, стоявшую в «передней» с неопределенной, но довольно противной улыбкой на сморщенной физиономии.
Не вовремя я пришла, Григорий Иванович, прошептала Даша, взяв брошюру.
В дверях она задержалась, поглядела на несчастное лицо Шумова и совсем неожиданно улыбнулась:
Она вернется
Даже Даша смеется над ним!
Оставшись один, Гриша в отчаянии опустил голову на руки. Нина не вернется. Найти бы ее, объяснить все Но он так и не узнал Нининого адреса, успокоившись на том, что живет она в Красном Селе. Нет, он просто неисправим! Над такими, как он, и надо смеяться.
Все время Нина приезжала с дачным поездом в Питер для встреч с ним, и ему казалось это совершенно естественнымне ехать же ему в Красное Село, где она жила вместе с тетками, с двоюродными сестрами, ведь она была богата родней, и вся эта родня ютилась в одной комнате.
Ну, сколько теперь ни казнись, ни ругай себя, делу этим не поможешь. Он потерял Нину. Уж он-то хорошо знал ее характерона теперь не вернется!
В другое время можно было бы, бросив все, отправиться искать ее, даже без надежды найти.
Но сейчас и это было невозможно.
Перед ним лежит записка Шелягина. Надо идти!
Тимофей Леонтьевич, должно быть, уже ждал его.
Наконец-то! сказал он. Вчера не мог зайти? Ну ладно, ладно, чего там объяснять, время не упущено. Прежде всего: ты еще не в партии?
Нет.
Ну, значит, тебе и ехать к кавалергардам. Что, удивляешься?
Грише казалось, что он теперь не способен ни удивляться, ни радоваться. Надо только еще раз толком объяснить Шелягину, что он не оратор. Для выступлений на митингах он фигура неподходящая.
Сейчас я тебе все объясню, говорил между тем Шелягин. Кавалергарды в свой полковой комитет выбрали одних офицеров. И вот какая получается картина: на митинги в этот полк пускают всехэсеров, меньшевиков, кадетов, беспартийныхну кого угодно, кроме большевиков! Большевики ославлены там как исчадие ада. Как агенты Вильгельма. Ну, вся эта жульническая шарманка тебе хорошо известна. Конечно, возможен и такой выход: скажем, мог бы я пройти к кавалергардам, назвавшись беспартийным или меньшевиком Нет, меньшевиком не мог бы! Ни в каком разе! А беспартийныйчто ж зазорного в этом нет. Но обмануть солдатанет, это нам не с руки. Тут со лжи разговор начинать нельзя. Значит, и выходит, что ехать к кавалергардам надо тебе. Должен тебе сказать: на митинге у них будет от эсеров Колосов, ох, и красно поет, шельма!
А я как раз совсем на народе не умею говорить.
Сумеешь.
Не от меня это зависит, Тимофей Леонтьевич. Просто не выйдет у меня ничего
Выйдет!
Шелягин, неслышно ступая, походил по комнате, потом остановилсялицом к лицуперед Гришей:
Что это ты какой-то потерянный сегодня? Неужели тебя так уж пугает поездка к кавалергардам? Или другое что тревожит?
Другое.
Гриша сейчас совсем не думал о Нине Талановой. Но сердце тосковало, тосковало и ничего с ним не мог поделать.
Может, расскажешь? с участием спросил Шелягин, вглядываясь в него. Достоин я твоего доверия? Расскажи!
Нет. Сейчас не расскажу.
Ну хорошо. Тогда я расскажу о себе. Учил меня когда-то бесконечно дорогой для меня человекне забыть мне его до последнего моего часа «Тимоша, говорил он, ты про себя забудь. Забудь! Про дело помни. Тогда и слова у тебя найдутся. Корявые? Нескладные? Не беда. Мастеровому человеку корявая правда ближе, чем красивая лжа». Ах, как помогли мне правильные эти слова! Лет-то мне было тогда, пожалуй, столько же, сколько тебе сейчас. И приехал я в Питер совсем еще сырым деревенским парнем. Разве у меня столько было мыслей и слов, как у тебя, у студента? Голову прозакладываюславно у тебя получится!
Вашими бы устами уныло сказал Гриша.
Моими бы устами, да. Моими устами, если хочешь знать, я однажды шевелил без звука минут двадцатьи где же? В железнодорожных мастерских, среди своего же брата, среди мастеровых: оказалось, там такое меньшевистско-эсеровское гнездо Не дают мне говоритьи баста! Орут, свистят. Я, конечно дело, не ухожу, продолжаю говорить. А в помещении меня не слышнони одного моего слова! Что тут будешь делать? Ну наконец улучил я минуткупрорвался: «Да погодите вы, умники! Отдохните маленько! Очухайтесь! Я вам про вино хочу рассказать В Италии есть такое вино, черное«вино-негро» по-ихнему называется» Ну, это ж всякому любопытно: какое это такое черное вино? Поутихли. Ну, короче тебе сказать: начал я с этого пустячка, еще кой-что рассказал про Италию, все, что сам знал, а знал я немного А потом незаметно, понемножку перешел к тому, как Ленин приезжал на Капри к Горькому. Сперва про Горького, потом про Ленина. И что ж ты думаешь? Выслушали меня до конца. Сказал я все, что нужно было в тот день сказать! Понял?
Понял. И думаю, что выручило вас совсем не «вино-негро», а то, что выступали вы среди рабочих. И были для нихсвоим.
А ты не свой? Погоди-ка, погоди. Не перебивай. Человек, который учил меня в свое время уму-разуму, Иван Васильевич Бабушкин, рассказывал мне. Довелось как-то Ленину встретиться с рабочими-обувщиками, дело это давнее, тебя, должно быть, тогда и на свете-то еще не было. Обувщики жалуются Владимиру Ильичу: за все их штрафуют на фабрике, за всякую мелочь. Не так повернулсяштраф Каблук косо на башмак поставилштраф. Другой бы ученый человек, по образованности своей снисходительный к рабочим, как себя при этом показал бы? Обязательно поддакнул бы: «Ах, какие действительно жестокости». А Владимир Ильичнет, засмеялся: «Ну, если каблук косо поставил, тогда, пожалуй, штраф-то и за дело». И тут всем ясно стало: да он же сам рабочий человек! Ему, как бы сказать, снисхождение оказывать пролетариату не приходится.