Далее старик пространно рассказал о тридцатилетней вражде Найманов и Сарманов, о трагедиях, порожденных борьбой при выборах волостных управителей, биев. Под конец остановился на желании всех Найманов видеть высокочтимого аксакала Средней Орды Биремджан-эке своим гостем.
Если есть в словах моих ошибка, уважаемый ага чистым сердцем простит меня, укажет, где поскользнулся посланец, поможет стать на правильный путь. Таково наше желание, закончил он.
Казах с умением говорить сочетает умение слушать. Бирем-эке лишь изредка прерывал речь гостя, продолжавшуюся столько времени, сколько требуется для того, чтобы сварилось мясо, с глубоким вниманием вникал в его слова, а потом неторопливо начал:
У нас нет злобы к роду Найманов, но посещение дома Байтюры и Якупа, стоящих во главе этой партии, угощение кумысом и мясом в их доме считаем мы равносильным еде из одного блюда со свиньей.
Речь текла. Перед глазами гостя проносились картины того, как Байтюра и его сторонники заодно с русскими чиновниками довели Сары-Арка до позора, до рабства, нажили себе состояние, лишая народ угодий, доводя его до полного разорения, как сыны Кипчаков, сосланные по их наветам, томятся в тюрьмах Омска, Семипалатинска, Орска, Тургая, Петропавловска, тоскуя по родной степи, по кумысу, по матерям.
Послу нет смерти, я тебя не корю, но Байтюре передай: человек должен головой расплачиваться за сделанное руками. Он посеял в народе камни, пролил кровь; если они застрянут у него в горле, пусть знает: выросло то, что посеяно его собственными руками. Если пробьет час и расстанется он с жизнью, в память юношеской дружбы приеду на дженазу, но на девер тяхлиль не пойду, подарка не приму, мяса, кумыса не отведаю Славным рода Найманов передай мой салям.
Заключительные слова старика гость понял как разрешение уйти. Приличия ради пожаловался на жизнь и, взяв в руки плетку, добавил:
Велика была надежда, но не видать конца распре. Сердце мое полно тревоги.
VII
Аксакал остался сидеть на своем месте, с неподвижным взглядом, устремленным в одну точку. Азымбай, распростившись, пожелав долгой жизни и здоровья, вышел.
Сивого иноходца его окружила целая толпа. Совершенно голые или прикрытые лохмотьями ребятишки разглядывали посеребренное убранство коня. Подростки, молоденькие девушки перекидывались шутками. Молодухи с младенцами, сосущими обнаженные груди, образовав отдельную группу, о чем-то беседовали. Среди них, опираясь на длинную палку, стояла старуха в рубище, из-под которого кое-где виднелось сморщенное, старое тело. Из-под ветхого, грязного покрывала во все стороны торчали космы седых волос.
Азымбай, выйдя из юрты, поздоровался с собравшимися и стал отвязывать коня. Старуха быстро приблизилась к нему и со словами: «Ты пес! Ты грызешь кость, брошенную Байтюрой, и грабишь народ!» кинулась на Азымбая. Не переставая кричать, она стала замахиваться палкой то на лошадь, то на старика.
Дети, как галчата, напуганные соколом, с визгом рассыпались в разные стороны. Женщины, пораженные происшествием, старались унять старуху, отобрали у нее палку.
Стыд! Оскорбили гостя! кричали они, но суматоха от этого только увеличивалась.
Биремджан-эке, услышав шум, понял, в чем дело. С неожиданным проворством схватил он палку и вышел к толпе. При виде его женщины еще энергичнее взялись за старуху. Но она не поддавалась и продолжала вырываться.
Аксакал быстро прекратил свалку. Он, идя на голос, добрался до старухи и схватил ее за локоть.
Сумасшедшая старуха! Что ты делаешь? Азым-эке мой гость. Где, в каком казахском роду, оскорбляют гостя?
Народ утих. Пристыженные беспримерным поступком, все просили у гостя прощение. Но старуха еще долгое время не могла успокоиться. Крики и ругань сменились плачем.
Пес Байтюра взял моего единственного сына, дал лживую клятву, что тот участвовал в убийстве русского начальника, и сослал его на каторгу Оставил детей сиротами Увел за подать последнюю лошадь Да будет проклят его отец! Да опоганится могила его предков! Я слабая старуха, дети мал-мала меньше. Все мы сидим голодные День и ночь слезы Широкая степь для нас стала тесна
Старуха разрыдалась, причитала, стала рвать на себе волосы. Ей вторили двое малышей. Сердца присутствующих наполнились жалостью, глаза увлажнились слезами.
Плач старухи начал уже вновь переходить в ругань. Тогда аксакал Биремджан многократно извинился перед гостем, а старухе сказал:
Перестань, не плачь. Я отправлю тебя к Сарсембаю. Будешь смотреть за скотом, валять войлок. Голодать не придется.
Когда он успокоил старуху, женщины помогли ему увести ее.
Гость потерял голову от неожиданного, невиданного в степи оскорбления. За шестьдесят лет своей жизни не испытывал он такого позора. Не говоря никому ни слова, он тяжело взобрался на седло и погнал лошадь в сторону кочевья Найманов.
VIII
В этом направлении он ехал не долго. Внезапно он потянул левый повод. Конь знал дорогу и не хотел слушаться, он тянулся в сторону кочевья Найманов. Но Азымбай придавил стремя и снова, уже сердито, потянул левый повод. Тогда конь, поняв, что предстоит иной путь, подчинился приказанию.
Навстречу ему, гарцуя на молодом жеребце, ехал казах с длинным короком в руке.
Счастливый путь! поздоровался он, придерживая коня.
Да будет так.
Салям-алейкум! Салям-алейкум!!
Направляюсь я в джайляу Арсланбая, сына Магджана из рода Танабуга, но куда они перекочевали, не знаю.
Встречный казах махнул рукой в направлении на восток:
Во-он там!
И стал перечислять:
Проедешь кочевье Кипкен-Озень, от Чобар-Айгыра повернешь влево, пересечешь Бай-Джигит, увидишь перед собой холм там, в джайляу Яман-Чуль и найдешь Арсланбая
Старик любил хвастаться, что в Сары-Арка нет места, где не ступала бы нога его коня. И действительно, называемые казахом местности одна за другой вставали перед глазами Азымбая.
Живи в довольстве, прощай! поблагодарил старик, ослабил повод, шевельнул стременами и поскакал прочь.
Азымбай-эке, предоставив лошади полную свободу, скакал всю дорогу и только в одном кочевье напился кумыса. В Чобар-Айгыре он увидел позади большой белой юрты оседланных лошадей и костры, над которыми вился жидкий дымок. По этим признакам старик догадался, что тут сидят гости, что сварено мясо, и с приветствием вошел в юрту. Хотя он ни с кем не был знаком, его встретили с уважением, усадили рядом с хозяином, угостили лучшими кусками мяса и жирной колбасой. Здесь он выпил еще две чашки кумыса, зарядился насбаем, который ему одолжил один из гостей, и, пожелав хозяевам счастья и довольства, поехал дальше. Конь под ним вспотел, от жажды стал облизывать губы, и все же, когда поднялся он на указанный встреченным казахом холм, солнце уже начало клониться к закату. С вершины холма увидел старик джайляу, и это джайляу ему не понравилось: озера нет; оно когда-то было, да высохло, на его месте растет бурая трава, не нужная ни скоту, ни людям. Кругом растительность жидкая, и хотя перекочевали сюда недавно, трава успела пожелтеть.
«В старину люди были куда как сметливы, умели называть вещи такими именами, которые больше всего подходили к их качествам. Это джайляу и впрямь Яман-Чуль», подумал Азымбай.
Окинув взглядом десяток юрт, стоящих в южном углу котловины, он сразу заметил среди них большую белую юрту.
«Эта юрта Арсланбая», решил старик.
IX
В пространстве между красной котловиной и юртами, среди привязанных жеребят, женщины, вооруженные ведрами и короками, доят кобылиц.
Старик повернул лошадь вправо и подъехал к юртам с задней стороны. Между двумя юртами молодухи и девушки с распущенными по плечам шелковистыми черными волосами, в маленьких красных каляпушах с песней валяли войлок. Их работой руководила старуха. Тут же крутились парни, перекидывались с женщинами шутками, намеками высказывали желание пойти вечером к одной из них и спрашивали, примет ли гостя избранница.
При виде двухлемешного плуга и косилки, стоящих несколько поодаль, старик столь же удивился, как если бы он увидел в мечети длинноволосого русского попа с крестом на шее. Старик, миновав их, не колеблясь подъехал к белой юрте. Там около оседланной лошади стояло несколько джигитов. Один из них, помоложе, был одет по-дорожному.