Попробовала молодуха снова напомнить о давней помолвке, о калыме, о праве джигита прийти к суженой, но девушка прервала ее, пожелав и джигиту и его чувствам скорой гибели.
Снаружи послышались шаги. Обе створки тонкой крашеной двери распахнулись, и вошла высокая, с царственной осанкой, начинающая уже седеть байбича. Карлыгач начала раздеваться, молодуха смущенно вышла.
Она остановилась в замешательстве, не зная, куда идти. Сверкающее озеро показалось ей заколдованным морем. Зоркие глаза разглядели коня, привязанного позади крайней юрты.
У нее не хватило решимости вернуться с пустыми руками, с отказом.
Но что делать, с кем посоветоваться? Пока молодуха стояла в раздумье, открылась дверь средней юрты и оттуда в накинутом на плечи кепе вышел мужчина. При свете луны лицо его было отчетливо видно. Этот казах с блестящими черными волосами был мужем Айбалы.
Она поспешила к нему.
Остановись, милый!
Казах игриво обнял ее за талию.
Создатель дал мне отличную жену. Ты за мной пришла? Вот поем мяса и вернусь.
Айбала оттолкнула его.
Оставь, шутить не время! У меня голова кругом идет!
Она рассказала ему о случившемся.
Карлыгач-Слу не хочет принять жениха. Джигит обещал мне отрез на платье и ярку. Что мне теперь делать? Посоветуй.
Да пусть возьмет сухотка и его самого и его обещания! казах махнул рукой. Не люблю я вашего Калтая: идет уставится в землю, как свинья. Жалко мне Карлыгач-Слу, закончил он и двинулся дальше.
Айбала испуганно схватила его за руку.
Да будет проклята твоя мать! Что ты говоришь? А шестнадцать лет сватовства? А разве не взял Сарсембай калыма и не готовятся они через два месяца отправить дочь в дом мужа?
Тукал, хлопотавшая у котла, понесла в юрту полное блюдо мяса. Увидя это, казах не пожелал терять времени.
Оставь меня: видишь, внесли мясо, сказал он и, забыв, зачем выходил, вернулся в юрту.
Айбала никак не могла найти выход из положения. Она медленно направилась к своей юрте, около которой привязанный Байчубар рыл копытами землю.
Гость ждал, полулежа на подушке в передней половине юрты, играя плеткой и насвистывая от нетерпения.
Айбала собралась с духом, заставила себя улыбнуться и рассказала выдуманную историю:
Сношеньку свою можешь бранить как хочешь, но, колончагым, вина не только моя. Карлыгач-Слу сегодня вечером принять тебя не может. Она велела передать: «Пусть милый не обижается, сильно занемогла я».
Джигит сорвался с места. В глазах помутилось. Лицо стало злым. Возмущенный таким оскорблением, он не мог вымолвить ни слова. В памяти всплыли слухи, услужливо передаваемые ему старыми сплетницами. Злые языки утверждали, что между его суженой и Арсланбаем из рода Тана-Буга завязалась любовь.
Арсланбая два года тому назад сослали за «наветы на белого царя». После его ссылки Калтай было успокоился. Теперь же, хотя Калтай и не знал еще, что Арсланбай вернулся два дня тому назад, слова молодухи вызвали в памяти этот страшный образ. В болезнь девушки Калтай, конечно, не поверил.
Но в чужом доме он был бессилен. Он лишь туже затянул кушак, надел свою островерхую шапку, взял в руки плетку и шагнул к выходу. Айбале протянул двугривенный.
По небу бродили тучи. Луна то скрывалась, то показывалась, будто улыбаясь, как пригожая девушка. Байчубар встретил хозяина тихим ржаньем, натянув поводья, повернулся к нему. Но обозленный Калтай не приласкал, как всегда, любимца. Он, грубо дернув поводья, отвязал коня, перекинул повод и, подтянув подпругу, продел ногу в стремя. Молодуха, вышедшая проводить гостя, растерялась и стояла молча.
Джигит вскочил на коня и глухим, сдавленным голосом сказал:
Будьте здоровы. Передайте слова мои: «Наш род Кара-Айгыр сумеет посчитаться с дурной Слу, родившейся от хорошего отца».
Конь от нетерпения перебирал ногами.
Айбала ласково увещевала Калтая:
Дорогой мой джигит, что ты говоришь? Болезнь Слу не бесконечна.
Байчубар не выдержал, рванувшись, он вынес джигита с берега Алтын-Куля в широкую степь.
Луна зашла за тучи. Силуэт гостя быстро исчез в темноте. Некоторое время слышался стук копыт, но скоро и он замолк.
Айбала испугалась не на шутку. У нее не хватило сил хранить одной эту тайну, сердце рвалось к байбиче. Но что сказать ей? Ведь, по обычаю, родители девушки не должны знать о посещениях ее джигитом, а если и заметят их, то должны сделать вид, будто ничего не знают. Если и рассказать о случившемся Алтын-Чач-бикя, она скажет только: «Ты выросла среди казахов, стала матерью двух детей, как не постыдилась ты прийти ко мне с такими речами?!»
Но другого выхода не было. Слова джигита, сказанные перед отъездом, были угрозой. Женщина решилась: «Иного выхода нет. Обругает стерплю. А может, и не обругает, может, и поблагодарит за предупреждение». Не дожидаясь возвращения мужа, направилась она к белой юрте, решив открыть байбиче тайну.
III
Иль-агасы Байтюра лежал на смертном одре. Но старое сердце, столько лет жившее родовыми распрями, и острый ум еще работали. Много думал он о будущем Найманов и Дюрткара, ожидающем их после его смерти. Было ясно враг поднимает голову. После долгого раздумья Байтюра пришел к мысли пригласить аксакала Биремджана и добиться от него прощения.
В этой бренной жизни много сделал я хорошего, но и плохого сделал немало. Пусть земное останется на земле. Пошлю к Азым-эке, передам просьбу. Если приедет, велю зарезать нежеребую кобылу, подать кумыса в изобилии, подарю несколько дорогих коней, испрошу у него прощения Думаю, склонится он на мои слова вместе росли, вместе учились, вместе участвовали в конских состязаниях. Если отойду, не добившись примирения с другом своей молодости, душа моя не найдет покоя, да и в делах детей Найманов родится много затруднений, сказал он.
Слова старика слышала тукал. Она пахтала кумыс в саба у двери. Женщина с удивлением взглянула на мужа.
«Апрмай! Что случилось? Или бредит мой бай?» подумала она, но заговорить не хватило смелости.
Байбича, седая, черноглазая, в белом шелковом покрывале, сидела около больного. Она не могла помириться с речью Байтюры и спокойно, хотя в голосе звучало возмущение, перебила больного:
Ты прожил жизнь с умом, мужественно. Неужели надумал в последний час совершить глупость?
Больной не успел ответить. Дверь распахнулась, вошел Якуп, среднего роста, тучный, с короткой, толстой шеей и реденькой, с проседью бороденкой казах. Он спросил о здоровье брата. Рокия-бике ему с гневом сообщила:
Потомок ханов, султанов, ага родовитых Найманов, твой брат, сорок лет правивший народом, сегодня надумал помириться с дряхлым стариком Биремджаном, послать за ним послов. У меня от этого голова кругом пошла Надеюсь, обидное слово, сказанное мне этим зловредным стариком двадцать лет тому назад на свадьбе Янгырбая, не выскользнуло из вашей памяти. Как приму я этого человека, как буду угощать его? Скажи ты слово может, тебя послушается.
Якуп искал что-то между седлами, перекинутыми на киреге. Вытащив кожаный подбрюшник и плеть с посеребренной рукояткой, он, ни на кого не глядя, ответил:
Брат вчера говорил мне. Возражений моих не принял. Хвастун Биремджан известен всему народу.
Но старый лев, не привыкший встречать в своей жизни неповиновение, не обратил внимания на их слова. Откинув атласное одеяло, он сердито приподнял голову:
Дорогая Рокия, оставь ты бабьи рассуждения. За долгую жизнь вдоволь испытаешь и хорошего и плохого. Ты двадцать лет тому назад услышала от него одно плохое слово, а я с ним сорок лет был в ссоре. Но нужно уметь широко смотреть на вещи. Собачий сын Сарсембай хочет вызвать против нас всеобщее возмущение. Среди народа распространилось много разных слухов. То, что я задумал, нужно не мне. Мыслил я, если пришел срок и создатель вернет к себе мою душу, отойти, упрочив положение Найманов и Дюрткара
Длинная речь утомила старика. Обессиленный, он снова лег и уже с трудом отдал последнее распоряжение:
Я не привык дважды повторять свои приказания. Позовите Азымбая и муллу-татарина. Оседлайте для них Кашка и Дельдель. Они поедут в джайляу Коргак-Куль.